class="p1">— Ну да, — сказал я. Мне тоже надо было выговориться — может, я вообще все неправильно понял, и тетя Женя права, когда думает (ей не нужно было это говорить, я видел по глазам), что у ее Коли не прошли остаточные явления после той страшной ночи.
— Минимальное воздействие, — продолжал я. — В космологии это тоже очень важная вещь. Я читал о реликтовом излучении… Об этом даже в новостях по телевизору говорили в свое время. Вроде реликтовое излучение совершенно равномерно по всему небу, да? И вдруг обнаружили очень маленькие отклонения. На тысячные доли процента…
— Десятитысячные, — поправила тетя Женя.
— Тем более. И оказывается, из-за таких маленьких отклонений приходится менять всю теорию Большого взрыва.
— Не всю, положим, — недовольно сказала тетя Женя, — но в теории инфляции…
— И о семинаре вы рассказывали, когда американец приезжал, и Николай Генрихович пытался выступить. Его быстренько заткнули, и это с тех пор он стал говорить, что потерять научную репутацию можно мгновенно, а чтобы восстановить, бывает, и жизни не хватит.
— Да, — сказала тетя Женя. — Репутация, авторитет для Коли — вещи… наверно, не самые главные в жизни… но без них в науке делать нечего. Репутацию строишь годами, с университета, уже на третьем курсе о Коле говорили, он тогда сделал работу по магнитной аккреции, это была новая тема, и он изящно обошел проблему Бонди… А после аспирантуры его считали самым знающим специалистом по межгалактической среде.
— На выборах в Академию его все-таки прокатили, — напомнил я.
Это была давняя история, ни тетя Женя, ни Н.Г. не любили ее вспоминать, и знал я о ней только потому, что однажды, года два назад, у обоих случился странный прорыв, вечер неприятных воспоминаний, говорили они, перебивая друг друга, и вспоминали только то, о чем, видимо, хотели забыть. Со мной тоже бывало такое: вдруг приходят на ум прошлые гадости, будто ничего хорошего в жизни не было — в памяти открывается слив, как в туалете… очень неприятно, и хорошо, что довольно быстро проходит, включаются защитные механизмы…
В член-корреспонденты Николая Генриховича представили еще при советской власти, кажется, в восемьдесят восьмом, потом многое изменилось, а в Академии осталось, как было, и больше Н.Г. не хотел связываться. А тогда, хотя по многим параметрам он был самым достойным претендентом, его прокатили на выборах, и он точно знал, кто именно накидал черных шаров: астрофизиков не очень привечали, завалили не только его, но Н.Г. сказал, что в эти игры больше не играет, жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на чепуху, а деньги, которые он теряет, не так велики, чтобы жертвовать репутацией… опять репутация, которой он не мог поступиться даже на таком, вроде бы, респектабельном уровне.
— Ты же знаешь, почему его прокатили, — с упреком сказала тетя Женя.
— Да, — смутился я. — Это я так… Хочу сказать, что, по-моему… мне показалось… Николая Генриховича всегда занимали любые малые влияния. Малые магнитные поля в потоках вещества… Малые флуктуации в магнитных полях пульсаров… Минимальные отклонения от средней плотности во Вселенной…
— Ты хорошо изучил Колины работы, — сказала тетя Женя с уважением. — Я и не подозревала.
— Нет, — признался я, — не изучал я его работы, куда мне. Посмотрел заголовки, сопоставил с… С гомеопатией этой, извините.
— Да чего там, — пробормотала тетя Женя. — Коля и к гомеопату согласился пойти, потому что…
— Понимаю, — перебил я. Мне не хотелось, чтобы она начала вспоминать совсем уж для нее неприятное. — Минимальное воздействие. Когда Николай Генрихович пришел к идее, что жизнь может зародиться в космическом пространстве? Ну, в газе. Межзвездном, межгалактическом…
— Это не Колина идея, — сказала тетя Женя. — Ты читал популярную литературу? Гипотеза панспермии. Викрамасинг. Пятидесятые годы. Органическая жизнь могла зародиться в межзвездных облаках, когда галактики были молодые, стало взрываться первое поколение звезд, а тогда звезды были очень массивны, миллиарды сверхновых, огромное количество тяжелых элементов, и все это ушло в облака…
— Вот-вот, — подхватил я. — Именно тогда возникла жизнь во Вселенной. В космосе. В туманностях. А потом эти молекулы попали на Землю.
— Да, — сказала тетя Женя. — Четыре миллиарда лет назад. Земля была молодая, горячая, атмосфера совсем не похожа на нынешнюю, никакого кислорода, почти нет азота…
— Так вы с Николаем Генриховичем это все-таки обсуждали? — вырвалось у меня.
Тетя Женя посмотрела на меня удивленно и сказала коротко:
— Конечно.
— Тогда почему же вы… — я не знал, как точнее сформулировать, чтобы не обидеть.
— Мы это давно обсуждали, — грустно сказала тетя Женя и отвернулась к окну. — Давно. Еще в… кажется, в конце восьмидесятых.
— И тогда Николай Генрихович уже говорил о…
— Живой атмосфере? Конечно. Химический состав воздуха четыре миллиарда лет назад был очень близок к составу межзвездной среды. А плотность гораздо больше — в сотни миллиардов раз больше, чем в пространстве. Но все равно в атмосфере живые молекулы возникнуть не могли, а в облаках — да, потому что облака освещались голубыми гигантами с нужным распределением облучающих фотонов, а Солнце — желтый карлик, и его энергии недостаточно.
— Ага, — я щелкнул пальцами от нетерпения, хотелось самому закончить рассуждение, убедиться, что я был прав. — В земной атмосфере сама по себе жизнь появиться не могла, но достаточно было небольшому числу молекул из межзвездного пространства попасть в готовую для оплодотворения среду… минимальное воздействие, да? Как катализатор в химической реакции…
— Это и был катализатор, — пробормотала тетя Женя. — Без всяких «как».
— Ну да, ну да, я в химии ничего не понимаю… В общем, вся атмосфера Земли миллиарда четыре лет назад стала живой, верно? Огромная, по сравнению с межзвездными облаками, плотность. Очень быстрое распространение живых молекул. Сто миллионов лет — для них ерунда, не время. Может, это заняло миллиард лет или даже два.
— Больше, наверно, — сказала тетя Женя.
— И что же это было? — у меня разыгралась фантазия, я представил, как над покрытой вулканами Землей несутся багровые тучи, и ветры дуют, как хочется этому огромному, единственному, невидимому существу. Океан лемовского Соляриса, только не жидкий, а газообразный, и такой же, видимо, по-своему, мудрый, способный осознать себя.
— Солярис, — сказал я.
Тетя Женя кивнула.
— Да, похоже.
— Николай Генрихович читал Лема?
Тетя Женя покачала головой.
— Разве что в тайне от меня, — сказала она. — Дома у нас, конечно, есть Лем, в семидесятых выходила книжка в издательстве «Мир», там было два романа — «Солярис» и «Эдем». Не помню уже, где я купила. В магазинах фантастику было не достать… Кажется, в институте на какой-то конференции в фойе продавали. Не помню. Когда Коля сказал о разумной атмосфере, я ему сказала: «Прочитай «Солярис». Он поглядел на обложку, что-то ему не понравилось, и он читать не стал. «Там о чем? —