Вечером он сообщил Петру о своём знакомстве.
— Ну, и что же? — сердито спросил Пётр. — Не знаешь, что надо делать? На какой же чёрт вашего брата учат?
Он убежал куда-то, встрёпанный, худой, с тёмными пятнами под глазами.
«Видно, опять в карты проигрался!» — скучно подумал Климков.
На другой день об успехе Евсея узнал Саша, подробно расспросил его, в чём дело, подумал и, гнило улыбаясь, начал учить:
— Погодя немного, ты осторожно скажешь им, что поступил конторщиком в типографию, — слышишь? Они спросят — не можешь ли ты достать шрифта? Скажи — могу, но умей сказать это просто, так, чтобы люди видели, что для тебя всё равно: достать — не достать… Зачем — не спрашивай! Веди себя дурачком, каков ты есть. Если ты это дело провалишь — тебе будет скверно… После каждого свидания — докладывай мне, что слышал…
Евсей чувствовал себя перед Сашей маленькой собачкой на верёвке, смотрел на его прыщеватое, жёлтое лицо и, ни о чём не думая, ждал, когда Саша выпустит его из облака противных запахов, — от них тошнило.
Он пошёл на свидание с Яковом пустой, как труба, но когда увидал брата с папиросой в зубах, в шапке набекрень, — дружески улыбнулся ему.
— Как дела? — весело крикнул Яков.
— Нашёл работу, — ответил Евсей и тотчас подумал:
«Это я сказал прежде времени…»
— Где?
— В типографии, конторщиком…
Яков громко свистнул.
— В типографии?.. — Хочешь — в гости сведу? Хорошая компания, две девицы — одна модистка, другая шпульница. Слесарь один, молодой парень, гитарист. Потом ещё двое — тоже народ хороший…
Он говорил быстро, глаза его радостно улыбались всему, что видели. Останавливаясь перед окнами магазинов, смотрел взглядом человека, которому все вещи приятны, всё интересно, — указывал Евсею на оружие и с восторгом говорил:
— Револьверы-то? Словно игрушки…
Подчиняясь его настроению, Евсей обнимал вещи расплывчатым взглядом и улыбался удивлённо, как будто впервые он видел красивое, манящее обилие ярких материй, пёстрых книг, ослепительную путаницу блеска красок и металлов. Ему нравилось слушать голос Якова, была приятна торопливая речь, насыщенная радостью, она так легко проникала в тёмный пустырь души.
— Весёлый ты! — одобрительно сказал он.
— Очень! Плясать научился у казаков — у нас на фабрике два десятка казаков стоят. Слыхал ты, у нас бунтовать хотели? Как же, в газетах про нас писали…
— Зачем же бунтовать? — спросил Евсей, задетый простотой, с которою Яков говорил о бунте.
— Как — зачем? Обижают нас, рабочих… Что же нам делать?..
— А казаки что?
— Ничего! Сначала думали, что они нам — начальство, а потом говорят: «Товарищи, давайте листочков…»
Яков вдруг оборвал речь, взглянул в лицо Евсея, нахмурил брови и с минуту шёл молча. А Евсею листочки напомнили его долг, он болезненно сморщился и, желая что-то оттолкнуть от себя и от брата, тихо проговорил:
— Читал я эти листочки…
— Ну? — спросил Яков, замедляя шаг.
— Непонятно мне…
— А ты почитай ещё.
— Не хочу…
— Неинтересно?
— Да…
Несколько времени шли молча. Яков задумчиво насвистывал, мельком поглядывая в лицо брата.
— Нет, листочки эти — дорогое дело, и читать их нужно всем пленникам труда, — задушевно и негромко начал он. — Мы, брат, пленники, приковали нас к работе на всю жизнь, сделали рабами капиталистов, — верно ли? А листочки эти освобождают человеческий наш разум…
Климков пошёл быстрее, ему не хотелось слушать гладкую речь Якова, у него даже мелькнуло желание сказать брату:
«Об этом ты не говори со мной, пожалуйста…»
Но Яков сам прервал свою речь:
— Вот он, Зоологический…
Выпили в буфете бутылку пива, слушали игру военного оркестра, Яков толкал Евсея в бок локтем и спрашивал его:
— Хорошо?
А когда оркестр кончил играть, Яков вздохнул и заметил:
— Это Фауста играли, оперу. Я её три раза видел в театре — красиво, очень! История-то глупая, а музыка — хороша! Пойдём обезьян смотреть…
По пути к обезьянам он интересно рассказал Евсею историю Фауста и чёрта, пробовал даже что-то петь, но это ему не удалось, — он расхохотался.
Музыка, рассказ о театре, смех и говор празднично одетой толпы людей, весеннее небо, пропитанное солнцем, — опьяняло Климкова. Он смотрел на Якова, с удивлением думая:
«Какой смелый! И всё знает, а — одних лет со мной…»
Климкову начинало казаться, что брат торопливо открывает перед ним ряд маленьких дверей и за каждой из них всё более приятного шума и света. Он оглядывался вокруг, всасывая новые впечатления, и порою тревожно расширял глаза — ему казалось, что в толпе мелькнуло знакомое лицо товарища по службе. Стояли перед клеткой обезьян, Яков с доброй улыбкой в глазах говорил:
— Ты смотри — ну, чем не люди? Верно ли? Глаза, морды — какое всё умное, а?..
Он вдруг замолчал, прислушался и сказал:
— Стой, это наши! — исчез и через минуту подвёл к Евсею барышню и молодого человека в поддёвке, радостно восклицая:
— А сказали — не пойдёте? Обманщики!.. Это мой двоюродный брат Евсей Климков, я говорил про него. А это — Оля, — Ольга Константиновна. Его зовут Алексей Степанович Макаров.
Опустив голову, Климков неловко и молча пожимал руки новых знакомых и думал:
«Захлёстывает меня. Лучше — уйти мне…»
Но уходить не хотелось, он снова оглянулся, побуждаемый боязнью увидеть кого-нибудь из товарищей-шпионов. Никого не было.
— Он не очень развязный, — говорил Яков барышне. — Не пара мне, грешному!
— Нас стесняться не надо, мы люди простые! — сказала Ольга. Она была выше Евсея на голову, светлые волосы, зачёсанные кверху, ещё увеличивали её рост. На бледном, овальном лице спокойно улыбались серовато-голубые глаза.
У человека в поддёвке лицо доброе, глаза ласковые, двигался он медленно и как-то особенно беспечно качал на ходу своё, видимо, сильное тело.
— Долго мы будем плутать, как нераскаянные грешники? — мягким басом спросил он.
— Посидеть где-нибудь, что ли…
Ольга, наклонив голову, заглядывала в лицо Климкова.
— Вы бывали здесь раньше?
— Первый раз…
Он шёл рядом с нею, стараясь зачем-то поднимать ноги выше, от этого ему было неловко идти. Сели за столик, спросили пива, Яков балагурил, а Макаров, тихонько посвистывая, рассматривал публику прищуренными глазами.
— У вас товарищ есть? — спросила Ольга.
— Нет, — никого нет…
— Мне так сразу и показалось, что вы одинокий! — сказала она, улыбаясь.
— Глядите — сыщик! — тихо воскликнул Макаров. Евсей вскочил на ноги, снова быстро сел, взглянул на Ольгу, желая понять, заметила ли она его невольное испуганное движение? Не понял. Она молча и внимательно рассматривала тёмную фигуру Мельникова; как бы с трудом сыщик шёл по дорожке мимо столов и, согнув шею, смотрел в землю, а руки его висели вдоль тела, точно вывихнутые.
— Идёт, как Иуда на осину! — негромко сказал Яков.
— Должно быть — пьяный! — заметил Макаров.
«Нет, он всегда такой», — едва не сказал Евсей и завозился на стуле.
Мельников, точно чёрный камень, вдвинулся в толпу людей, и она скрыла его в своём пёстром потоке.
— Заметили, как он шёл? — спросила Ольга.
Евсей поднял голову, внимательно и с ожиданием взглянул на неё…
— Я думаю, что слабого человека одиночество на всё может толкнуть…
— Да, — шёпотом сказал Климков, что-то понимая, и, благодарно взглянув в лицо девушки, повторил громче: — Да!
— Я его знал года четыре тому назад! — рассказывал Макаров. Теперь лицо у него как будто вдруг удлинилось, высохло, стали заметны кости, глаза раскрылись и, тёмные, твёрдо смотрели вдаль. — Он выдал одного студента, который книжки нам давал читать, и рабочего Тихонова. Студента сослали, а Тихонов просидел около года в тюрьме и помер от тифа…
— А вы разве боитесь шпионов? — вдруг спросила Ольга Климкова.
— Почему? — глухо отозвался он.
— Вы вздрогнули, когда увидали его…
Евсей, крепко потирая горло и не глядя на неё, ответил:
— Это-так, — я его тоже знаю…
— Ага-а! — протянул Макаров, усмехаясь.
— Тихонький! — воскликнул Яков, подмигивая. Климков, не понимая их восклицаний, ласковых взглядов, — молчал, боясь, что помимо своей воли скажет слова, которые разрушат тревожный, но приятный полусон этих минут.
Тихо и ласково подходил свежий весенний вечер, смягчая звуки и краски, в небе пылала заря, задумчиво и негромко пели медные трубы…
— Вот что, — сказал Макаров, — останемся здесь или пойдём домой?
Решили идти домой. Дорогой Ольга спросила Климкова:
— А вы сидели в тюрьме?
— Да, — ответил он, но через секунду прибавил: — Недолго…