Читать интересную книгу Главные роли - Мария Метлицкая

Утром они пили кофе из маленьких изящных чашечек, немного смущенные, и опять болела голова. В прихожей он подал ей пальто, поцеловал руку и вложил в нее свою визитную карточку – редкость по тем временам. Элен торопливо сбежала вниз по лестнице, не дождавшись лифта. На улице ей стало легче, и она обрадовалась свежему снегу и легкому морозному воздуху. Она долго шла по бульварам, не спешила спускаться в метро и все прокручивала в голове сложившуюся ситуацию.

Да, не молод, да, не пылок, но так хочется покоя, и здесь, уж конечно, обойдется без истерик и эскапад, да и к тому же – интересный человек, это уж наверняка, и скорее всего театрал. Она сняла с головы шарф и быстрой походкой шла по белому, хрусткому, только что выпавшему снегу. Он позвонил ей дня через три и, усмехаясь, сказал, что был бы рад увидеться с ней в субботу, да-да, именно в субботу, что он – человек немолодой и очень любит определенность и размеренность. Что ж суббота так суббота, очень даже удобно, решила Элен.

В субботу – интимная встреча, а в воскресенье, после легкого завтрака можно прогуляться, зайти на выставку, а вечером сходить в театр или на концерт. Так думала Элен. А вышло все совсем не так. В субботу он действительно ее ждал и принимал радушно и слегка чопорно, что опять очень смущало ее, опять был накрыт ужин с шампанским, далее все было опять так же – вяло, быстро и слегка приторно. В общем, без вариаций. А утром он поил Элен крепким кофе и элегантно, но старательно и даже настойчиво выпроваживал. Было видно, что он устал и мечтает как можно скорее остаться один. Слегка разочарованная и обиженная тем, что ею пренебрегают, Элен медленно спустилась по лестнице и опять задумчиво шла по бульварам, чувствуя себя одинокой и ненужной. Адочка рассказывала Элен, что когда-то давно, в молодости, Павел Арнольдович был женат на необыкновенной красавице, оперной певице, рано скончавшейся от болезни крови, и тогда он дал себе зарок не жениться никогда и так прожил свою жизнь бобылем, хотя баб, конечно, было море – и актрисы, и балерины, и стюардессы. Бонвиван он был известный – бабы за ним убивались, да и деньги у него водились всегда. А сейчас уже не тот, да и не до того, и нужен ему покой и тихая приличная и интеллигентная женщина, без дури в голове и не алчная до денег. Только, не дай Бог, не старуха, нет-нет. Лет до тридцати и обязательно красавица – он был эстет.

– А чем он занимается? – спросила наивная Элен.

Докторша вздохнула и многозначительным шепотом сказала, что он деловой человек. И добавила:

– Очень деловой! Понятно?

Особенно «понятно» Элен ничего не было, кроме одного – ею с удовольствием пользуются. Опять пользуются. Судьба, что ли, такая?

«И я буду пользоваться, – вздохнула она. – По-моему, вполне справедливо».

Но все эти установки не работали – этому никак не способствовала ее натура. Очень скоро она привязалась к Павлу Арнольдовичу и стала заботиться о нем той женской, почти материнской, заботой, которой заботилась о нем одна только старая его домоправительница, экономка, как называл он ее, и то щедро им оплачиваемая. К такой заботе, исходящей от любовницы, он не привык и был удивлен и смущен. Теперь, когда он прибаливал, она растирала ему спину, заваривала в термосе травы, делала согревающие компрессы, кутала его в теплые, из собачьей шерсти, свитера, варила каши и бульоны. Сначала он отнекивался, а потом быстро привык и даже почти перестал играть уже поднадоевшую самому себе роль обольстителя. Годы брали свое. Теперь Элен он ценил безумно и привязался к ней не на шутку, пугаясь этой незнакомой ему зависимости. «Редкий экземпляр!» – думал он каждый раз, глядя на Элен.

– Тебе бы, Леночек, мужа хорошего да богатого, эх, где мои года-годочки! – кокетничал он. Недоверчивый ко всему и ко всем, теперь он даже доверил ей ключи от квартиры – случай в его жизни небывалый.

Так бы мирно и смирно они бы и существовали и дальше, вполне довольные друг другом, если бы в жизни Элен не случилась перемена. Или судьбоносная встреча, если хотите. Наконец Элен влюбилась. И объект опять был слабоват для ее первого и сильного чувства – одинокий и незадачливый литератор, считающий себя, конечно же, великим писателем, пишущий, разумеется, в стол. К тому же сильно пьющий неврастеник. В общем, все как положено. Звали его Григорием. Жил он в нищете в однокомнатной хрущобе на первом этаже, где его с удовольствием посещали местные маргиналы и алкаши. В состоянии сильного подпития был почти агрессивен, а после начинались рыдания и жалобы на вселенскую несправедливость. Собой он был вполне хорош – высок, худ, с красивыми крупными руками и темной окладистой бородой. Будучи не в духе (а это было его основное состояние), называл Элен строго – Еленой Васильевной, а изредка, находясь в состоянии добродушном, ласково и пошловато величал Лялечкой. В быту, как все одинокие и пьющие люди, был неприхотлив – питался чем Бог пошлет, а точнее тем, что принесут друзья под закуску, – дешевой колбасой, луком, плавленым сырком. Элен взялась за дело серьезно – сначала непомерная уборка (не поленилась, притащила из дома пылесос), потом повесила на окна занавески, прихватила из дома кастрюли и чашки, на подоконник поставила два горшка с фиалками – белыми и розовыми. Григорий смотрел на это скептически, приговаривая, что в жизнь свою глубоко он ее все равно не допустит, как ни старайся. А она на его колкости не отвечала, варила молча густые мясные щи, и утром, в похмелье, отведав горячих наваристых щей, он почти смирился с ее активным вмешательством в его холостяцкую жизнь.

Ее все это вполне устраивало, очень хотелось – так было легче – считать его гением. Любила она его сильно, не пыталась переделать ни в чем, принимала таким, как есть, жалела, ненавязчиво заботилась о нем, а когда он раздражался и даже оскорблял ее, она тихо плакала, доводя его этим почти до исступления, но все же он сдавался. С ним она впервые познала физическую любовь, пусть замешанную на слезах, жалости и обидах, но все же истинную, плотскую, яркую, приправленную соленым потом и вкусом крови на покусанных губах. О Павле Арнольдовиче она тогда почти забыла, но он объявился сам, найдя ее и сетуя на то, что она его совсем забросила, больного и одинокого. Ей почему-то стало стыдно, и она отправилась к нему в субботу, как прежде, рассчитывая только на кофе и дружескую беседу. Он был, как всегда, элегантен, гладко выбрит и приятно пах. В столовой был накрыт ужин на двоих – крабовый салат, бараньи отбивные, шоколадное мороженое. Элен выпила красного вина, расслабилась и подумала, что впервые за многие месяцы ей было хорошо и спокойно. Павел Арнольдович вышел в кабинет и торжественно вынес маленькую черную бархатную коробочку. В коробочке лежали золотые часы на плетеном браслете – изящные, прелесть! Ушла она от него утром, ничуть не смущаясь и не жалея о происшедшем, это и вовсе ей не казалось изменой. Боже, какая же это измена? Смешно, ей-богу. Это была совсем другая жизнь, совсем другая история, не имеющая к ее любви никакого отношения. Как хотите, но это был долг, что ли, да, наверное, все-таки долг, как смешно это ни звучит, и еще, наверное, жалость, да, опять жалость, и еще, наверное, уважение и хорошее отношение. И кому от этого стало плохо? Так и стала она опять ходить по субботам к Павлу Арнольдовичу – нет-нет, не из-за часиков, конечно, и не из-за бриллиантовых сережек и даже не из-за денег, которые он теперь деликатно подкладывал ей в сумочку и на которые она потом кормила своего непутевого возлюбленного. А скорее по привычке, отчасти благодарности и еще в поисках того, чего ей так теперь не хватало, – душевного покоя и комфорта. Он был тонок и умен и, конечно же, догадывался, что у Элен есть другая, параллельная жизнь. Его это смущало и коробило, но все же привязанность к ней была сильнее, и, удивляясь своей слабости, он впервые в жизни закрывал на это глаза.

А вот Григорий пребывал в полном неведении, радуясь безмерно тому, что субботний его вечер был полностью свободен и дверь его открыта для прежних друзей. В общем, все как-то образовалось, и все вроде были довольны жизнью. С годами Элен погрузнела, особенно затяжелели низ и ноги, причесывалась она теперь гладко, почти не красила глаза, только слегка трогала губы светлой помадой. Красота ее и от природы неяркая, теперь стала совсем смазанной и белесой, но все же лицо было гладким и чистым, волосы тяжелыми, а глаза ясными. Неброский тип среднерусской красавицы, только взгляд печальный, оттого и выглядела она старше своих лет. Как-то однажды у метро встретила своего первого любовника – Леонида, с трудом, правда, узнала его – полысевшего и какого-то обшарпанного, что ли. Он ей страшно обрадовался, они расцеловались. И долго стояли под мелким моросящим дождем – говорили обо всем. Он опять винился перед Элен, бормотал, что любил ее страстно, но не мог поступить иначе – только из-за дочки, несчастной девочки. Но за предательство поплатился сполна – вскоре жена опять от него ушла, теперь, похоже, насовсем. Долго рассказывал про уже взрослую дочь, девочку славную, но очень травмированную и сложную. Элен охала, вздыхала, качала головой и пригласила зайти на чай, так, из вежливости. Он донес ее сумки до знакомого подъезда, держал за руки, опять говорил, говорил и все никак не мог с ней расстаться. Позвонил он ей на следующий же день – и стал отчаянно приглашать в гости. Она долго отнекивалась, ссылаясь на занятость и усталость, что было, собственно, абсолютной правдой, но все же сдалась – вечером он встречал ее у работы. Ее ждали: на кухне был накрытый стол – ветчина, сыр, торт и кофе. Из своей комнаты вышла девочка – невысокая, тоненькая, очень похожая на свою мать, только без стервозности и вечного поиска во взгляде. Девочка была молчалива, но вполне доброжелательна – наливала кофе, резала торт и тихо просидела весь вечер, примостившись на краю стула. Леонид был страшно возбужден и суетлив – пытался острить, показывал фотографии – они с дочкой были профессиональные походники. Потом вынес дочкины акварели – Селигер, Карелия, Байкал. Девочка смущалась – ну хватит, пап. Элен засобиралась домой. В дверях девочка взяла Элен за руку и, глядя ей в глаза, тихо попросила заходить почаще.