Говорят, адмирал Кинг, открывая первое заседание Совета, начальников генштабов, заявил напрямик, что он служил под английским командованием в ту войну и желал бы дать понять, что этого больше не случится ни с ним и ни с одним из его кораблей. Англичане в течение нескольких лет искали средство дискредитировать Кинга или убедить Рузвельта заменить его более покладистым начальником штаба военно-морского флота. Рузвельт ни разу не поколебался, ни в своем доверии, ни в своем расположении к Кингу.
Столкновения между генералом Арнольдом и командованием королевскими военно-воздушными силами начались вскоре после вступления Америки в войну, а именно, — как я уже упомянул, — по вопросу о том, возможно ли прицельное бомбометание при дневных налетах на Германию. Англичане пускались на всевозможные уловки, чтобы как-нибудь уговорить Рузвельта, наперекор генералу Арнольду, перевооружить и переобучить нашу тяжелую бомбардировочную авиацию для ночных налетов, с тем чтобы включить ее в состав британских ВВС, которые перешли на ночные бомбежки после того, как дневные налеты на Германию стали обходиться слишком дорого. Арнольд не уступал и ввел новый тип истребителей дальнего действия для сопровождения "летающих крепостей" в боевое задание. Кроме того, он отстоял автономию американских воздушных сил в Англии. Во всех своих действиях он неизменно пользовался полной поддержкой Рузвельта.
Поведение Маршалла было менее ясно. Нет никаких сомнений, что, как говорил Гопкинс, Маршалл обсуждал с Черчиллем вопросы, касающиеся сухопутных сил, как равный с равным, не в пример другим генералам и американской и английской армии. Но почему-то он был менее бдителен и менее напорист, отстаивая точку зрения американских сухопутных сил, чем Арнольд и Кинг, когда речь шла о флоте и авиации. Быть может, это объясняется тем, что Маршалл, типичный образец хорошего американского офицера-кадровика, был честен, настойчив, глубоко патриотичен, но в то же время несколько ограничен и наивен и отказывался верить, что кто-нибудь, кого он знал лично, мог с ним хитрить. Как бы то ни было, но Маршалл далеко не так зорко, как Арнольд и Кинг, видел все те лазейки, которые имелись в нашем смешанном предприятии, и при помощи которых один компаньон мог брать верх над другим не в открытом споре лицом к лицу — за столом совещаний, а совсем иными средствами. Скажем прямо — с Маршаллом частенько не считались.
Так или иначе, все говорит за то, что Маршалл испытывал лишь некоторое смущение и легкую досаду, наблюдая ход событий 1942 и 1943 годов и видя, что главные военные усилия вооруженных сил союзников в Европе систематически направляются на средиземноморский театр военных действий, причем непременно сейчас же после того, как Рузвельту удавалось договориться о направлении главного удара через Ла-Манш.
Если бы Маршалл, как предсказывал Гопкинс, сам занял пост Союзного верховного главнокомандующего, последующие главы истории завоевания Европы, быть может, в значительной степени выглядели бы иначе. Лицом к лицу со своими оппонентами Маршалл не сдавал позиций. Но пост этот занял другой человек, — и о нем будет особый разговор, для которого нужно вернуться назад и бросить последний беглый взгляд на ту кампанию, с которой начался наш поход по ту сторону Атлантического океана.
История Эйзенхауэра начинается с вторжения в Африку и разгрома немцев в Тунисе; к этому же времени относится возникновение Совета начальников генеральных штабов.
Совет начальников генеральных штабов, составленный из начальников штабов трех родов вооруженных сил обеих стран и работающий в тесном контакте с главами государств, — это было одно дело. Объединенный штаб действующих сил — другое. С самого начала игры англичане считали объединенное англо-американское главнокомандование лучшим средством остаться господами положения и возместить или уравновесить угрожающе растущую мощь своего союзника. Было ясно, что если английские генералы хотят играть первые роли, — а англичане именно этого и хотели, — то придется делать уступки американскому общественному мнению. В конце концов, ведь американцы поставляли солдат и военное снаряжение и даже оплачивали счета своего союзника. А самая выгодная уступка, которая даст наибольший эффект при наименьшей затрате авторитета, это — предоставить американцу высший командный пост и "вытолкнуть его наверх", как говорят американские дельцы, когда они сажают председателем правления неугодного им директора. Но здесь и для председателя правления находилась работа — улаживать (а в случае неудачи быть козлом отпущения) всякие щекотливые политические ситуации.
Удобство иметь парадного главнокомандующего обнаружилось уже в Северной Африке, где генералы Александер и Монтгомери заправляли военными делами, а Союзный верховный главнокомандующий, американец Эйзенхауэр, заведовал политической кухней. В этой стадии игры Британской империи было почти безразлично, кто из американских генералов выдвигается на авансцену. Вероятно, англичане в то время думали, что они еще успеют выбрать кого-нибудь из американских кандидатов для несения большей ответственности, — это было еще впереди.
В разгаре неразберихи и чехарды в командовании на африканском фронте, когда американцы каждую неделю меняли боевых командиров, а войска были необстреляны и ненадежны, Эйзенхауэр, передав бразды правления Александеру, занимался тем, что оправдывал его действия перед честолюбивыми американскими генералами на фронте и военным министерством США. Он также не забывал о прессе и заботился о том, чтобы в газетах все выглядело, как нужно.
В продолжение всего африканского похода Эйзенхауэр возился с французами. Де Голля, Жиро и Дарлана — эти три следовавшие друг за другом кошмара — англичане любезно предоставили на его усмотрение. Когда ему удалось расхлебать эту кашу без непоправимого скандала — карьера его была обеспечена.
Англичане, которые до сих пор относились к Эйзенхауэру весьма сдержанно, теперь стали открыто благоволить к нему, выдвигать его на первое место и в армии, и на совещаниях начальников генеральных штабов, и в тех конфиденциальных беседах, где одно слово может и вознести и уничтожить общественного деятеля. Нечего и говорить, англичане нашли подходящего человека. Как дипломат Эйзенхауэр охотно брал на себя ответственность и умел выпутываться из затруднений; как солдат — не вмешивался в чужое дело. Он был достаточно крут, чтобы одернуть какого-нибудь Паттона за чрезмерную напористость в драке за автономность американского командования. Он умел быть очень резким с подчиненными.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});