— Ради Бога, — Грим усмехнулся. — Бьюсь об заклад, ты до него не доберешься, Джереми.
— Поспорим. На что?
— Учти, когда начнется игра, тебе будет предоставлена полная свобода действия, — продолжал Грим.
— Хорошо, — ответил Джереми, любитель самых нелепых пари. — Если я до него доберусь, то как только дело будет сделано, ты оставишь армию и примкнешь к нам с Рэмми. Если не доберусь, останусь и помогу тебе в твоей следующей затее.
— Согласен, — без промедления ответил Грим.
И Джереми направился в соседний вагон — изображать перебежчика, а мы с Нарайяном Сингхом составили компанию Мэйбл. Она забрасывала нас вопросами двадцать минут подряд, и нам приходилось подробно отвечать, хотя следовало бы держать ушки на макушке и ловить каждое слово Грима, Джереми и Юсуфа Дакмара, произносимое в соседнем купе.
О чем бы они ни говорили, разговор прекратился, лишь когда до станции Дераа осталось десять минут пути. Тогда сириец вернулся к своим приятелям, самодовольно улыбаясь, а Нарайян Сингх двинулся следом, чтобы торчать в коридоре и открыто наблюдать за ними. Под его пристальным взглядом наши недруги не посмели бы любоваться похищенным письмом. Грим и Джереми, улыбаясь до ушей, направились прямо в купе Мэйбл.
— Видели, как нагло он ухмылялся, когда уходил? — спросил Джереми. — Клянусь, он держит нас за идиотов! Легенда такова, Рэмми: мы предали тебя и обменяли письмо на обещание заплатить нам в Дамаске — обещание, ничем не подкрепленное. Он пытался нас запугивать — мол, свистнет своим дружкам, и те разделают нас под орех, если мы не уступим. Как же мы любим господина Юсуфа Дакмара, ребята… Господи, вот и Дераа! Если все откроется до отхода поезда, то нас турнут обратно, как и предсказывал Грим. Тогда отправляем Мэйбл домой к мужу, а сами продолжим путешествие на верблюдах. Я прав, Грим?
Грим кивнул. Но тут вмешалась Мэйбл.
— Я с вами до конца, ребята, — заявила она. — Вы еще не поняли? У меня уже волосы седеют. А вы предложили мне настоящее приключение, и я не расстанусь с письмом, пока не опустится занавес.
Мы, признаться, чуть не наложили в штаны, когда поезд подкатил к убогой станции, где хайфская ветка присоединяется к главной Геждасской дороге, и состав движется дальше по прямой мимо дрянного городишки, потому что в поезд вошел французский офицер и, переходя из вагона в вагон, сухо поглядывал на каждого пассажира. Он потребовал мой паспорт, что было чистым блефом, а я, в свою очередь, попросил его подтвердить свои полномочия. Он улыбнулся, достал резиновый штамп и сообщил, что если я желаю посетить Бейрут или Алеппо, мне придется получить у него визу.
— Боже сохрани! — ответил я. — Я еду в Дамаск, чтобы навестить свою тетушку.
— А эта дама?… Ваша жена?
Я рассмеялся так, что услышал весь поезд. Просто не мог сдержаться. В этой стране волей-неволей вспоминаются сюжеты из Ветхого Завета, причем кажется, что история Авраама, который выдавал свою жену за сестру со всеми вытекающими драматическими последствиями, случилась буквально на днях. Я решил, что в данном случае не стоит следовать примеру патриарха. К тому же француз вел себя нагло, а я стараюсь не потакать наглецам.
— А вам-то что? — спросил я.
— Дело в том, — продолжал он, бесстыдно улыбаясь, — что вы говорите с американским акцентом. Закон запрещает перевозить через границу золото, а американцы всегда его везут, поэтому мы обязаны досматривать их.
— Предъявите доказательства ваших полномочий! — гневно парировал я.
— О, если уж на то пошло, здесь есть таможенный офицер, облеченный всеми полномочиями. Но он сириец. Мне почему-то кажется, что вы предпочтете, чтобы вас досматривал европеец.
— Не давай себя надуть, — чуть слышно прошептал Грим. Но мне подсказки уже не требовались.
— Зовите вашего сирийца, — потребовал я. Француз послушно удалился, наградив меня напоследок взглядом через плечо, который был красноречивее любых слов.
— Он будет блефовать напропалую, — заметил Грим. — Только не переставай с ним препираться.
— Меня досматривали на шести границах, — заявила Мэйбл. — Если это сириец, я не против. Пока вы рядом со мной, ребята, он будет хорошим мальчиком. То ли дело во Франции и в Италии! Кстати… может, кто-нибудь возьмет у меня письмо?… Нет, дудки! Я с ним не расстанусь! Рискну, пожалуй. Самое большее, что попросит этот сириец, — это вывернуть карманы, а потом он убедится, что я не прячу под юбкой мешок золота, и… Все, тихо: они идут.
Француз вернулся с улыбающимся оливково-смуглым сирийцем на буксире, круглолицым малым с синими щеками, очевидно, под цвет его саржевой формы. Француз отступил, и сириец довольно неловко объявил, что правила вынуждают его подвергнуть Мэйбл и меня неприятному для нас досмотру.
— На предмет чего? — спросил я.
— Золота, — ответил он. — Закон запрещает провозить его через границу.
— У меня только один золотой, — сказал я, показывая ему монету в двадцать долларов, и его желтые глаза просияли при виде их. — Можете взять, если так проще.
Под взглядом француза я положил деньги на его открытую ладонь. И тут же стало понятно, что сирийский таможенник выбывает из международного конфликта. Он был куплен с потрохами, исполнен благодарности и в ближайшие несколько часов мог лишь пылко выражать симпатию Соединенным Штатам.
— Я их обыскал! — сообщил он французскому офицеру. — Золота при них нет, все в порядке.
У всех есть недостатки, в том числе у французов, однако французы более восприимчивы к силе логики, чем большинство людей. Офицер в малиновых штанах и при сабле цинично усмехнулся, пожал плечами и отправился дальше нарушать покой других пассажиров.
Глава 12.
«ЗАВАРИ КАШУ, ПРЕЖДЕ ЧЕМ ОНИ БУДУТ ГОТОВЫ»
Перед самым отправлением к двери нашего купе подошел красавец — несомненно арабских кровей с холеной черной бородкой, хотя и одетый в европейский синий саржевый костюм. Костюм был безупречно скроен, а бородка столь же безупречно подстрижена. Араб пристально смотрел на Грима.
Видно было, что каждый мускул его тела послушен ему, да и держался он как настоящий боец. Предположение подкрепляла метка под глазом, которая вполне могла быть шрамом от пули. Этот парень мог подойти и без всяких предисловий попросить у меня взаймы или помочь расправиться с врагами — и получил бы и то, и другое. Более того: он получил бы это снова, даже не расплатившись за первый раз.
Однако Грим удостоил этого человека лишь беглого взгляда и больше не обращал на него внимания, пока поезд не набрал скорость. И тут человек в синей сарже подал голос.