то и шесть, я милостиво разрешал себе выкурить папиросу, немного отдохнуть, растянувшись ла кушетке, с полчаса, а затем требовательно слова брался за перо.
«Нельзя лодырничать, товарищ Борисов!» — говорил я себе.
В начале июня роман был окончен, я переписал его («от руки») дважды. Доброхоты уступили мне свою пишущую машинку. В десять вечеров роман был переписан — в трех экземплярах. В конце июня один экземпляр, по совету моего друга Григория Эммануиловича Сорокина, отнес я в издательство «Прибой».
В те дни, когда его читали (это длилось всего лишь полторы педели), я с чувством облегчения и некоей настороженности вышагивал десятки километров в Озерках, на островах, в Шувалове, Парголове. Чувствовал себя превосходно: я нечто создал, это нечто читают, возможно, что оно станет книгой...
— Пусть читают, пусть, — нескромно рассуждал я, — начав читать, небось, до конца не бросят! Пусть читают, пусть! .Лишь бы какому-нибудь дураку-трусу или ортодоксу не досталось, а ежелп читает человек требовательный, понимающий, умница и сам не без дарования — это очень хороню! Примут. Предчувствие такое: возьмут, издадут, будет у меня книга...
Приняли. Заключили договор, дали денег, рукопись ушла в типографию, и спустя полтора месяца в магазинах появилась моя книга, изданная «Прибоем» .в количестве восьми тысяч экземпляров: по тому времени тираж солидный — обычаю начинающего (да и продолжающего) издавали тиражом в четыре-пять тысяч.
Директор издательства Михаил Алексеевич Сергеев пригласил меня к себе.
— Заодно взглянете на мою библиотеку, посидите, поговорим, — сказал оп, оглаживая свою великолепную черную бороду. — Надо полагать, книги любите?
У Сергеева, знатока Сибири, всегда в работе было богатое собрание литературы по этому краю и о самом крае. Он единственный обладал беллетристикой, выпущенной издательствами частными и государственным с начала Октября, было у пего много книг с дарственными надписями. Показал он мне письма к нему Горького, Шаляпина, Собинова, Леонида Андреева, Амфитеатрова; имелось у него и еще кое-что, о чем оп только намекнул и о чем расспрашивать было бестактно.
Я стал частым гостем доброго, умного, благородного Михаила Алексеевича. Он — мой первый издатель; Клячко, в двадцать пятом году выпустившего мою сказку в стихах «Глупая плита», литературным отцом моим я не считал: «Глупая плита» нс была событием ни для меня, ни для издателя — я писал стихи, они изредка печатались, да и сама фигура Клячко не годилась для высокой роли литературного восприемника. Это был купец, торгаш, лично во мне заинтересованности у него и на грош не было — важна была прибыль от той книжки, которую он издал тиражом в десять тысяч экземпляров, уплатив мне сто пятьдесят рублей (цена одной книжки — рубль). Он даже со мною и не разговаривал, просто заявил, что сказку мою берет, и — все. Я потом с полгода выпрашивал причитавшиеся мне деньги...
Михаил Алексеевич был во мне заинтересован, оп ввел меня в ряды прозаиков. Немного позднее стало мне известно, как нелегко было пройти моей рукописи по всем широким и узким дорожкам, уготованным автору первой книги.
— Рукопись вашу дал я прочесть Сергею Мироновичу Кирову, — говорил мне Михаил Алексеевич, когда по-домашнему отмечался выход моей пятой книги; Сергей Миронович, оказывается, говорил по адресу моей первой книжки очень лестные слова...
Вскоре более лестные, незаслуженно высокие слова произнес Алексей Максимович Горький в письме Ромену Роллану — оно было опубликовано в апреле двадцать восьмого года в десятке газет.
— Вот такое надо вспрыснуть, — сказал Михаил Алексеевич протягивая мне номер «Правды», праздничный для меня в тот воистину табельный день. — И на память об этом событии выбирайте любую книгу вот с этих полок.
Он указал те, где стояла беллетристика «Мысли» и «Петрограда».
— Две берите, — окончательно размяк Михаил Алексеевич, а я подумал: «Сейчас еще одну прибавит»...
— Берите три, — и даже рукой прощально махнул. Что же я взял?
«Мастер Страшного Суда» —Лео Перутца.
«Кубинке» — Георга Германа.
«Зсленая шляпа» — Майкла Арлена.
На взгляд библиофила — книги не уникальные, по сегодня весьма редкие и ценятся не дешевле тех, которые бесценны. Я оставался и остаюсь верен себе: приобретаю то, что однажды позвало и в будущем, наверное, не раз и не два позовет.
Михаил Алексеевич познакомил меня с Шиловым — знатоком старой книги: в годы нэпа он был совладельцем книжного магазина в доме № 72 по Невскому проспекту. «Шилов и Губар» — эта формула звучала приманчиво и не без соблазна. В книжном магазине напротив Троицкой улицы (ныне улицы Рубинштейна) можно было отыскать и то, что для души, и то, что для хвастовства, — вот, дескать, что добыл, посмотрите!
Михаил Алексеевич знал всех продавцов книг — знатоков-букинистов, и его знали все. Слушать, бывало, их разговор было истинным наслаждением для ума и воображения. Михаил Алексеевич называл автора старинной книги, год издания, его собеседник, бородатый букинист, вздыхая, заявляет:
— Знаю, видел, в руках держал!.. У Суворина экземпляр был — новенький, словно только что из типографии. У Десницкого экземпляр имеется.
— У этого чего нет! — кстати замечает Михаил Алексеевич.
— А многого нету, многого, — авторитетно заверяет букинист. — До сих пор самую заурядную литературу покупает. Мне намедни заказал первое издание «Мертвых душ».
— Ну, это для кого-нибудь понадобилось, для подарка, наверное, — говорит Михаил Алексеевич. — Что-что, а Гоголь у Десницкого во всех видах. Библиотека у пего после Демьяна Бедного первая.
— Намечается еще один богатенький собиратель, — эпически, неторопливым топом сообщает букинист. — У пего альманахи — мальчики оближете и с кровью сами себе оторвете!
И целует кончики своих пальцев — с прищепком и (в старину так говорили) «с ярославским присвистом».
— Это вы про кого же? — Михаил Алексеевич собирает лоб в морщины, стараясь представить того, кто «намечается»...
— А про Смирнова-Сокольского, про куплетиста, — ему несут на дом, у него своя агентура по закупке и покупке, — не без зависти сообщает старый, опытный книжный .волк. — Есть у него деньги, и он, давай ему бог долгой жизни, с умом эти деньги вкладывает: кто другой в золото и драгоценности, а этот тоже в драгоценности, но другого толка — и для себя и для потомства, своего и народного!
— Видели его библиотеку? — спрашивает Михаил Алексеевич.
— Господи! Да я у пего в добытчиках! Дает мне список и говорит: все, что в этом списке, — в любое время суток неси и