Дзебек метался по заднему двору, на бегу срывая с себя погоны. В нем билась одна мысль: «Конец… Конец… Сейчас они ворвутся сюда. Куда бежать?» Дальше некуда — тупик.
Он влетел в уборную. Ужас гнал его в зловонную, смердящую яму. Он залез в отвратительную жижу, заполз под доски, чувствуя, что сейчас задохнется от невыносимой вони. Все же думал лишь об одном — жить!
Канцелярия начальника тюрьмы была захвачена последней. Сюда устремились. Тут оказались освобожденные Патлай, Пшигодский и Цибуля, тот самый богатырь-крестьянин, с которым Пшигодский вел свои беседы в камере.
Степовый и другой пулеметчик, Гнат Верба, остались у ворот.
У Гната был теперь свой пулемет, отбитый у легионеров при атаке на тюрьму. Крепыш Верба хлопотал около него.
— Возьмите меня к себе, — смущенно сказала ему Сарра. — Я буду выполнять все, что вы мне прикажете.
Верба, на корточках проверявший, свободно ли поворачивается пулемет, удивленно оглянулся на нее. Подумав немного, убежденно ответил:
— Не бабье это дело! Пулемет — это вам не швейная машинка, барышня.
Сарру этот ответ оскорбил до глубины души, Она отошла.
— Зачем вы ее обидели? — упрекнул Вербу Раймонд.
К ним подбежал Пшеничек с группой рабочих.
— Удрал, сакраменска потвора! — раздраженно крикнул он.
— Кто удрал? — спросил Степовый.
— Тен[17] мерзавец… Нос от птица… Как его? — Он испомнил: — Дзебек! Везде искали — нету! А пленные говорят, здесь был.
Верба вложил ленту, уселся поудобнее.
— Степовый, сейчас дам поверх крыши очередь для пробы…
И тотчас загрохотало.
— Все в порядке.
Степовый чертыхнулся.
— Пшеничек, беги в канцелярию! Скажи, что проба. А так все спокойно, панки еще не очухались…
Уже в коридоре Пшеничек услышал голос Раевского:
— Предложение укрепиться на заводе и в тюрьме и выжидать подхода сосновских и холмянских никуда не годится! Надо действовать стремительно, не давая им опомниться. К утру город должен быть наш. Сейчас, когда они растерялись, надо бить и бить. Имейте в виду, половина солдат в имении. Скоро они появятся здесь.
Его прервало несколько голосов.
Все они были перекрыты басом Чобота:
— Факт! Это по-моему — ежели бить, так до бесчувствия. Гоним панков к вокзалу!
Все подымались. Раевский отдавал последние приказания:
— Подводы с винтовками пригнать сюда. Кто из арестованных желает, пусть вооружается… Вы, товарищ Цибуля, берите на заводе коня и скачите в Сосновку. Щабель где-то застрял там… А ваши хлопцы пусть остаются здесь и помогут нам. Им сейчас дадут оружие. Чобот, берите пятьдесят человек и наступайте от рынка до реки. Жмите их к вокзалу! А мы атакуем управу… Держите связь. Запомните пароль. Не забудьте — ревком помещается на заводе.
Все двинулись к дверям. Пшигодский подошел к Раевскому.
— А куда мне, товарищ… Хмурый?
Все лицо его было в темных ссадинах.
— Это здесь? — коротко спросил Раевский, указывая на синяки.
— Да, — мрачно ответил Пшигодский. — Разрешите при вас быть?
— Хорошо.
— А может, мы, товарищ комиссар, жахнем по имению? Там весь выводок накроем. Ежели мы их в расход выведем, так дело веселее пойдет, — сказал он глухо.
Раевский почувствовал, какая нестерпимая ненависть толкает Пшигодского на это предложение.
— Нет, нельзя. Возьмем город, тогда лишь…
Пшигодский молча взял винтовку и с ожесточением стянул пояс с патронташем.
В коридоре Раевского поджидал Цибуля.
— Вы, стало быть, здесь за старшего? — спросил он.
— Да, вроде этого, — улыбнулся Раевский.
— Так что я не поеду в Сосновку. Еще попадешься им ночью в лапы… Тут мы вам подмогнем, а с рассветом я тронусь. Тогда виднее будет, куды оно пойдет.
«Осмотрительный мужик», — подумал Раевский.
— Ваших крестьян, что сидели в тюрьме, тут десятка два наберется, ну и командуйте ими…
Заремба остервенело крутил телефонную ручку.
— Алло! Алло! — кричал он, прикрывая трубку рукой.
Стрельба приближалась.
— Алло! Имение! Молчат, пся их мать! Уехали себе а ты тут за всех отдувайся… Алло! Имение! Ни звука… — Заремба цинично выругался.
В дверях появился Врона с парабеллумом в руках.
— Да бросьте вы трубку, поручик! Они же провода перерезали. Идемте скорее.
Со звоном посыпались стекла.
— Вот видите, управу придется сдать. А то здесь передушат, как в мышеловке. Отступаем к вокзалу. Эти бестии обходят со стороны рынка. Возьмут в клещи, тогда не уйдем… А Могельницкий тоже хорош — взял привычку ездить домой. И половину отряда при своей особе держит, — бесился Заремба, сбегая с лестницы.
— Своя рубашка ближе к телу, — ответил Врона.
На улице Заремба остановился.
— Ну подумайте, капитан, с кем воевать? Вот с этими сопляками? Небось все на горшок просятся. Тоже солдаты, пся крев! — злобно сплюнул он.
— Что дерьмо, то верно, поручик. Будь у меня рота баварцев, я б эту сволочь живо утихомирил.
Заремба схватил его за рукав.
— Стойте, а что, если в самом деле попросить немцев помочь?
Стрельба усиливалась.
— Не пойдут. Разве только спровоцировать…
К ним подбежало несколько легионеров.
— Они уже на Приречне, пане поручик, — задыхаясь, сообщил один.
— Молчать! — накинулся на него Заремба. — Эй, вы! Куда бежите, пся ваша…
Совсем близко, заглушая все, затрещал пулемет. Вверху над головами зашипели пули.
Теперь уже и Заремба и Врона побежали.
Впереди них беспорядочной толпой улепетывали легионеры. А сзади, все приближаясь, рвались выстрелы.
На привокзальной площади Заремба и Врона остановились.
— Надо задержать этих трусов! — крикнул Врона.
— Сюда, ко мне! Ко мне! — заорал Заремба и злобно ударил первого попавшегося револьвером по голове. — Ты куда? Стой, говорю тебе! Я тебе побегу, пся твоя мать!
Тот, кого он ударил, взвизгнул:
— Не бейте, это я, пане поручик!
Заремба выругался.
— Подпоручик Зайончковский! Где ваши солдаты, а? Где солдаты, спрашиваю? Вы — сморчок, а не офицер… Марш вперед!
Неподалеку Врона тоже ловил убегающих. Постепенно они навели кое-какой порядок, заняли вокзал и оттуда начали отстреливаться.
Глава девятая
В столовой Могельницких ужинали.
Только что приехавший Эдвард рассказывал о происшедшем в городе.
Присутствие прислуги стесняло его. Зато Владислав разглагольствовал с обычным апломбом:
— Им на целый год хватит! Да, мы славно поработали…
Людвига сидела молчаливая и почти ничего не ела. Баранкевич, просыпая гречневую кашу, которой был начинен поросенок, жаловался старому графу:
— Что мне делать со свеклой — не знаю. А сахар… Куда деть сахар? Да!
— Вдруг он вспомнил что-то неприятное и даже поперхнулся. — Вы знаете, повернулся он к Эдварду, — сегодня мне принесли записку, в которой какой-то каптенармус из немецкого эшелона приказывает немедленно отгрузить шесть вагонов сахара и подать их к немецкому эшелону… Как вам это нравится шесть вагонов сахара! Ну, знаете, это верх нахальства!
Эдвард нахмурился.
— И что же пан Баранкевич думает делать? — вкрадчиво спросил отец Иероним.
Сахарозаводчика этот вопрос возмутил.
— Как что делать? Я не дам и куска сахара, не то что шесть вагонов.
— Тогда они возьмут его сами, — сокрушенно ответил отец Иероним, аккуратно отрезая кусочек поросенка.
— Я надеюсь, пан Эдвард не позволит этого сделать!
Эдвард не ответил.
— Шесть вагонов — это еще ничего. Вот у нас забрали все, и мы сами едва спаслись, — желчно заговорил старик Зайончковский. — Я думаю, что пан Эдвард прежде всего пошлет свой отряд в наше имение. Я прошу это сделать завтра же, пока крестьяне не успели еще попрятать награбленного.
Баранкевич даже перестал жевать:
— Так, по-вашему, шесть вагонов сахара — пустяк? Это шесть тысяч пудов! Шесть тысяч пудов, — прохрипел он, потрясая вилкой. — Это двадцать восемь тысяч восемьсот рублей золотом…
— Да, но это только небольшая часть вашего состояния, а у нас все забрали, — не вытерпела пани Зайончковская,
Баранкевич резко повернулся в ее сторону:
— Прошу прощения. Гэ… умм… да! Но пани, видно, лучше меня знает мое состояние…
Неприятную сцену прервало появление Юзефа.
— Пан майор и пан обер-лейтенант просят разрешения войти. Они уезжают на вокзал и желают попрощаться, — угрюмо произнес старик.
Могельницкие переглянулись.
— Проси, — кратко ответил Эдвард.
Немцев пригласили к столу. Разговор не клеился.
— Простите, господа, вам не известна фамилия командира прибывшего сегодня эшелона? — вдруг спросил Эдвард офицеров.