Читать интересную книгу Дичь для товарищей по охоте - Наталия Вико

Савва смял папиросу и отбросил в сторону:

— Ба-арин? — снова напомнил о себе извозчик.

— Да-да, надо ехать — спохватилась Андреева. — С вами, Савва Тимофеевич, прямо не расстаться никак — улыбнулась она, садясь в экипаж.

— Кстати, а что прутиком- то на земле написать хотела? — хитро прищурившись, спросил Морозов, протягивая извозчику деньги.

— Имя… Человека одного…

— А-а… значит не Горького…

— Отчего же не Горького?

— Короткая у вас память, Мария Федоровна. Он же не человек вовсе, а «почти Бог».

— А Бог создал человека по образу и подобию своему. Поди разбери, с кем дело имеешь? — кокетливо наклонила она голову, ласково глядя на Савву.

— Пошел! Вези в театр, в Камергерский, — приказал Морозов извозчику.

— Не переживай, барин, вмиг долетим! — Извозчик, вдохновленный полученной суммой, стегнул лошадь кнутом.

— Не гони! Аккуратно, чтоб доставил — крикнул вслед Морозов. — Великую актрису везешь.

Андреева удовлетворенно откинулась на спинку сидения:

«А почему бы нет? И впрямь — великую актрису везет…»

* * *

Заседание правления товарищества началось с обсуждения репертуарной политики театра. Мария Федоровна сразу обратила внимание на необычность поведения Морозова, который председательствовал на собрании. Савва был собран, быстр в движениях, глаза без обычной лукавинки.

Докладывал заведующий художественной частью Немирович, который говорил долго и обстоятельно, призывая не гнаться за современными пьесами и не подстраиваться к низким вкусам публики. Сидящая напротив Ольга Книппер, одобрительно кивала и многозначительно поглядывала на председателя, который явно раздражался все больше и больше.

«Дело, похоже, не во вкусах публики, а в том, кто приносит пьесу», — подумала Андреева, вспомнив недавнюю фразу Книппер, сказанную так, чтобы другие тоже услышали: «Супруга нашего купчишки — „кривлячка“, так ее Владимир Иванович прозвал, держит себя хозяйкой и притаскивает современных авторов всяческих пьес-однодневок только потому, что в высшем обществе они имеют успех».

— …Произведения таких писателей, как Леонид Андреев, Скиталец, не соответствуют необходимому уровню драматургии, — продолжил Немирович свою речь.

— Это к делу-с не относится, — не выдержав, прервал докладчика Морозов. — Вы отклоняетесь от темы.

Андреева напряглась. Если Савва заговорил «по-купечески» словоерсами с приставкой «с», — значит, с трудом сдерживает гнев.

— Я сам знаю, что относится к делу! — огрызнулся Немирович, который, похоже, только и ждал повода, и, бросив бумаги на стол, вышел, хлопнув дверью. Лицо Книппер вспыхнуло от негодования:

— Вы… Вы не имеете права обрывать Владимира Ивановича! — бросила она Морозову с нескрываемой неприязнью. — Да и по какому праву?!

Присутствующие притихли. Савва поднялся со стула. Отвечать Книппер не стал. Даже не посмотрел в ее сторону.

— Все. Хватит. Прошу освободить меня от председательства! — мрачно сказал он и тоже вышел из комнаты.

Все зашумели и повставали с мест:

— Да что он себе позволяет?… Но он же по уставу главный пайщик и председатель… Купчишка!.. Нельзя не учитывать его мнение… Подумаешь — деньги… — доносились до Марии Федоровны обрывки фраз. Она вдруг почувствовала пульсирующую боль в голове. Зажала виски пальцами, но боль не проходила. Посмотрела на растерянного Станиславского, вспомнив его слова, сказанные Морозову совсем недавно, во время открытия нового здания театра: «Привнесенный вами труд мне представляется подвигом, а изящное здание, выросшее на развалинах притона, кажется мне сбывшимся наяву сном».

«А разве уход Морозова не сон, сбывшийся наяву к радости некоторых? Не понимают, что рубят сук, на котором сидят, — думала Мария Федоровна, задыхаясь от внезапно нахлынувшего чувства отчуждения от еще недавно близких людей. — Зачем Савва ушел? А как же я? Что со мной?»

— Мария Федоровна! А ведь все это — ваша вина! — услышала она голос Книппер. — Ведь это под вашим влиянием они почти уже не здороваются друг с другом!

— Может, вы и правы! — тихо сказала Андреева. — Только совестно должно быть так разговаривать с человеком, без которого и театра-то бы не было!

В комнате на мгновение повисла гнетущая тишина…

После долгих споров Книппер, наконец, заявила:

— Я поеду к Владимиру Ивановичу и, если вы все считаете нужным, к Морозову, чтобы уладить это дело. Извинюсь перед Саввой. Но он уже давно ведет себя по отношению к Владимиру Ивановичу так, будто находит его лишним для дела. — Сказав это, бросила на Андрееву раздраженный взгляд.

Все закончились общей поездкой к Немировичу и Морозову. Книппер извинилась перед Саввой, однако, выйдя от него, раздраженно произнесла: «И очень хорошо, что осадили Морозова, пока он не усилил свой тон!»

«Удивительная женщина, эта Книппер! В любой ситуации, хоть на словах, но победитель! А я?» — грустно подумала тогда Мария Федоровна, направляясь домой.

Дома ее ждало письмо:

«Сильное впечатление производит Ваша игра. Вы дорогой ценой своего здоровья, своей жизнью служите делу, которому отдались. Нет у меня цветов украсить окружающее Вас, нет у меня лавров увенчать Вас… но есть у меня сердечное тепло, его шлю Вам. Человеческое сочувствие, оно не вянет и исчезает только с жизнью. Художник Н. Касаткин».

Андреева дважды прочитала письмо, аккуратно убрала его в ящик стола, подошла к зеркалу и улыбнулась сама себе: «Ну, вот как славно! А то, было, совсем расклеилась…»

* * *

Савва сидел у камина, курил и смотрел на огонь. Настроение было скверным. После собрания он старался вести себя с Немировичем ровно, но это давалось с трудом. Было видно, что и Немирович едва сдерживает себя. А Маша подлила масла в огонь, рассказав о письме Немировича к Чехову, о котором сама узнала от Книппер: «Антон Палыч получил от Немировича письмо и был крайне огорчен, — сообщила та в перерыве репетиции. — Немирович жалуется Чехову, и я его прекрасно понимаю, что „морозовщина“ за кулисами портит нервы, но надо терпеть. Во всяком театре кто-нибудь должен портить нервы. В казенных — чиновники, министр, здесь — Морозов. Последнего легче обезвредить. В общем, хочешь мира — готовься к войне!» — с нежной улыбкой заявила она Марии Федоровне явно для передачи Морозову.

«Война вместо хорошего общего дела!» — с горечью думал Савва.

Он видел — театр стал иным. Разлад между руководителями был теперь излюбленной темой сплетен. Савва кожей ощущал скрытую неприязнь многих, прежде заискивавших перед ним людей. За его спиной рождались мелкие интриги, устраивались актерские посиделки, где Лужский пародировал его и, по словам неугомонной Книппер, «смешил адски».

Савва откинулся на спинку кресла, наблюдая как пламя жадно пожирает березовые поленья, которые, недовольно шипя и болезненно потрескивая, превращаются в животворное тепло.

«Вот так и люди, — размышлял он, — шипят и морщатся недовольно, когда приходится жертвовать собой ради других. А тех, кто способен на жертву не по принуждению, а по убеждению и зову сердца, считают сумасшедшими или фанатиками. Впрочем, Россия — жертвенная страна. В России всегда было много таких, готовых добровольно броситься в пламя — за идею и идеал. Но рядом всегда идут те, кто хочет лишь погреться у огня. Вот и Маша, похоже, работает на пожар, в котором ему самому отведена роль полена, хоть деньги на покупку спичек берутся у него самого. А он — дает, потому что ей надо. Самоубийственный бред», — помотал он головой.

В гостиную тихо вошла Зинаида и, постояв в дверях, в сомнении, идти ли дальше, все же решилась — приблизилась к мужу, опустилась на ковер рядом и осторожно, будто боясь вспугнуть, потерлась щекой о его ладонь, лежащую на колене. Савва погладил жену по волосам, отчего та замерла, не веря этой неожиданной и долгожданной ласке.

— Что, лихо тебе? — отважилась спросить она, не рассчитывая получить ответ.

— Лихо… — выдохнул Савва, не шевелясь и, по-прежнему не сводя глаз с огня.

— Театр?..

— Театр…И не только…

Зинаида подняла голову и посмотрела на мужа. Не молодой, уже начинающий седеть человек с покрасневшими, воспаленными глазами.

— Ты просто устал, Савва… Ложись спать. Утро вечера мудренее. Давай провожу тебя.

Морозов не сдвинулся с места.

— Сколько сил… сколько сил… — пробормотал он. — Нет занятия неблагодарнее, чем быть благодетелем. Особенно — сволочной и завистливой актерской братии. Каждый норовит укусить каждого. Все талантом меряются. А талант ведь на сцене должен проявляться, а не в интригах, да мелочной возне, — наморщился он как от боли. — А благодетелей в душе ненавидят. Денег ждут, берут с удовольствием, с удовольствием же и тратят, но в дела творчества не ле-езь, потому как искусство — дело тонкое, не твоего купеческого ума дело! И так — до следующей растраты.