Глинка музыкальными средствами раскрывает богатый душевный мир своего героя, полный противоречивых чувств и стремлений. В образе Руслана Глинке удалось воссоздать один из этих обаятельных характеров.
Но Шаляпину трудно было раскрыть внутренний мир героя: слишком мало событий происходит в опере. Пир у князя, встреча с Финном, размышления на поле битвы, испытание искушением, возникавшим при виде очаровательных дев, посланных коварной Наиной, — вот, в сущности, и все события. Но каждое событие требовало других красок, каждый раз новых решений при создании образа…
Так светлое и мрачное в жизни неразрывно связано, проходит чередою, «за благом вслед идут печали, печаль же — радости залог, природу вместе созидали Белбог и мрачный Чернобог» — так размышляет вещий Баян в своей песне, как бы раскрывая смысл человеческого бытия, невозможного без вот этого чередования печалей и радостей, тяжких испытаний и преодолевания невзгод во имя торжества справедливости. Но пройдут печали, «исчезнут в небе тучи, и солнце вновь взойдет».
Арию «Дай, Перун, булатный меч» Шаляпин исполнял мощно, грозно, а фразу «Чтоб врагам в глаза он грозой блистал» пытался исполнять взволнованно, прерывающимся голосом, чтобы произвести на врагов ужасающее впечатление… Угроза врагам слышалась в исполнении юного Шаляпина, а вот исступленная решимость, молитвенная просьба давались ему меньше. Тем более, что Шаляпин не видел в партии Руслана характера какого-то конкретного человека, со всем своеобразием его индивидуальных черт — Руслан олицетворял какие-то общие силы, абстрактные для него.
На первой же репетиции Федор почувствовал, что поторопился с выходом в этой роли — она оказалась необыкновенно трудной и едва ли была его ролью. Кондратьев и Направник видели, что Шаляпин ведет партию формально правильно, не ошибается в музыкальном отношении, но они также знали и то, что все ведущие артисты в Мариинском театре безуспешно пытались выступать в этой роли, да и сейчас ни один не соглашается испытать свою судьбу. Но что делать, спектакль был объявлен.
В день своего второго дебютного спектакля Федор волновался еще больше, чем 5 апреля. Принесли ему одежду русского витязя. Он тщательно наклеил русую бородку, усы, надел толщинку и на ватных от страха ногах вышел на сцену. С первой же ноты он почувствовал, что поет плохо, бестолково размахивал руками, пытался делать какие-то гримасы, которые вызывали страшное раздражение Направника, яростно шипевшего на него. «Наверное, я тоже похож на тех витязей, которые во дни Святок танцуют кадриль и лансье в купеческих домах», — растерянно думал Федор в минуты, когда уходил со сцены.
Снова появляясь на сцене, Федор беспокоился лишь об одном: как бы не наврать в музыкальном отношении, не сбиться с темпа, выдержать тональность…
На другой день, прочитав в газетах отчеты об этом спектакле, где на все лады склоняли его имя как скверного исполнителя ведущей партии в этом замечательном спектакле, Шаляпин пал духом. От прежней его самонадеянности не осталось и следа. Он впал в другую крайность. Несколько дней после спектакля он боялся выходить на улицу и показываться в театре. Было стыдно, что так легкомысленно подошел к важному и ответственному поручению театра. «Но почему ж меня не научили, что делать, как играть эту сложную роль? — в минуты просветления думал Шаляпин. — Ведь все же хвалили, кто слушал меня. Говорили о моем необыкновенном таланте, жужжали о моем несравненном голосе… Черт бы их побрал… Больше никогда не буду слушать своих так называемых доброжелателей. Они только портят, я перестаю слышать себя в этом гуле похвал…»
Через два дня Шаляпин исполнил довольно рядовую партию лейтенанта Цуниги в опере «Кармен». Он видел Стравинского в этой роли и пошел в трактовке образа следом за признанным авторитетом. Партия была несложной, он не раз исполнял ее в Тифлисе. И в Мариинском театре этот третий дебют сошел благополучно, но не так, как хотелось бы Шаляпину: никто его не похвалил, все были сдержанны в оценках, но и не ругали. Так что цель была достигнута: двадцатидвухлетний Федор Шаляпин стал полноправным солистом Мариинского оперного театра. «Ты подумай, — радостно сообщал он своему приятелю П. Коршу в Тифлис, — я, подзаборный Федя, и вдруг стал артистом императорских театров!»
Ему казалось, что путь открыт после этих трех дебютов. Он вполне справился с партиями Мефистофеля и Цуниги, менее удачно выступил в роли Руслана. Ну что ж, ведь эта роль мало кому удавалась после того, как в 1893 году, исполнив ее в сто шестидесятый раз, сошел со сцены знаменитый Иван Мельников. Никто — ни Серебряков, ни Майборода — не справился с партией Руслана. Но не знал Шаляпин, что, вступив в состав труппы императорского театра, нужно набраться великого терпения, пройти сложные университеты сценического мастерства, для того чтобы суметь показать себя в главных ролях сезона.
Глава тринадцатая
Тифлис — прекрасный город
Редко кто из петербуржцев не знал «Пале-Рояль», меблированные комнаты на Пушкинской улице, близ Николаевского вокзала, где останавливались обычно артисты, художники, писатели, вообще люди свободных профессий… Громоздкое фундаментальное здание таило в себе множество комнат, где селились театральные знаменитости и те, кто обещал быть ими. Никто не знал уровня их таланта, но знали одно: сегодняшний неудачник может завтра оказаться в фаворе у сильных мира сего, получить большие деньги, за все заплатить, а может произойти и другое — сегодняшний любимец, которого бурно приветствует публика, может загулять, запить, и тогда с ним расторгнут контракт и он сойдет со сцены безденежно и бесславно… Сколько знала таких случаев петербургская театральная публика… Но как магнитом сюда притягивало начинающих артистов, считавших за большое жизненное благо поселиться здесь.
Как-то в конце апреля Федор Шаляпин сидел в своем номере в «Пале-Рояле», куда он перебрался вскоре после подписания контракта с Мариинским театром, и тоскливо перебирал клавир «Русалки» Даргомыжского, все еще надеясь, что ему поручат наконец-то его любимую партию Мельника.
В дверь постучали, вошел портье и вручил ему записку. «Опять кто-нибудь приглашает на благотворительный концерт», — с досадой промелькнуло у Шаляпина. Он с успехом выступал на благотворительных вечерах, пел с большим подъемом, порой приходилось повторять понравившуюся вещь два, а то и три раза. Но сколько же можно… Записка эта была от одного из доброжелателей учителей, Василия Давидовича Корганова, крепко поддержавшего юного Шаляпина в Тифлисе: Корганов, оказавшись по случаю в Петербурге, приглашал в ресторан Кюба на Большой Морской, 8.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});