Они ещё и занавесочку повесили сразу за дверью, чтобы точно никто туда не заглянул. Куда не заглянул? А в камеру пыток. Самую обычную, как в Средние века. Никаких атрибутов из секс-шопов, крестов там и кожаных наручников. Пыточная настоящая, как в инквизиции. Дыбы, какие-то другие устройства, о которых знаю, зачем предназначены, но не знаю, как называются. Всё на кирпичных стенах развешано, крючья, цепи, щипцы, вороты какие-то, цепи, мать их… И палач с занавеской борется. Оглушён и запутался, оборвал тяжёлую плотную ткань на себя, когда падал: удержаться пытался. А вот палач как раз из секс-шопа. Штанишки кожаные, тщедушный волосатый торс ремнями перевязан, картуз кожаный, вроде комиссарской кепочки, в сторону откатился. Какие-то ковбойские сапоги со шпорами на ногах. Принарядился.
Запах в подвале ужасный. Горелая плоть, кровь, экскременты. Пол частично мокрый, и шланг валяется, из него вода течёт. Вода стекает в сток в полу. Полы хотел вымыть, что ли? Крови-то, крови… Всё в её потеках, брызгах, пол такой, как на бойне должен быть.
А где девушки? Я обежал взглядом подвал, высматривая их и одновременно боясь увидеть… Нет никого — только этот, уёжище в кожаных штанах, встать пытается. Я оглянулся. За мной стояли Бонита, держащая под прицелом скованного Маллигана, и Катя. Катя уже в обморок собралась, кажется. Но это и к лучшему — может быть, не надо Кате смотреть на это. Никому не надо — ни Кате, ни Боните, ни мне, — просто мне деваться некуда.
Палач сумел на четвереньки перевернуться и вдруг попытался так и рвануть от меня. Я догнал его в один шаг и с маху подъёмом стопы ударил в промежность. Попал как надо — он лишь охнул и свалился набок, поджав колени. Я лицо только сейчас разглядел. Носатый, узколицый, мешки под глазами. На лбу ссадина от двери. Лысеет заметно. Вроде и молодой, но какой-то потрёпанный, таких плюгавыми называют. Это они от своей плюгавости в маньяки подаются — самоутверждаются так. Сначала самоутверждаются, потом скулят, как сейчас.
Где же две девушки? Две девушки здесь должны быть, а их нет. Крови сколько — неужели всё из них? Он их что, на куски разрезал? И съел? Не видно их… Только устройства пыточные.
Затем я увидел в дальнем конце камеры пыток две решётчатые двери, за ними — нечто вроде стоячих карцеров. Видны только до середины, их какой-то дикий станок с колодками и цепями заслоняет. Может, он их в камеры запер? Мне не видно, есть ли кто-то внутри. Я проверю…
— На пол его! Держи обоих! — скомандовал я побледневшей Боните.
Она хоть и была в прострации, но поняла меня. Сшибла подсечкой Маллигана, неласково, тяжело уронила лицом вниз, взяла на прицел его и Бернстайна. От Кати уже пользы ждать было бы сложно — она по цвету стала как фаянсовая раковина, что в углу, куда вода текла из крана. Нет, раковина не белая, в ней кровавые разводы розовые: палач руки мыл, когда в дверь позвонили. А Катя просто белая, спиной о стену опирается, и хоть глаза открыты, я даже не понимаю — в сознании ли она.
Я, не опуская пистолета, пошёл вперёд. Обогнул какой-то стол с деревянными валиками, из которых шипы торчали, залитый кровью, на шипах клочья чего-то и сгустки кровавые. Знаете, как кровь пахнет? Попробуйте медную монету подержать во рту — появится такое же ощущение. Сейчас впечатление такое, что пригоршню мелочи под язык себе высыпал. И жуткий запах палёного — как он, тварь, сам здесь не подох от такой вони?
Прямо за этим столом два свёртка. Длинные, с человека примерно. Лежат на полу, бок о бок. Серые большие мешки для мусора, и в них что-то спрятано. Сверху местами скотчем прихвачено. Понять не сложно, что там в мешках: форма сама за себя говорит, но мозг понимать отказывается. Я пощупал через пластик — вроде бы голова, но неправильная. Надо разрезать. У меня маленький выкидной нож всегда с собой — мало ли зачем понадобится? Вот и понадобился. Я выудил его из кармана, выщелкнул лезвие большим пальцем. Оттянул полиэтилен, чтобы случайно не порезать то, что под ним, воткнул лезвие, повёл им от себя. Пластик разошёлся легко и бесшумно. Я заглянул под него, боясь увидеть то, что под ним. И ничего не понял. Кровавое мясо — и всё, даже непонятно, что это. Я надорвал пластик дальше, туда, где прощупывалась голова. Это голова? Это разве может быть головой?
Я судорожно проглотил слюну и отвернулся в сторону. Не сблевать, не сблевать прямо сейчас. Как мантру это повторял. Задышал глубже и чаще, добиваясь гипервентиляции, заталкивая обратно метнувшийся к горлу желудок. Чуть отпустило. Больше не буду в пакет смотреть: не хочу. Я и так всё понял, а все подробности мне не нужны — я не по этим делам. Все подробности пусть сам Бернстайн знает, пока живой — благо недолго ему осталось. Сейчас я к нему вернусь… Сейчас…
Я встал, пошёл назад. Катя спиной опиралась на косяк двери, её трясло. Бонита вопросительно смотрела на меня, но тоже была бледной как смерть. Даже её смуглая кожа побелела. Руки с пистолетом не дрожали, правда. И смотрели они обе с ужасом — видимо, такое у меня было лицо. Маллиган лежал лицом вниз, закрыв глаза, совершенно неподвижно, хотя пальцы скованных рук заметно дрожали. А Бернстайн корчился и скулил.
— Встань, Бернстайн, — сказал я плюгавцу. — Встань.
Голоса своего я не узнал. Странный какой-то, глухой и деревянный. Тот как будто не слышал меня. Я направил на него «зиг-зауэр» Маллигана, щёлкнул курком, взводя его большим пальцем. Ненужное движение, ненужный звук: этот пистолет самовзводный, — но Бернстайн замолчал, явно прислушиваясь.
— Бернстайн, открой глаза, — вновь обратился я к нему. — Смотри на меня.
Он действительно приоткрыл глаза, глянул на меня искоса. Что в этом взгляде было? Муть какая-то — то ли страх, то ли безумие, то ли пустота. Грязь. Как в очке сортирном. Такое же…
— Встань, или я начинаю тебя расстреливать на куски.
Бернстайн перевернулся на четвереньки, начал вставать. Появилось желание пнуть ещё раз, но подумал, что потом его уже самому поднимать придётся. Не хочется к нему прикасаться. Никак не хочется.
— Маллиган, у тебя какие патроны? — спросил я у лежащего родмановского холуя.
— Что? — переспросил тот.
— Какие патроны в пистолете?
— Экспансивные, — испуганно ответил тот. — Разворачивающиеся.
— Хорошо.
Разворачивающиеся — это сейчас хорошо. То, что мне нужно. А Бернстайн всё же встал и отступал от меня вглубь пыточной, пятясь спиной.
— Стой.
Я направил пистолет ему в голову. Он остановился, ссутулившись и сжавшись, словно пытаясь спрятаться за самим собой.
— Бернстайн, а что это у тебя? — Я опустил ствол пистолета на уровень живота.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});