Читать интересную книгу Карпатская рапсодия - Бела Иллеш

Со словом «забастовка» сначала были некоторые затруднения. Из уст в уста передавали, что на кирпичном заводе забастовка, но что такое забастовка и с чем ее едят, нужно ли вызывать пожарника или врача, — это знали очень немногие. Счастье, что газета «Берег» все разъяснила.

«Забастовка, — писала газета, — это совместное и одновременное преступление тех рабочих, которые ленятся работать, а хотят только есть, пить и спать по целым дням».

Тогда сразу все поняли. Неясным для многих осталось только: почему рабочие завода Кохута не работают во время забастовки?

На второй день забастовки я впервые услышал имя Яноша Фоти.

Маркович сказал моей матери:

— Этот Янош Фоти, пожалуй, еще более опасный негодяй, чем Асталош.

«Янош Фоти!»

Имя врезалось в мою память. Тогда я, конечно, никак не мог предугадать, что много лет спустя, в деревне Намень, на берегу Тисы, именно я буду закрывать глаза умирающему Яношу Фоти и в последний раз именно я поцелую его грязный от пыли и крови лоб.

Янош Фоти, Янош Фоти — это имя не сходило с уст всех жителей Берегсаса. Фоти был рабочим на заводе Кохута, машинистом. Он организовал забастовку и руководил ею. Когда я в первый раз увидел его, он шел во главе бастующих рабочих по улице Андраши. Это был коренастый, плечистый человек лет тридцати. Волосы у него были коротко подстрижены, усы и глаза черные. Из всей его одежды я запомнил только, что на нем была синяя рубашка без галстука.

Он шел маленькими, быстрыми шагами. Вместе со следовавшими за ним демонстрантами он направлялся к городской ратуше. За ним шло около полутораста заводских рабочих: мужчины, женщины и даже несколько детей. Одна из женщин держала в руке знамя, сделанное из красного головного платка. Знамя было простенькое. Шедшие за ним были бледные, худые, грязные и оборванные люди. Один из демонстрантов иронически кричал хриплым голосом:

— Вот идут безродные мерзавцы!

Товарищ кричавшего, вспомнив, вероятно, оборванных солдат Тамаша Эсе, добавил:

— Вперед, нищий, голодный нищий!

Из домов и магазинов выбегали люди, чтобы смотреть на чудо.

— Во-о-о, — крикнула толстая жена мясника, — карнавал нищих!

Стоящие около нее засмеялись.

С тех пор я часто читал в книгах, что первые демонстрации рабочих пробудили в буржуазии страх и ненависть. В Берегсасе этого не было. Те, кто видел эту демонстрацию, не испугались, не почувствовали ненависти, просто удивились. Что это такое? Кто такие? Чего хотят? Какое несут знамя? Почему называются мерзавцами?

Среди зевак было, конечно, много таких, которые, осознав, что значит скромное красное знамя, испытали бы страх и ненависть. Но большинство зрителей, если бы они поняли, что происходит, стали бы приветственно махать шляпами Фоти. На заводских смотрело много рабочих-виноделов, у которых никогда ничего не было, которым будущее ничего не сулило, но ни у одного из них красное знамя не заставило быстрее биться сердце. На демонстрантов глядело также много мелких хозяев-виноделов, давно уже потерявших сон и ломавших себе головы над тем, кто, как и чем мог бы их спасти. Если бы они знали, что означает красное знамя!..

Даже утомленные, тащившиеся за решительным Фоти люди еще не знали, а только чувствовали и догадывались, что они идут на борьбу за новый мир.

Но с выходом очередных номеров обеих местных газет на берегсасцев обрушились страх и ненависть. С пеной у рта ругали газеты «богохульствующую социалистическую банду грабителей, убийц и изменников отечества». Газета «Берег», поддерживавшая правительство, призывала всех «честных» жителей комитата без различия партий, языка и религии объединиться против этих «отбросов» человечества. Газета независимцев, «Берегская газета» обратилась к вицеишпану с требованием усилить отряд берегсасских жандармов, потому что в случае если он этого не сделает, то будет отвечать «за потерю нашего состояния, оскорбление бога, за втаптывание в грязь нашего национального знамени, за гибель наших жен и невинных детей». В католическом костеле, в греко-католической церкви, в кальвинистской церкви и еврейской синагоге попы всех четырех мастей с амвона объявили войну этим «бессовестным канальям». Кальвинистский священник Каллош назвал Фоти «антихристом».

Берегсас охватила горячка.

Многие стали серьезно подумывать о поджоге Цыганского Ряда: пусть гибнет вместе с его ненавистными жителями!

Многие из берегсасских граждан приобрели сторожевых собак, и не один хозяин-винодел закопал в землю деньги, которые до этого времени хранил в старом чулке.

Впрочем, демонстрация и забастовка закончились очень скоро.

Перед ратушей демонстрантов ждали жандармы и полицейские.

Бургомистр Турновский послал к демонстрантам одного из офицеров полиции и велел передать, что он готов принять их делегацию, состоящую из трех человек.

Фоти с двумя другими рабочими вошли в здание ратуши. В приемной бургомистра все трое были арестованы.

Демонстрантов, лишившихся руководителей, жандармы и полицейские разогнали.

Рабочие завода Кохута на другой день вышли на работу.

Тринадцатичасовой рабочий день остался в силе. Что касается требования рабочих относительно повышения заработной платы, то Кохут обещал в дальнейшем обдумать этот вопрос.

Спустя несколько дней двое из арестованных были освобождены. Только Фоти отдали под суд. Одно время в городе поговаривали о том, что за забастовку на кирпичном заводе будет привлечен к ответственности и Асталош, но потом выяснилось, что Асталош уже пять месяцев сидит в тюрьме и, следовательно, в организации забастовки никакого участия принимать не мог.

Берегсасские дамы показали свои туалеты, заказанные для суда над убийцей и грабителями, на судебном заседании по делу Фоти. Председатель суда распределял билеты на это заседание после тщательного отбора, и в результате зал суда очень напоминал модный салон.

Самое заседание разочаровало присутствующих. Фоти оказался самым обыкновенным человеком.

«Двадцать девять лет. Венгр. Кальвинист. Не судился. Женат. Двое детей. Сын крестьянина села Берег-Ардо. До двадцати одного года работал батраком. Служил в армии, в одном из будапештских артиллерийских полков. После военной службы работал в течение пяти лет в Будапеште, на одном из машиностроительных заводов. Там познакомился со своей будущей женой».

Фоти вел себя на суде очень спокойно. Не пытался отрицать, что забастовку на кирпичном заводе организовал он и он же ею руководил. Его речь была определенно скучной дли публики. Он применял много непонятных и, по мнению присутствующих, бессмысленных выражений, как, например, капиталистическая эксплуатация, остатки феодализма, классовая борьба, классовое государство, классовый суд.

Несколько более интересным был допрос жены Фоти.

Это была хорошенькая, худая блондинка, того же возраста, что и Фоти.

За словом в карман она не лезла.

— Моего мужа отдали под суд за то, что Кохут заставляет своих рабочих трудиться свыше сил, а платит гроши, — заявила она.

— Янош Фоти предстал перед судом, — торжественно провозгласил вспотевший судья Кицбюхлер, — потому что возбуждал других против бога и отечества.

— Это старая песня! — сказала жена Фоти. — Тот, кто боится за свой карман, всегда вспоминает о боге.

Кицбюхлер призвал ее к порядку и повышенным голосом задал следующий вопрос:

— Значит, вы отрицаете, что Янош Фоти является врагом Венгерского королевства?

— Лучше бы вы спросили меня, господин судья, кто является врагом трудящегося народа Венгрии! Если вы не спросите, скажу сама: Шенборн, Кохут, Комор, Гулачи, ну, и вы, господин судья, а также подобные вам люди.

Жену Фоти, явившуюся на суд в качестве свидетельницы, Кицбюхлер приговорил за оскорбление суда к двухнедельному аресту.

Янош Фоти был присужден только к восьми месяцам тюрьмы.

В то время венгерские законы и венгерские суды еще не были приспособлены к кровавому подавлению рабочего движения.

В день рождения его величества Франца-Иосифа, после торжественного обеда, устроенного бургомистром, некий член комитатского самоуправления, независимец Кальман Вандор, просидел в одном всем известном месте несколько больше времени, чем обыкновенно. От скуки он прочел там экономический раздел одной будапештской газеты и решил, что теперь он кое-кому покажет…

И Кальман Вандор действительно показал, на что он способен.

На заседании самоуправления комитата он разоблачил прокуриста банка Комора, указав, что тот обманывает куруцский комитат и на деньги прусских банков строит железную дорогу Берегсас — Долха.

— Железная дорога, которую венгерский народ до сих пор считал своей, на самом деле принадлежит прусским банкирам.