Читать интересную книгу Из Иерусалима. Статьи, очерки, корреспонденции. 1866–1891 - архимандрит Антонин Капустин

Заключу письмо свое известием, что старое здание иерусалимское, носящее имя «дворца царицы Елены», с пресловутыми котлами, и принадлежащее, как думают, эпохе калифов, теперь перестроено и назначается в жилище (Серай) палестинского губернатора, и комната, которую ради котлов посещали поклонники и туристы, обратится в государственную тюрьму.

Поклонник

Иерусалим, 27 июля 1869 г.

Печатается по публикации: Херсонские епархиальные ведомости. 1869. № 19. С. 645–655.

Дуб Мамврийский

(Письмо к редактору «Всемирной иллюстрации»)

Кому из русских неизвестен и кому из русских поклонников не памятен Мамврийский Дуб, этот древнейший памятник древнейшего и славнейшего из событий Священной Истории?

Досточтимая святыня составляет теперь собственность русскую. И сказать не могу, с какою радостию мы встретили дорогую весть эту по прибытии сюда, на Святую Землю. С нетерпением выжидал я случая взглянуть на несравненную покупку. Зима и память прошлогоднего несчастья, в таких грустных подробностях переданного нам, удерживали стремление наше. Наконец, в феврале месяце достоверно было узнано, что наши «городские», воспользовавшись хорошею погодою, были у Дуба. Собрались вслед за ними и мы, загородние.

На так называемой Пестрой неделе[280] отправились мы большим караваном (человек во сто) к месту, исполненному таких высоких, восторгающих и ублажающих воспоминаний. Мысль, что оно наше, сопровождала нас во всю дорогу, а по прибытии на место исторгала у нас радостные слезы.

Для тех, кто не бывал на святых местах, замечу, что Мамврийский Дуб находится на юге от Иерусалима, за Вифлеемом, возле города Хеврона, в двух верстах от него к западу, на склоне невысокой (относительно общего уровня Иудейских гор) каменистой горы, посреди множества виноградников, летом оживленных народом, а зимой – совершенно пустых. Конного пути до него от Иерусалима полагается от 7 до 8 часов, а пешеходного – от 9 до 10 часов. Дорога сперва та же самая, что и в Вифлеем, но у памятника Рахили на Хеврон отделяется другая, называемая здесь даже большою или караванною.

Первый привал полагается у Прудов Соломоновых[281], часа через 4 пешего пути. Второй – у памятного путникам и столько желанного ключика[282]; тоже примерно часах в четырех от первого привала. Оттуда до Дуба остается часа полтора (или менее несколько) ходьбы. Полагая же на всякий час ровной и неспешной ходьбы по 4 версты, выйдет всего от Иерусалима до Мамврийского Дуба около 40 верст. Не мало, да и не много! Привыкшему «ступанием и пядию измерять» Россию из конца в конец – о таком расстоянии поистине можно сказать: «не за горами», хотя гор и не знать, сколько насчитает он между Дубом и Иерусалимом.

Вся эта дорога идет глухою пустынею. Ни одной деревни, ни одного жилого дома не встречается на пути. Зато ежедневно, с утра до вечера, тянутся по дороге вереницы верблюдов, нагруженных то дровами, то известью, то зерновым хлебом. Все это направляется от Возлюбленного (Эль-Халиль – это Хеврон) к Святому (Эль-Кодс – это Иерусалим) и приятно оживляет собою пустыню. Впрочем, для одинокого путника, думаю, такое оживление было бы, пожалуй, и не в радость. При верблюдах всегда есть и провожатые, а у провожатых руки длинные на чужое добро. Конечно, в этих руках, вопреки рассказам и эскизам туристов, не ружья видятся, а большей частью путнические батожки, но все же и с батогом невесело встретиться в глухом и диком месте. Год от года, впрочем, все улегает и утихает набегограбежный дух Измаила[283], и уже не редкость русскому паломнику (особенно всаднику, и притом едущему с кавасом) услышать от встречного агарянина дружелюбное: Здравствуй!

Так и мы, поминутно встречаясь с этими живыми памятниками издали привлекательной патриархальной жизни и переносясь мысленно за десятки веков назад, медленно тянулись в день тот, то поднимаясь, то опускаясь по волнистому хребту Иудейских гор. Около двух часов пополудни мы достигли ключа, истомленные донельзя, жаждавшие, алкавшие, едва дышавшие. Отдохнув тут, потянулись еще раз в гору, с вершины которой думали уже увидеть Священный Дуб, видимый, по рассказам, на большом расстоянии, но и еще раза три мы то поднимались, то спускались, пока дошли до места, где дорога расходилась на две стороны – влево к Хеврону, а вправо к Дубу.

Направившись по последней, мы спустились в широкую долину, усаженную всю виноградником. Пересекши ее с востока на запад, вошли в небольшую масличную рощу и стали огибать гору, которую наши поклонники наименовали Мамврийскою. Вскоре открылось на пригорье и Священное Древо, высокое, широкое, одиноко стоящее и действительно поражающее своим величием. Оно зеленеет круглый год и еще недавно, говорят, давало кругом себя густую тень саженей на 10. Теперь же представляется значительно общипанным и даже как бы изувеченным от небрежения и от спекулятивного расчета на него первого встречного, а равномерно и от великого почтения к нему нашего поклоннического люда.

Не нужно говорить, с каким чувством мы подошли к нему. На все протяжение ветвей его под ним зеленеет вечная полянка, образуя несколько наклонную с севера на юг площадку.

Скольких и каких посетителей не увидит она на себе в течение года! И скольких видела в течение целого ряда веков! Мы помолились, стоя на ней, кто как знал и умел – и по книге, и на память, и на призыв минуты богомыслия, без которого невозможно стоять на месте Богоявления.

Затем тут все уселись и улеглись отдыхать до вечера, когда отправимся в Хеврон. Присматриваясь на досуге к месту, я нашел, что вся приобретенная нами земля идет по косогору шагов 200 в длину и ширину с весьма неправильным очертанием границ. Священное Древо находится на южной оконечности земли, почти у самой ее межи. Ствол его (в 5–6 обхватов) обложен при земле круглой завалинкой. Это единственно пока чем ознаменовала себя на приобретенном месте новая хозяйская рука. К северу от Дуба, за пределом ветвей его, стоит каменная сторожка, в которой живет нанимаемый от Миссии сторож. К западу <находится> ключ холодной чистой воды, хотя со всех сторон окруженный нашей землею, но, по условиям купчей, составляющий общественное достояние, в силу местных положений края. За ключом высится другой дуб, вполовину меньше первого, хотя тоже очень старый. Он тоже принадлежит нам. Поклонницы уже назвали его Сарриным, оставив за большим Дубом право слыть Авраамовым. Вверх по косогору видны еще с десяток дубовых кустов, видимо, отпрысков моего столетнего великана.

Место пока еще не огорожено ничем. Одна каменная (а иной быть не может) стена кругом всей земли нашей будет стоить многих сотен рублей. А должен же быть при Дубе и поклоннический приют, чтобы не искать нашим места для ночлега в Хевроне. Все это уже дело второстепенное, а главное – дело времени. Самое трудное и важное, с Божиею помощию, сделано. Дубрава Мамврийская есть дубрава русская.

Поклонник А. Отшибихин

Печатается по публикации: Всемирная иллюстрация. 1869. № 42. С. 243.

1870

Из Иерусалима

Святой Земле в близком будущем угрожает великое бедствие или, по крайней мере, неблагополучие – голод. Давно небывалая засуха продолжается через всю зиму. Бывало, с ноября месяца начинаются северо-западные ветры, несущие с собою стужу (относительно говоря) и дождь. Самое редкое зимнее явление бывало – восточный ветер. На сей злополучный год у нас на горах почти постоянно дует восточный заиорданский ветер. Небо ясно бывает по-летнему иногда через целую неделю. Еще с начала осени стали носиться зловещие слухи о предстоявших невзгодах атмосферных и иных. Какие-то три, наиболее чтимые, иерусалимские еврея в одну и ту же ночь будто бы увидели один и тот же сон, извещавший их, а через них и весь Святой Град, что предстоят три великие бедствия для края: бездождие, саранча и холера, и что избранный народ Божий должен какое-то известное число дней молиться на трех священных местах: в Иерусалиме, в Хевроне и еще не знаю где, – может быть в Сафете или Тивериаде, и просить Бога об отвращении беды. Точно, особая депутация еврейская отправлена была на молитву в Хеврон и в другое место. Но молитва не принесла желанных плодов. Дождей не было ни в ноябре, ни в декабре. Магометане также со своей стороны учредили молебствия частные и публичные о дожде. Омарова мечеть служила ежедневным прибежищем множества молящихся. Пост рамазана проводим был «верными» с удвоенным воздержанием, и светлый праздник Байрама был как бы не в праздник. Но – все напрасно! Раз восточный ветер нагнал на Святой Град и предсказанную саранчу. Несметные массы ее летели беспрерывно в течение трех часов, пока мрак ночи не скрыл их от испуганных взоров. Печальное явление возобновлялось потом в течение нескольких дней, хотя и с меньшею силою. Слухи о распространившейся по России холере как раз подходили к тому, что совершалось здесь, и усугубляло народное уныние. Кто-то увидел днем на небе около самого солнца большую звезду. Стали на нее смотреть и другие, и видели в течение почти двух недель. Хотя и не сознавалось отношение дневной звезды к саранче и холере, но все же выходящее из ряда вон небесное явление смущало дух и подавало повод к толкам без числа и меры. Между тем вода исчезала в городе с каждым днем, и к началу нового, 1870 года уже множество городских цистерн были совершенно пусты[284]. Дважды в течение зимы налетали действительно на Иудейские горы грозные тучи с моря, забрасывали Иерусалим градом, и тем все оканчивалось! Все христианские вероисповедания денно и нощно просят у Господа великой милости – орошения земли, но доселе все было напрасно.