другого подданства». В 1926 году формула изменилась: «всякое лицо русского происхождения, не пользующееся покровительством правительства СССР и не приобретшее другого подданства». На международной конференции в Женеве приняли решение считать беженцами всех русских, которые не имеют никакого гражданства. Фритьоф Нансен предложил выдавать людям, оставшимся без родины и документов, временные удостоверения личности. Они вошли в историю как нансеновские паспорта. Это было спасение для эмигрантов. Три десятка государств признали эти документы.
С приходом нацистов к власти в Германии появились новые беспаспортные беженцы. В октябре 1937 года в Берлине Имперское министерство внутренних дел распорядилось: «Германские заграничные паспорта, выданные евреям, отныне недействительны. Выданные ранее паспорта должны быть сданы». Не успевших бежать из Третьего рейха отправили в концлагеря.
Вермахт оккупировал одну страну за другой. Бежавшим от нацистов проездные документы, паспорта и визы были жизненно необходимы для спасения. Бесценными стали въездные визы в невоюющие страны.
Когда-то в Голливуде сняли самую знаменитую мелодраму ХХ столетия — фильм «Касабланка», где главные роли сыграли Хэмфри Богарт и Ингрид Бергман. «Касабланка» — фильм об истории любви во время войны, но в основе сюжета — погоня за въездной визой. Получить или не получить вожделенный листок с подписью чиновника и печатью — и в фильме, и в реальной жизни — это выбор между жизнью и смертью. Касабланка — порт в Марокко, это африканское государство было в ту пору французским протекторатом. Во время Второй мировой сюда устремились беженцы из оккупированной нацистами Европы. И здесь, в Касабланке, они предлагали чиновникам взятки, покупали бумаги на черном рынке или находили какой-то другой способ обрести вожделенные документы и спастись. Счастливчики, благодаря деньгам, связям или удаче, получали визы и отправлялись в Лиссабон, столицу Португалии, оставшейся нейтральной, а оттуда в благословенную Америку. А остальные, менее счастливые, как показано в этом замечательном фильме, оставались ждать счастья в Касабланке. И ждали, и ждали, и ждали…
Островные гордецы
Эрнст Генри уже долго жил за границей и плохо представлял себе реалии жизни в СССР. Поэтому не замечал того, что сразу бросалось в глаза советским дипломатам, приезжавшим на Запад. После скудной жизни дома они откровенно наслаждались комфортом западной жизни. Отправленная работать за границу Александра Михайловна Коллонтай записала в дневнике: «Завтрак был чудесный. Длинный, во всю столовую стол, уставленный закусками. Целые пирамиды аппетитного финского масла с соленой слезой, рядом пирамиды разных сортов шведского хлеба, селедки со всякими приправами, блюда горячего отварного картофеля, покрытого салфеткой, чтобы не остыл, копченая оленина, соленая ярко-красная лососина, окорок копченый и окорок отварной с горошком, тонкие ломтики холодного ростбифа, а рядом сковорода с горячими круглыми биточками, креветки, таких крупных нет и в Нормандии, блюда с холодными рябчиками, паштеты из дичи, целая шеренга сыров на всякие вкусы, к ним галеты и на стеклянной подставке шарики замороженного сливочного масла…»
К удивлению Эрнста Генри советские загранработники один за другим оставались за границей. Он полагал, что это участники оппозиции, недовольные тогдашним курсом Кремля. Но бежали вовсе не оппозиционеры, а прошедшие проверку надежные большевики. Он обратил внимание на то, что сотрудники полпредств старались на людях хаять страну пребывания и вообще заграничную жизнь. Знали, что среди слушателей наверняка найдется секретный сотрудник госбезопасности, который бдительно следит за моральным состоянием аппарата полпредства. Если советскому дипломату нравилась буржуазная действительность и он не умел это скрыть, его быстро возвращали на родину. А очень многим хотелось поработать за рубежом — на родине было голодно, скудно и опасно. Но поездки за границу становились все более трудными даже для высшей номенклатуры. В 1920-е годы высшим чиновникам и знаменитым деятелям культуры еще разрешали лечиться за рубежом. Потом отменили и это послабление. Командировка за границу воспринималась аппаратчиками как высшее счастье.
Эрнст Генри с некоторым недоверием читал опубликованное за границей письмо одного из невозвращенцев: «Если работающая за границей советская дама рассказывает, как безумно ее тянет в Москву, то, конечно, каждый прекрасно понимает, как должно относиться к таким словам. Если партийная коммунистка, жена высокого советского сановника за границей, проживающая в прекрасном доме в одном из лучших кварталов крупной европейской столицы, заявляет мне, что она была бы счастлива, если бы вместо этого прекрасного дома ей представлялась возможность иметь хотя бы две сырые комнаты в Москве, то положительно не знаешь, что думать об этом смехотворном лицемерии. Оно лучше всего характеризуется иронической советской поговоркой: „Они безумно рвутся в Москву, но никак не могут вырваться“».
Отбор стал еще более жестким — не пускали тех, у кого обнаруживались родственники за границей, «непролетарское происхождение» или отклонения от партийной линии. Эрнста Генри, наверное, уже не отправили бы на загранработу.
Не просто обладатели партийных билетов, а самые пылкие пропагандисты, оказавшись за границей, забывали о коммунистических идеалах, выбрасывали советские паспорта и начинали новую жизнь. Занимались бизнесом. Самые умелые и амбициозные перебирались через океан в Северную Америку. Почему Эрнсту Генри и в голову не приходили эти мысли? Он искренне верил в коммунизм. А рассказы о том, что творится в Советском Союзе — коллективизация, раскулачивание, голод, репрессии, — воспринимал как враждебную пропаганду. Он читал об этом и не верил. Его мысли были заняты другим — близорукостью британского истеблишмента, старавшегося наладить отношения с Берлином.
Эрнст Генри узнал, что второй человек в нацистской Германии Герман Геринг, являвшийся среди прочего еще и имперским егермейстером, в ноябре 1937 года пригласил в Берлин на международную охотничью выставку лидера консерваторов в Палате лордов Эдуарда Вуда 3-го виконта Галифакса. Эрнст Генри знал, что лорд родился инвалидом, и вместо левой руки у него протез, что не мешало ему ловко управляться с оружием. Замкнутый и молчаливый, он почти никогда не улыбался, полностью соответствовал традиционным представлениям о британском аристократе, надменном и суховатом. Эрнсту Генри рассказывали: однажды невестка спросила, как ей к нему обращаться, на что он невозмутимо ответил «Лорд Галифакс».
Приглашая Галифакса в Германию, Герман Геринг добавил, что, если англичанин пожелает, ему устроят встречу с Адольфом Гитлером. Премьер-министр Невилл Чемберлен решил, что это прекрасная возможность поговорить с фюрером о всеобъемлющем соглашении. Чемберлен стал премьер-министром летом 1937 года. Он руководил правительством железной рукой. Министры должны были являться к нему каждый день с докладом о работе своих ведомств. Главное было не побыстрее справиться с делом, а вовремя явиться к премьеру. Во внешней политике он оставался дилетантом. Его раздражала кажущаяся медлительность Министерства иностранных дел, которое