Последним погиб экипаж лейтенанта Малинина. Это случилось за два дня до нашей переброски в тыл. Володя Малинин вылетел бомбить военные объекты противника в Орле. Вылетел и не вернулся. Он нашел смерть там, где начинал служить вместе со мной, Полежаевым, Нечаевым, Гараниным, Брусницыным и Степановым. Володя Малинин проходил службу в 100-м авиаполку, оттуда всех нас и направили на второй день войны в полк особого назначения.
Первым погиб Степанов.
Лечился в госпитале израненный и обожженный Сеня Полежаев.
И вот теперь не стало Малинина..
В иных условиях наш перелет на другой аэродром, пусть даже и неблизкий, особых бы трудностей не составлял. Ведь мы и созданы для того, чтобы летать не так выше и быстрее, как дальше всех.
Но здесь-то летать не на чем. Большинство экипажей — «безлошадные». Пришлось попотеть нашему транспортнику Василию Гордельяну. Его самолет в те дни был в центре внимания. Много рейсов довелось ему сделать, чтобы перебросить в указанное место весь летный и часть технического состава полка.
В первые дни тыловая обстановка прямо-таки ошеломляюще подействовала на нас, фронтовиков.
— В этой тишине хуже, чем под бомбежкой, — заметил Сергей Куликов.
Мы никак не могли привыкнуть к новой обстановке, забывали, что не надо лететь на боевое задание. Ночью, когда не было тренировочных полетов, мы спали беспокойным сном, ежеминутно ожидая сигнала тревоги, знакомой команды «По машинам!». И это естественно. Все мы уже свыклись с войной, с разрывами зенитных снарядов, с пулеметными очередями вражеских истребителей, с раздирающим душу воем сброшенных фашистами бомб. Все это еще жило в душе, в сознании, ревело и гудело. Это было вчера. И если потом, через годы и годы после войны, мы, ветераны, будем вздрагивать во сне, снова лететь в бой, гореть в самолете, выбрасываться из пламени на парашюте, то уж тогда, через день-два после фронта, разве мы могли все забыть и привыкнуть к тишине?
Население городка, куда мы попали, не считая военных, состояло в основном из женщин, детей, стариков. Где-то гремела война, а здесь люди не знали, что такое светомаскировка. Они ходили не спеша и не бросали встревоженных взглядов в небо. Жизнь текла, словно в доброе мирное время. Но это было только кажущееся спокойствие. Мы знали, с каким напряжением, по-настоящему фронтовым, трудились люди, отдавая все силы борьбе с врагом, как они ковали нашу победу.
— А мы в такое время в тылу, — говорили летчики между собой, опять начиная поругивать начальство. — Эта учеба бесконечна. В бою доучимся.
— Если не собьют в первом вылете, — отвечали горячим головам степенные пилоты-аэрофлотовцы.
Но мы, молодежь, меньше всего думали о том, по силам нам или нет драться с врагом в воздухе. Мы знали одно: там, под Москвой, все сейчас поставлено, на карту. Значит, дорог каждый человек, тем более летчик, к тому же имеющий боевой опыт.
Мы рвались на фронт. И не только на словах, но в на деле. А это значило, что мы учились и учились, не зная усталости, не ведая сна, не деля сутки на дни и ночи. Учились!
— Боевая работа для нас — это учеба, — часто повторял командир полка.
С ним соглашались, никто ему не возражал, но в мыслях своих мы все-таки были там, на фронте.
Перевооружение полка на новый тип самолета — дело непростое. Требует времени. Нам, летчикам военным, — кто училище кончал, боевую технику еще перед войной осваивал — было легче. Дело в том, что все мы на самолетах, которые получал наш полк, раньше летали. Ну пусть машины не совсем такие, кое-что изменено в их конструкции, в оборудовании, но в принципе самолет один и тот же. Кое-что требовалось подучить, привыкнуть к несколько иному расположению приборов, получить опыт техники пилотирования новой машины — и наша задача выполнена. А вот бывшим аэрофлотовским пилотам пришлось туговато. Не с нуля, конечно, начинали (ведь все они — летчики), но работа им предстояла более сложная. Поэтому для бывших летчиков гражданской авиации нагрузка получилась двойная. Командование создавало им все условия для учебы, мы тоже помогали. И вот настал день, когда учебный коллектив стал снова боевым коллективом — авиационным полком.
Как там наши страсти ни сдерживал командир, а на заключительном этапе всем стало ясно, что и руководство наше тоже рвется в бой не меньше, чем мы. Лишь только поступило разрешение на перелет, командир полка создал две группы. Первую возглавил сам. Включил в нее и ячейку управления. Видимо, так и надо было, так и поступил бы каждый командир, но мы, истосковавшиеся по настоящей работе, усмотрели в этом кое-что большее. И, не имея возможности как-то иначе высказать свои чувства, просто от души завидовали, провожая первую группу на наш подмосковный аэродром. Командир чувствовал, какое у нас настроение, а потому на прощание сказал:
— Вы тут не волнуйтесь, завтра встретимся. Для нашей группы вылет был назначен на второй день. Встали пораньше. С утра подготовили самолеты. Ждем команду на вылет, а ее все нет. Во второй половине дня поступает распоряжение о переносе перелета на завтра. Поясняют: «Плохие метеорологические условия». На второй день повторилось то же. И так продолжалось неделю!
Мы доказывали начальнику авиагарнизона полковнику Говорухе, дававшему разрешение на перелет, что все наши экипажи имеют боевой опыт, подготовлены к полетам днем и ночью, в облаках и за облаками, что погода плохая только на середине маршрута, а на аэродромах вылета и посадки безоблачно, но все тщетно!
— Да я бы вас с радостью выпустил, знаю вашу подготовку, видел, когда и как вы летаете, но права не имею, — отвечал нам начальник авиагарнизона. — Во-первых, требования при перелете для всех одинаковые. И для истребителей, и для вас, бомбардировщиков. И минимум погоды — один и тот же. А во-вторых, мое решение — еще не закон. Есть инстанции повыше. Я-то что, — говорил он, извиняясь. — Я — пожалуйста. Погода-то у меня здесь нормальная. Я бы выпустил...
Мы знали, что он говорит правду. Разрешение на перелет утверждалось в Куйбышеве, а там сидели, по нашим понятиям, перестраховщики. Как же иначе их назовешь, думали мы, когда погода нормальная, а они разрешения на вылет не дают. Но там думали иначе. Тогда с восточных аэродромов нашей страны перегоняли много различных типов самолетов. И разве можно было встретить летчика, который не рвался бы на фронт. Каждый твердил одно: «Давай вылет!» А какая у него подготовка — неизвестно. Давай, и все тут. Вот почему на маршруте случались авиационные катастрофы. И в основном из-за метеорологических условий. Что уж тут греха таить. Многие военные летчики одиночных самолетов и экипажи бомбардировщиков умели летать только в простых метеорологических условиях, а если отдельные из них и были обучены полетам в облаках, то не умели еще как следует ориентироваться вне видимости земных ориентиров. Так губили технику, новую, только полученную. Нередко погибали и сами.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});