Первая половина онегинской строфы, до талии, совпадает с семью первыми строками французской одической строфы в десять строк (абабеевиив), которой пользовались Малерб и Буало и которой подражали русские стихотворцы XVIII столетия. Онегинская строфа начинается как ода, а кончается как сонет.
8. Повеса, Зевеса:Эта богатая рифма (I, II) могла бы искупить банальность французской формулы “par le suprême vouloir” (“всевышней волею”), не будь она попросту занята у Василия Майкова (“Елисей”, 1771 г., песня 1, 525–526).
9. Ученый малый, но педант:Невежественный и бездарный Бродский (Е. О. роман А. С. П., пособие для учителей средней школы, УЧПЕДГИЗ, 1950) пытается объяснить слово “педант” в применении к Онегину (1, V) как синоним “революционера”, что зря вводит в заблуждение учителей средней школы.
Мальбранш в начале XVIII века описывал так педанта: “светскость… два стиха из Горация… анекдоты… Педанты — это те, кто щеголяет ложным знанием, цитирует наобум всяких авторов (и) говорит только для того, чтобы им восхищались дураки”. Ему вторит Аддисон (“Спектатор”, № 105, 1711 г.): “Кто более педант, чем любой столичный щеголь? Отними у него театр, список модных красавиц, отчет о новейших недугах, им перенесенных, и он нем”. Впрочем, смысл стиха проще: важным невеждам модная “ученость” казалась чересчур точным знанием.
10. Напев Торкватовых октав:Эта строка и следующие за ней стихи — обаятельны, они для меня насквозь осветили и окрасили полжизни, я до сих пор слышу их весной во сне сквозь все вечерние схолии — но как согласовать с далью и музыкой сухой факт, что эти гондольеры, поющие эти октавы, сводятся к одному из самых общих мест романтизма? Тут и Пишо-Байрон, “Чайльд-Гарольд” (4, III), 1820, и мадам де Сталь (“О Германии”, стр. 275, изд. 1821), и Делавинь (“Les Messéniennes”, 1823), и великое множество других упоминаний о поющих или переставших петь гондольерах.
11. Пишотизм:Вот прелестный пример того, как тень переводчика может стать между двумя поэтами и заставить обманутого гения перекликнуться не с братом по лире, а с предателем в маске. Байрон (Ч. Г., 2, XXIV) говорит: “Волною отраженный шар Дианы”. Пишо превращает это в “диск Дианы, который отражается в зеркале океана”. У Пушкина (1, XLVII) есть “вод… стекло” и “лик Дианы”. Этим “стеклом” мы обязаны французскому клише посредника.
12. Условная краса:Рестиф де ла Бретонн, довольно посредственный, но занимательный автор (1734–1806), пишет в своем “Le Jolipied” о некоем сластолюбце: “легкий стан нравился ему, но из всех прелестей… его больше всего влекла… хорошенькая ножка… которая и в самом деле предвещает тонкость и совершенство всех прочих чар”.
13. Желаний своевольный рой:Еще один обыкновенный галлицизм. Лагарп в своем “Литературном Курсе” (том 10, стр. 454, изд. 1825 г.) осуждает “частое возвращение слов-паразитов, как, например, essaim[22]… все это общие места, слишком много раз повторенные…” Достаточно следующих примеров: “Au printemps de ces jours l'essaim des folâtres amours” (Gresset, “Vert-Vert”, 1734); “L’essaim des voluptés” (Parny, “Poésies Erotiques”, 1778); “Tendre essaim des désirs” (Bertin, “Elégie II”, 1785); “Des plaisirs le dangereux essaim” (Ducis, “Epître à l’Amitié”, 1786).[23]
14. Бумажный колпак:Все английские переводчики “Онегина” делают из домашнего хлопкового колпака аккуратного немца (I, XXXV) “paper cap”. На самом деле, конечно, “бумажный колпак” — попытка Пушкина передать “bonnet de coton”.
15. Child-Arold, Child-Harold,
Шильд-Арольд, Чильд-Гарольд, Чейльд Гарольд, Чайльд Гарольд:Так писали звание и имя Childe Harold французские и русские журналисты. В прижизненных изданиях “Онегина” (где байроновский, или, вернее, пишотовский, герой упоминается в первой главе, XXXVIII, в четвертой, XLIV, и в примечании к зевоте Онегина в театре) это имя появляется в семи вариантах (из которых по крайней мере два — опечатки): Child-Harold (1825, 1829; так и в черновике), Child-Horald (1833, 1837); Чильд Гарольд (1828, 1833, 1837; так и в чистовике); Чельд Гарольд (1825), Чильд Гарольд (1829), Чальд Гарольд (1833), Чальд Гаральд (1837).
16. Hypochondria, гипохондрия:
Вот редкий случай разделения словесного труда: для означения одной и той же разновидности скуки англичане (например, Байрон) берут первую часть слова (hypo, hyp, I am hipped), а русские — вторую (хандра). Кстати, слово “сплин” (1, XXXVIII) взято Пушкиным, конечно, не у англичан, а у обычных передатчиков-французов. Так уже в учебнике Лагарпа он мог прочитать: “В Англии… знают эндемичную болезнь… сплин”.
Кстати о хандре, ждущей Онегина в деревне и бегающей за ним, как верная жена. У Делилля, в “Деревенском Жителе” (1800), хандра встречает горожанина, бежавшего в глушь, “у ворот” сельского дома и всюду “плетется за ним”.
17. Цветы, любовь, деревня, праздность, Поля!..:Онегин унаследовал не деревню дяди, и не авторское Зуево, а собственно Аркадию, воспетую бесчисленными французскими поэтами и переводчиками, стилизованный пейзаж с приблизительными дубами и с ручьем (doux-coulant или paisible[24]), вьющимся через мураву всех средиземноморских идиллий. В “Онегине” чувство природы по-настоящему просыпается не в ноябре, с гусем, отставшим от каравана (как мне виделось в детстве), а третьего января, с Татьяной. Замечу, что “Поля!” в приведенной цитате (1, LVI) не просто “поля”, a champs в значении campagne, включающем и леса и горы. В старину aller aux champs[25] значило aller à la campagne.[26] Между прочим, в конце XVIII века делались попытки (см. переписку Карамзина с Дмитриевым) переводить это выражением “поехать в чистое поле” в смысле “поехать в деревню”!
18. Глаза… улыбка… легкий стан — всё в Ольге:Это перечисление, оборванное перед глаголом, представляет собой пародию не только на список черт героини “любого романа”, но подражает самой интонации такого перечисления. Иначе говоря, предметом пародии служит здесь не только суть, но и стиль. Ср., например, описание Дельфины д’Альбемар в романе г-жи Сталь, 1802, Письмо XXI: “Ее стан… ее взоры… всё в ней выражает” то-то и то-то, или описание Антонии у Нодье (“Жан Сбогар”, 1818): “Ее стан… головка… взор… всё в ней…” Пушкин прервал фразу на риторическом переходе к ее трафаретному разрешению.
19. Poor Yorick:В шестнадцатом примечании (к 2, XXXVII) читаем: “Бедный Йорик! — восклицание Гамлета над черепом шута. (См. Шекспира и Стерна)”.
Бродский пишет (1950 г., стр. 160): “Ссылкой на Стерна… Пушкин тонко раскрывал (!) свое ироническое отношение к Ленскому в его неуместном применении имени английского (!) шута к бригадиру Ларину”. Alas, poor Brodski![27] Пушкинское примечание прямо списано из Гизотова и Пишотова исправленного издания летурнеровского перевода “Гамлета” (т. 1, 1821 г., стр. 386): “Alas, poor Yorick! Tout le monde se souvient… du chapitre de Sterne où il cite ce passage d’Hamlet”.[28]
Между прочим, в черновиках заметок и писем Пушкин постоянно сбивался на старинное французское начертание имени Шекспира (употребляется, например, Лагарпом): Schekspir.
20. Любовник Юлии Вольмар (3, IX):Неточно. Сен-Пре был любовником Юлии д’Этанж. Во время его путешествия в условную Южную Америку она вышла за Вольмара, довольно неубедительного православного поляка, побывавшего в Сибири и перешедшего в вольнодумство. Единственное, что связывало Юлию и бывшего ее любовника, были следы ветряной оспы. Заметим, что героини романов Юлия, Валерия, Шарлотта и др. оставались столь же верны своим мужьям, как Татьяна князю N.
21. Я знаю: нежного Парни Перо не в моде в наши дни:3, XXIX. Любопытно, что в своих “Литературных Листках” (часть 3, № 16, авг. 1824) Булгарин, выводя с оскорбительной благосклонностью приятеля своего Грибоедова в лице “Талантина”, дает последнему такую реплику (по поводу русской поэзии): “Подражание Парни… есть диплом на безвкусие”. Еще любопытнее, что вся знаменитая строфа XXV третьей главы, написанная (как установлено Томашевским) теми же чернилами, что и датированный 26 сент. 1824 г. “Разговор книгопродавца с поэтом”, оказывается (как устанавливаю я) переложением второй пьески (“La Main”[29]) в “Tableaux”[30] того же Эвариста Парни: