— Какую высоту изберем, командир?
Смирнова задумалась. Это совсем не просто предугадать, что выбрать. В боевой обстановке, отправляясь в дальний полет, каждый летчик, чтобы обезопасить себя, старается забраться повыше. Высота может спасти, когда потребуется спланировать. Но с другой стороны, когда летишь низко, тебе нестрашны зенитные орудия, которых немало на территории, занятой врагом. Снаряды летят вверх на одну-две тысячи метров, а ты можешь проскочить невредимой на высоте триста метров. Правда, тогда могут сбить из малокалиберной пушки, из пулемета и даже из винтовки, но это уже дело случая. Нас прикрывает ночь.
— По обстоятельствам, — отвечает комэск.
Кряхтит и стонет наш фанерный По-2, карабкаясь в небо. Пересекли пролив на высоте семьсот метров. Справа остается Керчь. Слева — Эльтиген. С грустью вспоминаю о десантниках, как летали на помощь к ним. Немцы пока удерживают берег. С Ак-Бурну ударила зенитка, Смирнова убрала газ. Прошмыгнули на высоте пятьсот метров и через высоты, что западнее Эльтигена, выскочили на шоссе. Я сбросила САБ, ничего особенного не увидела. Дала курс на станцию Семь Колодезей. Смирнова повела машину с набором высоты.
Погода сегодня, как говорят авиаторы, звенит. Ясная звездная ночь и луна. Но ни луна, ни яркие звезды нам сегодня ни к чему. Хотя бы слабенькая облачность появилась. Хоть самая маленькая, чтоб при надобности можно было бы спрятаться. Но, как назло, кажется, до звезд можно дотянуться рукой.
— Следи за воздухом. — Голос у Смирновой будничный, ровный.
Я завидую ее невозмутимости. Черт возьми, неужели она никогда не мечтает об уютном доме, тишине и комфорте! А я мечтала, может быть, чаще, чем следовало. Но это не значило, что я могла предпочесть тыл и уехать. Конечно, я подозревала, что комэск просто здорово научилась владеть собой. Ну подумайте, кто станет с энтузиазмом надевать летное снаряжение и лететь ночью к черту в пасть, в огонь и в непогоду? Об этом сама Смирнова как-то сказала: «Совсем неважно, что ты думаешь о полетах максимум. И главное тут не энтузиазм. Важно сохранить самообладание ради цели, ради победы». Ради победы она не щадила ни себя, ни других. Когда Смирновой предлагали в чем-то помощь, она скупо роняла: «Сама. Авторитет — дело такое, его завоевывать надо». И в этом был резон. В эскадрилье царил порядок, экипажи выполняли задания в сложнейших метеоусловиях. Однажды вернулся экипаж с бомбами. «Почему?» — «Облачность низкая». Комэск доверяла девчатам. Если они докладывают так, то, значит, действительно низкая. Экипажу просто не хватало опыта при полетах в сложных метеорологических условиях. Раз так, то надо потренировать. И послала своего штурмана Героя Советского Союза Дусю Пасько в полет с неопытной летчицей. Она ценила исключительную профессиональность и редкую теплоту души своего штурмана, а главное — верила ей.
Подлетаем к узловой станции. Там пересечение дорог, железной и шоссейной. Один за другим я сбрасываю два САБ-5 и в свете «люстр» вижу на железнодорожных путях много составов. Докладываю комэску.
— Вот и ударим по станции, — решает она. — Попадешь?
— Постараюсь.
Все вокруг спокойно, тихо, мирно. Мерцают звезды. Но я знаю: внизу наготове прожекторные установки, которые в любую секунду могут ударить по машине слепящим молочно-белым светом. А вслед за светом вспорют небо «эрликоны». «Только бы попасть в состав, — думала я, — только бы попасть и уничтожить. Все остальное не существует...»
— Сколько высоты у меня в запасе?
— Достаточно... Внимание...
Будто услыхали меня внизу. Замельтешили лучи. Впереди, по сторонам, сзади. Вот-вот заденут самолет, и тогда обрушится на нас железный смерч. От напряжения ноет спина, с трудом сдерживаю желание отвалить в сторону, свернуть, уйти от гремящего огня, спрятаться.
— Так держать!
Только бы не попали в бензобак или в мотор. Пусть уж лучше в крылья.
— Чуть лево. Так держать!
Сбрасываю бомбы.
— С попутным, к морю!
На станции полыхает, разгорается пожар. Летчица за счет пологого планирования и попутного ветра развивает скорость, о которой немцы, наверное, и не подозревали. Выскакиваем из огня, но домой нам еще рано.
— Командир, курс двести двадцать. Идем к Владиславовке.
Это конечный пункт нашей разведки. По дороге видно интенсивное движение. В основном к фронту. Запоминаю координаты. От Владиславовки берем курс на восток. Я с трудом борюсь со сном, с усталостью. Ведь это уже восьмой полет. В общей сложности уже девять часов в воздухе, не считая трех-, пятиминутных перерывов на земле между вылетами. Девять часов в тесной, продуваемой насквозь кабине. Это очень много, восемь-девять вылетов за ночь. А меньше нельзя: надо скорей подавить сопротивление гитлеровцев и освободить Крым. И мы летаем, хотя измотаны вконец. Хочется встать, потянуться, пройтись... Но нельзя! Мы вынуждены действовать без пауз и остановок, в том именно темпе, который задан внешними обстоятельствами. От шума, вибрации, а главное, от безотрывного длительного и напряженного внимания голова тяжелеет и отказывается думать. Где же взять силы? Я пытаюсь разогнать сон упражнениями: резко поворачиваю голову в стороны, вверх, вниз, вращаю ею, рискуя сломать шею, подпрыгиваю на сиденье... Но тут проявляет недовольство Смирнова:
— Самолет развалишь...
Она резко скользит вниз, снижается до предельно малой высоты. Одно неверное движение ручки — и самолет с грохотом врежется в землю. Однако в целях безопасности это необходимо: уже светает, и немецкий истребитель легко засечет По-2 на высоте, а над самой землей нас надежно прикроет темно-голубая утренняя дымка.
Такой полет очень сложен для штурмана. Поле зрения сужается, трудно ориентироваться. Однако ориентиры набегают именно те, которые я ждала, выучила на память и опознавала с первого взгляда.
Однообразно, вгоняя в сон, гудит мотор. Холодно, Слабо светятся шкалы и стрелки приборов. От этого кажется еще холодней. Я буквально засыпаю и ничего не могу поделать с собой: глаза слипаются, голова падает на грудь. Болит все тело. Я то и дело меняю положение в кресле. Глотаю шоколад «Кола», который должен бы рассеять сон. Не помогает. Усталость, усталость, усталость... Я пребываю в каком-то полубессознательном состоянии. Все это принимается безропотно, как должное. На то и война! Усилием воли заставляю себя очнуться, оглядеться. Где мы? Пролетели косу Тузла. Идем к Тамани. Здесь все так просто, понятно, что заблудиться негде.
— Через пятнадцать минут пролетим Тамань, — докладываю командиру.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});