Читать интересную книгу Слуга царю... - Андрей Ерпылев

Михаил Семенович горделиво оглядел сотни лиц, внимавших его выступлению. Не часто удавалось повитийствовать вот так, при гробовой тишине в зале. Видимо, демонстративный разгон демонстрации властями (экий каламбур получился!) затронул за живое всех без исключения парламентариев.

Собственно говоря, ничего особенно страшного или даже вопиющего не случилось: отряды полиции в полной боевой экипировке — с прозрачными щитами, резиновыми дубинками и в противогазах на случай применения слезоточивого газа — преградили путь колонне думцев на Фурштатской, не доходя Литейного. Пока сбившиеся словно овцы без пастуха парламентарии пытались составить единое "мнение относительно неожиданного препятствия (демонстрация была согласована на самом высоком уровне загодя), с тыла, со стороны Воскресенского проспекта, подтянулись две сотни верховых казаков, настроенных более чем решительно…

Да, кое-кого в давке помяли. Некоторые, как, например, глава Либеральной партии Иосиф Абрамович Горенштейн, его вечный соперник и оппонент конституционный монархист Иван Николаевич Рылов и еще два с небольшим десятка их соратников, попытавшихся качать права, попали в участок, правда, ненадолго. Лидеру Партии национальных меньшинств бессарабцу Иону Попеску, пытавшемуся со своими последователями просочиться сквозь оцепление проходными дворами, патриотически настроенные обыватели вульгарно начистили рыло, приняв за цыгана, которым он, кстати, по паспорту и числился…

Настораживало другое: никто со стороны власть предержащих даже не попытался придать случившемуся хоть какую-нибудь видимость пристойности, не то чтобы извиниться. Более того, утром в Думу прибыл дворцовый фельдъегерь, невозмутимо вручивший секретарю высочайший указ, запрещавший до особого распоряжения любые собрания, митинги и демонстрации, за исключением крестных ходов и погребальных шествий. Парламенту милостиво разрешалось продолжать заседания, но не выходя за пределы Таврической площади. Под издевательской бумагой, составленной по всей форме от лица ее величества, возвещая возвращение во власть светлейшего, красовалась известная всем размашистая, с брызгами чернил, подпись…

Михаил Семенович очнулся от минутной задумчивости и продолжил с удвоенным напором:

— Мы все как один, решительно отбросив межпартийные и межфракционные разногласия, должны сплотиться для отпора наглой и беспардонной политике…

— Как это «сплотиться»? — раздался недоуменный вопрос из стана социал-демократов. — Как это, позвольте, отбросить разногласия? Чтобы мы, скажем, сплотились с этими националистами?..

Соломон Моисеевич Кляйнерт, представляя собой живое воплощение недоверия, поднялся со своего места и вперил в председателя тощий пальчик с обгрызенным ногтем.

— А ты помолчал бы, …довская морда, пся крев! — тут же откликнулись поляки, как истинные оппоненты всех и вся давно и прочно оккупировавшие галерку. — Чья бы корова мычала!..

— Правильно!.. Негодяи!.. Бей их!.. — раздалось отовсюду.

Все. На трогательном единении всех здоровых политических сил перед лицом наступающей реакции, щерившей свою рыжую физиономию с Дворцовой площади, можно было, как и всегда в подобных случаях, ставить жирный крест…

14

Гурии так и не успели дотронуться своими нежными полупрозрачными пальчиками до изнывающего в томлении Фарук-аги…

Приглушенный переборками грохот выстрелов и гортанный боевой клич разом заставил его спуститься с заоблачных высот на грешную землю. Еще не успев до конца осознать реальность, его окружающую, бравый капитан ощутил, что левая ладонь сжимает рукоять верного ятагана, а в правую Идрис, уже успевший вооружиться устрашающего вида скимитаром, всовывает рукоять заморской новинки — шестизарядного револьвера. «Неужели Мустафа, шайтан его задери, сбое…! — пронеслось в голове Фарук-аги. — Пленники вырвались? Подкрался абхазский корсар? Разберемся!..»

* * *

Завидев вонючего темнолицего мертвеца, показавшегося из люка, матросы, повинуясь естественной человеческой брезгливости, отступили и, конечно, не так старательно целились в выползших следом за ним двоих невольников, растерянно щурившихся на вечернее солнце, нижним краем уже коснувшееся воды. На то, что руки членов «похоронной команды» свободны от оков, никто внимания не обратил: всех больше заботило, как бы не оказаться с подветренной стороны от «чумного» трупа. Невнимательность им дорого стоила…

Едва почувствовав босыми ступнями (он предусмотрительно разулся еще в трюме) доски палубы, Владимир ракетой рванулся вперед, в перекате свалив с ног сразу троих конвоиров, а четвертого достав своим импровизированным кастетом куда-то в живот, как он надеялся, в печень, и, не дав барахтавшимся матросам опомниться, тут же завладел абордажной саблей одного из них, сразу пустив ее в ход… Откуда-то слева раздался запоздалый выстрел, но пуля только опасно зыкнула возле виска, не причинив никакого вреда.

«Ох и неудобны же эти однозарядные винтовки, — пронеслось в голове Бекбулатова, ловким ударом снизу не давшего неудачнику перезарядить свой „самопал“. — Особенно в ближнем бою…»

Хотя с того момента, как он очутился на палубе, прошли всего какие-то секунды, лицо, руки и одежда Владимира уже были сплошь залиты чужой горячей кровью. Все его цивилизованное существо вопило о недопустимости подобного, но штаб-ротмистр намеренно дал дремучему варвару, обычно ютившемуся где-то на задворках сознания, мстительно запихать своего соперника в только что оставленный закуток и развернуться вовсю. В данный момент его занимало только одно: не зарубить случаем кого-нибудь из своих товарищей по несчастью, лица которых он так и не смог толком разглядеть в темноте, теперь кишащих повсюду, размахивая трофейным оружием и пугая морских обитателей в радиусе морской мили воинственными воплями. Равно не улыбалось ему самому попасть под «дружественный» клинок.

На то, чтобы очистить палубу, ушло чуть больше пяти минут, причем обороняющиеся матросы успели выстрелить всего два раза, к счастью никого не задев. Судя по выкрикам, доносившимся с юта, куда выходил люк матросского кубрика, разъяренные горцы завершали разгром неприятеля в его логове, и Бекбулатов смог наконец с горем пополам стереть с лица кровь и пот.

Зрелище, которое представляла собой палуба, явно предназначалось не для слабонервных.

Повсюду в лужах крови валялись тела матросов, кое-где еще проявляющие признаки жизни, но в большинстве неподвижные. Увы, они были не одиноки на этом театре смерти: бывалые морские волки, ходившие по краешку не первый год, явно владели холодным оружием лучше, чем огнестрельным… У подветренного борта, с торчащим из спины окровавленным острием, лежал, подмяв под себя врага, старый Мовсар, и после смерти продолжавший сжимать его горло мертвой хваткой… — Бедный старик…

Ашот, опровергая своим видом басни о миролюбии своих соплеменников, картинно опирался на длинный тесак, зажимая свободной рукой кровоточащее бедро.

— Вы ранены? — Владимиру пришлось приложить усилие, чтобы оторвать окровавленную ладонь юноши от раны. — Присядьте, я попробую вас перевязать…

— Пустяки! — Пребывающий в хорошо знакомом штаб-ротмистру боевом запале молодой армянин, видимо, пока почти не чувствовал боли. — Царапина… Лучше займитесь капитаном: он, похоже, в своей каюте на корме…

Едва произнеся эти слова, Ашот мешком осел на палубу, внезапно лишившись чувств.

Разорвав пропитанную кровью штанину шаровар негоцианта, Бекбулатов убедился, что рана, несмотря на величину и обилие крови, не опасна, и с легким сердцем сдал его с рук на руки опасливо выбирающимся из трюма «мирным» невольникам, в числе которых, естественно, был и Войцех, находящийся на грани обморока.

В кормовой части «Роксоланы» и в самом деле царила подозрительная тишина. Несомненно, Фарук-ага, не производящий впечатления глухого, отлично слышал выстрелы и вопли и имел достаточно времени, чтобы забаррикадироваться в каюте. Вот бы еще выяснить, сколько с ним людей и, главное, как они вооружены…

— Ашот, дорогой, — обратился Владимир к смертельно бледному армянину, пришедшему в себя и теперь болезненно кривящемуся, так как лапам перевязывавшего его горца, похоже, было более привычно лишать жизни, чем оказывать помощь. — Спроси, остался ли в живых хоть кто-нибудь из матросов.

Страдалец, по белому в синеву лицу которого градом катился пот, кивнул и принялся что-то втолковывать своему мучителю. Тот закивал головой и затараторил, перебив его на первых же словах.

— Он говорит, что люди гор никогда не добивают поверженного врага, — принялся переводить юноша, зрачки которого опасно плыли, показывая готовность последнего снова удалиться в Страну Забвения. — Считая это недостойным мужчины…

— Пожалуйста, покороче, — попросил Бекбулатов, небезосновательно опасаясь, что повторный обморок будет не столь коротким: болевой шок явно проходил и раненый балансировал на грани забытья.