ИЗ КНИГИ «СОЖАЛЕНИЯ»
I
Я не берусь проникнуть в суть природы,Уму пытливому подать совет,Исследовать кружение планет,Архитектуру мира, неба своды.
Не говорю про битвы, про походы.В моих стихах высоких истин нет,В них только сердца несколько примет,Рассказ про радости и про невзгоды.
Не привожу ни доводов, ни дат.Потомкам не твержу, как жили предки.Негромок я, цветами не богат.
Мои стихи — случайные заметки.Но не украшу, не приглажу их —В них слишком много горестей моих.
V
Льстецы покажут нам искусство лести,Влюбленные раскроют сердца страсть,Хвастун свой подвиг приукрасит всласть,Вздохнет пройдоха о доходном месте.
Ревнивец будет бурно жаждать мести,Ханжа докажет, что от Бога власть,Подлиза скажет, как к стопам припасть,Вояка бравый помянет о чести,
Хитрец откроет мудрость дурака,Дурак его похвалит свысока,Моряк расскажет, как он плавал в море,
Злословить будут злые языки,Шутить не перестанут шутники.Я в горе вырос и прославлю горе.
IX
В лесу ягненок блеет — знать,Овцу зовет. Меня вскормилаТы, Франция. Кого мне звать?Ты колыбель, и ты могила.
Меня ты нянчила, учила.Меняют стих, меняют стать.Но как найти другую мать?Кому ты место уступила?
Зову, кричу, а толка нет:Лишь эхо слышу я в ответ.Другим тепло, другим отрада,
А мне зима, а мне сума,И волчий вой сведет с ума.Я — тот, что отстает от стада.
XII
Служу — я правды от тебя не прячу, —Хожу к банкирам, слушаю купцов.Дивишься ты — на что я годы трачу,Как петь могу, где время для стихов.
Поверь, я не пою, в стихах я плачу,Но, сам заворожен звучаньем слов,Я до утра слагать стихи готов,В слезах пою, и не могу иначе.
Так за работою поет кузнец,Иль, веслами ворочая, гребец,Иль путник, вдруг припомнив дом родимый,
Так жнец поет, когда невмочь ему,Иль юноша, подумав о любимой,Иль каторжник, кляня свою тюрьму.
XXXI
Счастлив, кто, уподобясь Одиссею,Исколесит полсвета, а потом,В чужих порядках сведущ, зрел умом,На землю ступит, что зовет своею.
Когда ж узрю Луару, что лелею,Мою Луару, мой убогий домИ дым над крышей в небе голубом?Я не хочу величья Колизея.
Не мил мне мрамор. Как ни дивен Рим,Он не сравнится с домиком моим.На что бы ни глядел и ни был где бы,
Передо мной не боги на горе,Не быстрый Тибр, а милая ЛиреИ Франции единственное небо.
XXXIX
Хочу я верить, а кругом неверье.Свободу я люблю, но я служу.Слова чужие нехотя твержу,Который год ряжусь в чужие перья.
Льстецы трусливо шепчутся за дверью,Вельможа лжет вельможе, паж — пажу.Не слышу правды, правды не скажу,Хожу, твержу уроки лицемерья.
Ищу покоя, а покоя нет.Я из одной страны спешу в другуюИ тотчас о покинутой тоскую.
Стихи люблю, а мне звучит в ответВсе та же речь фальшивая, пустая —Святоши ложь, признанья краснобая.
CVI
Зачем глаза им? Ведь посмотрит кто-то,Доложит. Уши им зачем? Для сна?Они не видят горя, им виднаДоспехов и трофеев позолота.
Кто плачет там? Им воевать охота.Страна измучена, разорена,Но между ними и страной стена.Еще поцарствовать — вот их забота.
Страна в слезах. У них свои игрушки:Знамена, барабаны, трубы, пушки.Приказ готов. Оседлан быстрый конь.
Так, на холме король троянский стояГлядел, как перед ним горела Троя,И, обезумев, прославлял огонь.
Уроки Стендаля
В осеннюю ночь 1829 года мало кому известный французский литератор решил написать роман, без которого мне трудно представить себе и великую мировую литературу, и мою маленькую жизнь.
Анри Бейлю в то время было сорок шесть лет. Он успел располнеть, отпустить короткую бороду; возле створок рта обозначилась глубокая складка, придававшая лицу выражение горечи. Он болел и в течение одного года составил шесть завещаний.
За три года до того его покинула женщина, которую он любил с присущей ему страстностью, — жена влиятельного генерала графиня Клементина Кюриаль. Бейль называл ее Манти. Сохранился ее портрет, черты лица говорят о натуре замкнутой и в то же время порывистой. Манти приходилось скрывать свою связь с Бейлем, однажды она его спрятала в подвале, где он провел трое суток. У нее умерла дочь, и она готова была в этом видеть наказание свыше. Любовь была бурной и трудной. Манти писала Бейлю: «Ваша любовь — самое большое несчастье, какое только может выпасть на долю женщины…»
Стендаль уже опубликовал несколько книг: «Жизнь Моцарта», «История итальянской живописи», «О любви», «Расин и Шекспир», «Арманс». Он знает, однако, что еще не написал той книги, в которую вложит всего себя. У него нет ни славы, ни денег. В парижских салонах знают человека с большим животом и чересчур короткими ногами, который любит музыку, живопись и портит бумагу никому не нужными рассуждениями.
Позади много бурь, страстей, разуверений: отрочество, озаренное огнями революции, якобинские клятвы, армия Наполеона, сожженная Москва, Реставрация, торжество изуверов, долгие годы в Италии, рампы театров, встречи с Байроном, с Россини, с Сильвио Пеллико, заговоры карбонариев, женщины, которых он любил, — актриса Гильбер (он вспомнит ее, описывая госпожу Реналь), жена польского офицера Метильда Дембовская, Манти и другие. Роман позади, роман еще не написан.
Незадолго перед этим Давид Анжерский сделал портрет Анри Бейля. Скульптор — в кружке заговорщиков, которые мечтают о республике. Стендаль ненавидит монархию и ждет революцию, но не многого он ждет от революции: он знает, сколько вокруг лжи, пошлости, лицемерия.
Он едет в Милан, в город своей молодости, былых страстей и увлечений. Австрийская полиция его высылает как автора с «опасными политическими принципами». В ночь с 25 на 26 октября в Марселе он не спит: он увидел ту книгу, которую напишет в два присеста. Он даст ей потом название, над которым будут сто лет ломать головы литературоведы. Он покажет в этом романе все, что его мучает и вдохновляет: любовь и честолюбие, фарисейство и душевную отвагу, черную власть догмы и красный отсвет пожаров, войн, революций. Он напишет о настоящем, о прошлом, о будущем. Конечно, он постарается замести следы и скажет в предисловии, что написал эту книгу в 1827 году: он ведь хорошо знает, как дорого оплачивается правда. Но кто ему поверит? Если женщины, которых он любил, возмутятся, узнав себя в госпоже Реналь или в Матильде, то реакционеры поймут, о каких министрах и о каких изуверах идет речь в книге. Одну монархию сменит другая, но для господина Гизо Стендаль останется таким же подозрительным вольнодумцем, каким является для господина де Мартиньяка.
(Всю свою жизнь Стендаль играл в прятки. Мериме говорит, что к этому его приучила полиция империи, всевидящее око Фуше. Но не меньше Фуше Стендаль опасался полиции Бурбонов и Орлеанов, Австрии и Святого престола. Мериме расказывает, что никогда Анри Бейль не подписывал писем своим именем, он преображался в «Цезаря Бомбэ», «Коттонэ», «Вильяма Крокодила», «Корнишона», «Тимолеона дю Буа». Вместо обозначения города Чивита-Веккия, где он долго жил в качестве королевского консула, он ставил «город Пчела» и письма начинал деловым камуфляжем: «Я получил отправленную Вами партию шелка-сырца…»)
Стендаль умер не в 1829 году, когда составлял завещания и решил написать «Красное и черное», а тринадцать лет спустя. Кроме «Красного и черного», он успел написать «Пармский монастырь» и половину «Люсьена Левена». Узнав о его смерти, министр Гизо усмехнулся: «Это был большой шалун…» Когда Гюго рассказали, что умер Стендаль, знаменитый писатель, только что выбранный в Академию, вынес свой приговор: «Монтескье остался благодаря своим книгам. А что останется от господина Стендаля? Ведь он не мог даже на минутку вообразить, что значит писать…»