Читать интересную книгу Повседневная жизнь ацтеков накануне испанского завоевания - Жак Сустель

Наш мир постигнет та же участь; его судьба определена датой, которая, так сказать, отметила его с рождения, когда наше солнце пришло в движение, науи оллин. Иероглиф «оллин» в виде Андреевского креста, который сопровождает маску солнечного бога в центре ацтекского календаря, имеет двойное значение: «движение» и «землетрясение». Он символизирует одновременно первое движение звезды, в начале нашей эры, и катастрофы, которые уничтожат наш мир. Тогда бытие разорвется, как полог, и чудовища сумрака, цицимиме, дожидающиеся рокового часа в глубине заката, выскочат и набросятся на тех, кто останется жив.

Прародителями всех этих существ и даже богов древние мексиканцы считали исконную чету — Ометекутли («господин Двойственности») и Омесиуатль («госпожа Двойственности»). Они живут на вершине мира, на тринадцатом небе, «там, где воздух студеный, чистый и ледяной». От этой вечно плодовитой пары родились все боги и рождаются все люди. В рассматриваемую нами эпоху два этих высших божества стали немного похожи на государей, которые царствуют, но не правят: их оттеснила на задний план мощная толпа молодых и деятельных богов. Но именно им по-прежнему принадлежала привилегия устанавливать дату рождения каждого существа и тем самым определять его судьбу.

Потомки высшего Двуединства, боги, в свою очередь, создали мир. Самым важным актом творения стало, разумеется, рождение солнца, и это солнце родилось из жертвоприношения и крови. Говорят, что боги собрались во мраке в Теотиуакане, и один из них, малое прокаженное божество, покрытое язвами, пожертвовал собой и бросился в огромный костер, откуда появился вновь, превратившись в звезду. Но это новое солнце оставалось неподвижно: ему нужна была кровь, чтобы начать движение. Тогда другие боги принесли себя в жертву, и солнце, извлекая жизнь из их смерти, начало совершать свой путь по небу.

Так начинается космическая драма, в которую, вслед за богами, оказалось вовлеченным человечество. Чтобы солнце продолжало свой путь, чтобы мрак не сгустился над миром навеки, нужно каждый день давать ему пищу — «драгоценную влагу» (чальчиуатль), то есть человеческую кровь. Жертвоприношение — священный долг по отношению к солнцу и необходимость для блага самих людей. Без этого сама жизнь во Вселенной пресечется. Каждый раз, когда жрец на вершине пирамиды поднимает в руках окровавленное сердце жертвы и кладет его на куаушикалли{31}, катастрофа, ежесекундно грозящая миру и человечеству, вновь оказывается отодвинута на более поздний срок. Человеческая жертва — это превращение, когда из смерти получают жизнь. И боги подали тому пример в первый день творения.

Что же до человека, то его главная обязанность и состоит как раз в том, чтобы давать пищу «интонан интота тлальтекутли тонатиу» — «нашей матери и нашему отцу, земле и солнцу». Уклониться от исполнения этого космического долга значит предать богов, а тем самым — остальных людей, ибо то, что верно для солнца, верно и для земли, дождя, растительности и всех сил природы. Всё рождается и существует лишь благодаря крови принесенных в жертву.

Великий бог-правитель тольтеков Кецалькоатль «никогда не соглашался (приносить человеческие жертвы), потому что сильно любил своих подданных, тольтеков, и приносил в жертву только змей, птиц и бабочек». Но Кецалькоатлю пришлось бежать из Тулы, откуда он был изгнан колдовством Тескатлипоки, поэтому Мексика оказалась в руках богов, жаждущих жертв. В самой распространенной форме этого обряда жертву укладывали спиной на слегка выпуклый камень, четыре жреца держали ее за руки и за ноги, а пятый вспарывал ей грудь кремневым ножом и вырывал сердце. Жертвоприношение часто происходило и в форме, которую испанские хронисты называют «gladiatorio»: пленник, привязанный к огромному каменному диску (темалакатлю) веревкой, оставлявшей ему свободу движений, и снабженный деревянным оружием, должен был поочередно сразиться с несколькими ацтекскими воинами с обычным вооружением. Если, паче чаяния, ему удавалось выстоять под их натиском, он мог сохранить себе жизнь. В большинстве случаев «гладиатор» падал израненным и через несколько мгновений испускал дух на камне: жрецы в черных одеждах и с распущенными волосами вспарывали ему грудь. Воинов, обреченных на такую смерть, наряжали в особые одежды и украшения; головы их увенчивали белыми перышками, символом первых проблесков зари — еще неверного часа, когда в сером свете утра души воскресших воинов улетают к отцу нашему Солнцу.

Но это были не единственные формы жертвоприношения: женщинам, обреченным на смерть в честь богинь земли, отрубали головы, пока они танцевали, будто бы не зная о том, что их ждет; детей, посвященных богу дождя Тлалоку, топили; жертв богу огня бросали в костер, одурманив йаутли (вид наркотика); людей, олицетворявших собой бога Шипетотека, привязывали к подобию козел и пронзали стрелами, после чего с них сдирали кожу, и в нее облачались жрецы. В большинстве случаев жертву наряжали, раскрашивали и украшали таким образом, чтобы она изображала бога, которому совершали служение. Таким образом, сам бог погибал перед собственным изображением и в своем собственном храме, как все боги согласились погибнуть в первые времена ради спасения мира. И когда, при некоторых обстоятельствах, имел место жертвенный каннибализм, верующий в кровавом причастии поглощал плоть самого бога.

Ни один другой аспект мексиканской цивилизации так не шокирует нас, как этот. С первого знакомства европейцев с индейцами ужас и отвращение, внушенные вновь прибывшим человеческими жертвами, помогли им убедиться в том, что религия туземцев исходит из ада, а их боги — демоны. С тех пор они пребывали в убеждении, что Уицилопочтли, Тлалок, Тескатлипока и все остальные мексиканские божества — на самом деле черти, и всё, что к ним относится прямо или косвенно, следует истребить навсегда. Практика человеческих жертвоприношений у ацтеков во многом способствовала тому, чтобы лишить всех точек соприкосновения две столкнувшиеся религии, а затем, когда между испанцами и мексиканцами разразилась война, придать ей ожесточенный и непримиримый характер, начиная с того момента, когда конкистадоры издали бессильно наблюдали за кончиной своих товарищей, а позже нашли их оскаленные черепа на цомпантли.

Нам, разумеется, трудно по-настоящему понять, что означала для ацтека XVI века человеческая жертва. Отметим все же, что в каждой культуре есть свое особое понятие того, что жестоко, и того, что таковым не является. В эпоху расцвета Римской империи на аренах цирков проливалось для развлечения больше крови, чем ацтеки пролили перед своими идолами. Испанцы, столь искренне возмущенные жестокостью туземных жрецов, сами резали, жгли, увечили и пытали с невозмутимой добросовестностью. Например, Кортес велел отрубить ступни кормчему Гонсало де Умбриа, повесить двух испанцев и дать другим по двести ударов кнутом, а также приказывал отрубать руки пленным индейцам. Мы сами вздрагиваем, слушая о кровавых ритуалах в древней Мексике, но в наше время на наших глазах цивилизованные народы устраивают систематическое истребление миллионов живых существ и создают оружие, способное уничтожить за одну секунду в сто раз больше жертв, чем было умерщвлено за всю историю империи ацтеков.

Человеческие жертвоприношения у мексиканцев не вдохновлялись ни жестокостью, ни ненавистью. Это был их ответ (единственный ответ, который они могли себе представить) уязвимости мира, постоянно находившегося под угрозой. Чтобы спасти этот мир и человечество, нужна была кровь: приносимый в жертву — не враг, которого убивают, а гонец, которого отправляют к богам и который сам облечен богоравным достоинством. Все описания церемониалов, например, те, что продиктовали Саагуну его собеседники из ацтеков, создают впечатление, что между жертвами и жрецами не существовало ничего похожего ни на неприязнь, ни на жажду крови, но некое странное братство или, вернее (это следует из текстов), нечто вроде мистического родства. И такое впечатление возникает само собой.

«Когда человек завладевал пленником, он говорил: "Вот мой возлюбленный сын". И пленник отвечал: "Вот мой досточтимый отец"» («Флорентийский кодекс»). Воин, захвативший пленника и присутствовавший при его смерти перед алтарем, знал, что рано или поздно последует за ним в мир иной, умерев похожим образом. «Добро пожаловать, ты знаешь, каков исход войны: сегодня для тебя, завтра для меня», — сказал, если верить Тесосомоку, император одному пленному вождю. Что до самого пленника, прекрасно осведомленного о том, что его ждет, и с детства подготовленного к тому, чтобы принять такой конец, то он стоически склонялся перед судьбой. Более того: он отказывался от помилования, противоречащего его судьбе и божественной воле, если ему его предлагали.