Читать интересную книгу Мост Ватерлоо (сборник) - Людмила Петрушевская

Теперь все стало понятно. Молодой отец Федотов тоже стал ясен до мозга костей, до снятых трусов: импотент, стало быть, при молодой жене! Жена кидается теперь даже на баб в возрасте (Альбина была при своих тридцати семи годах чуть ли не мамашей для Оли).

Вот тут все волновались долго, чуть ли не неделю, провожая горящими глазами Федотову, которая как ни в чем не бывало вышагивала надменной походкой в буфет со своим мужем, красивая все-таки девка, бедняга.

И Федотов бегал со своим вечно воспаленным видом, обвешанный аппаратурой, бегай-бегай, бедняга тоже, провожал его мысленный хор голосов.

Еще через неделю у Ярослава пропало его кожаное пальто.

Дело было в конце дня, довольно поздно, даже Альбина укатила домой — а она сидела у научников долго, обсуждая казус с молодой Федотовой, не она ли еще и поворовывает. Ярослав даже воодушевился и много рассказывал о ясновидении. Альбина слушала его с редким вниманием, обычно она сама солировала, а тут примолкла. Глазки ее светились. Альбина сидела в отделе с Ярославом практически одна, все уже разбрелись, а потом она позвонила домой, сунула сигарету в рот и умчалась. Ярослав тоже вышел ненадолго, вернулся — пальто нет.

Ярослав был парень не промах, тут же побежал к преступникам, вообще собрал трех ребят, взяли редакционную машину и поехали домой к Альбине.

Дверь открыл ее муж, на вешалке висело пальто Ярослава.

— Здорово я пошутила? — сказала, войдя в прихожую, Альбина.

А это кожаное пальто, кстати, было у небогатого Ярослава, как у Акакия Акакиевича шинель, он собирал на нее деньги и т. д., и Ярослав гневно забрал свою эту шинель и умотал с друзьями, и жалко, что не в милицию.

После этого случая кое-что выяснилось, кто-то из баб умудрился расколоть неразговорчивую Олю Иванову-Федотову, и та обронила несколько слов про Альбину, что та действительно попросила у нее в туалете сигарету, а потом со словами «не надо, не надо сигареты» поперла на нее буром и хотела даже войти за ней в кабинку. А Оля тут же вышла, больная женщина у вас эта Альбина, что ли.

Альбина забюллетенила, потом была в отпуске, потом вообще ушла, перебралась на киностудию, где начала брать откровенные взятки с приезжих сценаристов за сам факт принятия сценария под расписку. Сценаристы ведь просят дать почитать их сценарии режиссерам, и Альбина работала как посредбюро.

Но все уже погибло, вся Альбинина жизнь, ее замминистра вскоре был переведен на другую работу, и, хотя Альбина цепко держалась на киностудии, ее в чем-то быстро обвинили и уволили.

Что касается Ревицкой, то она получила после всех событий микроинсульт, когда девки втихую ей сказали, что Альбина намекнула, что видела, как Ревицкая прячет в сумку деньги, вынутые из-под телефона. «Я??!» — возопила тогда Ревицкая и получила микроинсульт, и даже разоблачение Альбины не облегчило ее состояния.

Ярослав наконец женился на бабе из отдела писем, но пьет как пил, Федотовы живут в мире и согласии, хотя он уже клонится к зрелому возрасту, а она все так же стройна и молода, но тем не менее они верны друг другу. Все идет без Альбины обыкновенно, да и у нее все идет как шло, она не застрелилась, не отравилась, где-то кувыркается, пристроилась к проблемам розового движения, читает лекции за границей в каких-то университетах, даже, говорят, пишет книгу о своем полуотце, хочет раскрыть кремлевские тайны отчимов.

Так что ни о какой погибшей жизни речь не идет, только у Ревицкой профессиональные проблемы, головная боль и иногда забывает фамилии, и все, и Старухин работает нормально, хотя как-то озлобился на посту завотделом, но это тоже в порядке вещей.

Но ничья жизнь не погибла.

Сила воды

Все случилось как во сне. Позвонили. Восемь вечера, все дома. Маринка, бабуля. Позвонили: телеграмма. Бабуля, тяжело ступая, пошла открывать, отодвинула Маринку (всегда первая у двери), спросила еще раз. Открыла дверь. Пока пошла за очками расписаться, вернулась, а дверь закрыта. Трое у дверей, в руках ножи. Бабуля стояла молча, в очках, онемев. Маринка кинулась к бабушке.

— Дед! — без голоса закричала бабуля.

Дед встал от телевизора как был, в трусах и майке, начинались «Спокойные ночи», Маринкино время.

Он вышел в коридор, один из мужиков с ножом двинулся и втолкнул его обратно.

— Вы что, — загудел дел, — вы что безобразите… — замолк там, в комнате.

Все трое были одного вида, в куртках светлого цвета, какие-то небритые. Второй тоже пошел в большую комнату, к деду. Третий загнал бабулю и Маринку в ванную, полотенцами завязал им рты, руки и ноги у щиколоток. Затем погасил свет, работал грубо, руки были страшные, быстрые, как какие-то змеюки, дергали, толкали, копошились, тряслись. Он запер дверь ванной и ушел, грубо выругавшись, потом вернулся и погасил свет.

Сюда, в ванную, где они обе стояли в тесном пространстве, проникали звуки из соседних квартир. Внизу играла на пианино Маринкина сверстница Вероничка, с ней занималась ее вечно кричащая мама. Из комнаты, где находился дедуля и мучители, доносились звуки какой-то возни. Маринка тряслась, прижавшись тельцем к бабуле, и бабуля стала тихо, сквозь полотенце, уговаривать ее: «Солнышко, кровиночка моя, ангел мой», Маринка еще сильней прижималась и начала плакать. У бабули страшно болело все ее грузное, сырое тело. Изогнувшись, бабуля встала спиной к ванной и, преодолевая боль, стала подымать связанные сзади руки. Через пятнадцать минут Вероничкина мать пойдет поведет в ванную свою дочку. Вероника играет до восьми пятнадцати, в восемь пятнадцать принимает душ, в восемь сорок пять она смотрит вторые «Спокойные ночи», в девять она в постели.

Маринкина мать всегда ставила бабуле и дедуле Вероничку в пример, поскольку Маринка ложилась поздно, как результат не высыпалась… Что же делать, если у ребенка не было сна, все после смерти отца.

Очень болели у бабули ноги. Маринкина мать была молодая вдова и чужой человек, а Гришенька, сынок, умер в больнице от белокровия, облучился на полигоне молодым офицером, был ракетчик. Пять лет с пенсией в сто рублей старался жить, белокровие врачи не признали как профессиональное заболевание, ракетчики имели дело с шахтами и с ядерными боеголовками, Гришенька ничего не рассказывал, был бедный облученный лейтенант, инвалид первой группы.

Маринка задыхалась под полотенцем и топала ножками, мотала головой, как безумная, а бабуля извернулась по-новому (как же мешала стиральная машина!) и легла верхней половиной туловища на ванну, все что могла, и стала перетаскивать отяжелевшие, затекшие связанные ноги в ванну, и тяжело грянулась боком на дно.

Бабуля понимала, что их всех убьют, в квартиру поселят новых, и нижние соседи будут скандалить и с ними: что делать, сквозь мокрый пол к ним вниз регулярно просачивалась вода. Как-то невестка набирала воду в стиральную машину и зазевалась, вовремя не отключила, и тут же прибежали снизу дед Вероники с диким криком «открывайте!» и бабка Вероники, невестка стояла белая как мел с тряпкой в руке, собирала, дура, воду с полу, ее и поймали на том, пробежали в ванную, а там вода стоит на два пальца от пола. Вызывали слесаря, составляли акт, платили за ремонт. Другой раз опять невестка положила шланг душа на край ванны у стены, там тоже была щель, всюду были щели, что делать! Из шланга капало, капало всю ночь, утром нижние, видно, пришли умываться, а потолок опять потек, опять вызывали слесаря, опять ремонт, дорожка-то протоптана. Два раза платили за полную побелку их ванной, ходили на цыпочках, ножки стульев обмотали тряпичками, чтобы не греметь, Маринку приучали не петь громко, не стучать ножками, телевизор пускали тихо: слышимость! От них, снизу, тоже все было слышно, как мать кричит на Веронику вплоть до оплеух и как Вероничка плачет с визгом, все из-за музыки.

Невестка — события с водой были после похорон — денег на ремонт не дала, Маринку забрала, ушла к себе в свою квартиру, к своей дураковатой матери, они две бабы жили как худшие враги, невестка не могла оставлять Маринку на нее, та с ней не гуляла, а гуляла сама после работы с мужиками, люди говорили. И еще она обзывала невестку по-тюремному, плохие отношения были у них, как у двух собак, все же однокомнатная квартира и две дурные бабы и после похорон, обе одиночки, не приведи Господь…

Бабуля ухнула в ванную всей своей тяжестью и, конечно, убилась, стонала. Маринка сквозь кляп старалась рассмотреть ее во тьме, нагнулась над ней и пищала, но кто услышит? Кто услышит? Внизу раздавались звуки музыки и мерный голос Вероничкиной матери, считающей громко: «И раз! И два!» Потом музыка прекратилась, раздались крики обеих музыкантш, спор и визг.

Деда не было слышно, только что-то глухо топало и стучало. Деда, видимо, били, но он молчал — рот, что ли, тоже заткнули. Дед-то был заядлый сердечник, толстый, тоже сырой пенсионер, работали с дедом последнее время по договору в «Утильсырье», чтобы перед пенсией заработок был повыше и чтобы помогать сыну, помогали, но не помогли. Деда устроил на эту работу бывший сосед (бабуля стала подниматься на колени), сосед по старой квартире, вечно ходил в куфайке, а работал в утиле, а потом купил себе «Жигули» и кооператив самый первый из старого дома, не стал ждать, когда их развалюху на Трифоновской выселят. Съехал в Медведково, а дедуля, после того как Гришу перевели в Семипалатинск и он уехал туда без семьи, зная по слухам, чем может обернуться дело (хоть это и секрет, но все в армии все понимают, как Гриша говорил, все дубы и все шумят), — дедуля съездил к соседу в Медведково и попросился на последние годы поработать в «Утильсырье», сказал, что сына заслали на верную смерть и надо поддерживать его ребенка и жену. Володька-сосед хорошо относился к Гришеньке и один раз принес подарил беременной невестке книгу, видно, со свалки, читать можно ее было только в перчатках, а невестка брезгливая, щепетильная, даром что у такой матери росла, книгу хотела выкинуть, а Володька понял и сказал, что книга сейчас стоит дорого, а будет стоить еще дороже, и невестка смекнула, что подарок не простой, и пригласила Володьку выпить грамульку коньяка. Тут Володька сбегал за бутылкой к себе в темницу, как бабуля называла его комнату, и они посидели с Володькой, сами не пили, дед слизал ложечку коньяка, из-за сердца не мог. И Володька, довольный, что невестка, новое лицо в квартире, приняла его за человека (а все уже знали насчет кооператива, а «Жигули», вот они, красные, уже стояли у подъезда), — Володька стал хвастать и рассказывать сказки насчет заработков в «Утильсырье» и насчет того, что напарник принял от пионеров на сдаче металлолома серебряный самовар с медалями, весь погнутый, а он, Володька, нашел в ломе цветмета подсвечник, тоже серебро. И вот спустя года два дед взял бутылку и поехал к Володьке проситься на работу, мотор окончательно забарахлил у дедули, то есть сердце, и он больше не мог ездить по командировкам, перешел в инструктора, и резко снизилась зарплата, а сынок уже был инвалид и лежал в больнице какой месяц, и нужны были грецкие орехи, гранаты и черная икра, а невестка сидит с ребенком, внучка не ясельная, болеет. Володька попросил за это большие деньги, стервец, и устроил работать деда в заготхлам. Стали вдвоем зарабатывать, складывать в чулок, вот теперь все и кончилось, думала бабуля, стоя уже на коленях. Что она пыталась сделать — она пыталась открыть кран холодной воды, поддавая его головой, больной своей черепушкой. Кран поддавался туго, но все же струйка потекла, а потом и пошла хлестать. Бабуля той же обмотанной головой отвела хоботок крана наружу, на край ванны. Струя теперь лилась частично на пол, частично лилась в ванну, дело было сделано.