Читать интересную книгу Течение времени - Эдгар Вулгаков

Когда он проснулся, то услышал тихий разговор папы с Леночкой.

– Что с ним?

– Переутомление, нервное истощение. Смерть мамы. Он устал. Такое состояние, как у Алешеньки, бывает при сильных потрясениях. Я ему даю необходимые лекарства. Дня через два-три острое состояние пройдет, но чувство потери, тоски по маме быстро не исчезнет. Здесь лучший врач – время и отвлекающие моменты. Ему надо переключиться на ребенка. Я ему осторожно в этом буду помогать. И, наконец, работа.

– Леночка, мне тоже тяжело, очень, дом пустой, страшный. Особенно комната, в которой нет мамы.

– Папа, может быть, вам лучше перебраться к нам, хотя бы на первое время?

– Нет, Леночка, спасибо, я буду дома. Еще когда мама была здорова, мне на работе обещали дать комнату в менее населенной квартире, с ванной, может быть, дождусь.

Вышел Алеша, обнял папу, посидел несколько минут и, сославшись на головную боль, опять ушел в спальню.

– Алеша, мы собрались, чтобы решить, как назвать девочку, – сказал папа, – останься.

– Нельзя ли перенести это собрание на пару дней?

– Нельзя. Понимаешь, у тебя чудесная дочка, ты отец, Леночка мама, я дед. Ты какой-то сонный, встряхнись! Какое счастье, у тебя родилась дочь!

– Да, счастье, вслед за горем. Мама, стержень нашей с тобой жизни, не дождалась. Это же надо осмыслить, пережить. Прости, Леночка, моя любимая Леночка и ты, па, прости. Дайте мне прийти в себя, отдохнуть от всего. Я буду любить эту девочку, но не сейчас, сейчас у меня горе. Назовите девочку Леночкой, Танюшей. Не сочтите, что у меня капризы, нервный срыв. Никакого нервного срыва у меня нет. Я в полной памяти, или как такое состояние называется, но я не могу сию минуту переключиться на девочку. Для меня это кощунственно, ко-щун-ствен-но, можно меня понять? Я еще полон мамой, простите.

Через пару дней Алеша вышел на работу, и его тут же пригласили к секретарю парткома.

– Нам известно о вашем горе и о вашей радости. Как-то сразу неудобно сообщать вам решение парткома – почетное и непростое. Уж не осудите, я сразу. Вы знаете, что партия направляет коммунистов на постоянную работу в сельское хозяйство – в колхозы и МТС. Многое там в развале, надо помогать им подниматься. Вот партком единогласно рекомендует вас на постоянную работу в МТС, ведь вы по образованию инженер-механик.

– Ку-да?! И долго вы совещались, Петр Михайлович? За что? Какое я к ней, к МТС, имею отношение? Сельское хозяйство видел только из окна вагона, когда отправлялся в отпуск. На постоянную работу? Меня спросили, хочу ли я ехать на постоянную работу в деревню, меня, горожанина до мозга костей?

– Алексей Петрович, вы забываетесь. Что за тон: «Долго совещались? За что?» – вы в парткоме, а не в курилке.

– Курилка здесь ни при чем, я в ней не бываю. Я начал интересную работу, а меня – как кутенка за шиворот! И куда? В сельское хозяйство! Наверное, вам дано право ломать судьбу человека, да?

Его подогревали гнев и обида на партком и на тех, кто за ним стоял (сами-то не поехали), он еще не освободился от обрушившегося на него буквально вчера горя и не прочувствовал свалившуюся, как говорят, радость от рождения дочери… Семейная жизнь еще только входила в его плоть и кровь в новом для него доме. Но… в конце концов, он мог понять, что кто-то же должен попасть в это очередное наверняка бестолковое партийное очковтирательское мероприятие, в очередную партийную фантазию. Алеша отошел к окну и отвернулся. Взяв себя в руки, сухо спросил:

– Интересно, почему я? Кто меня рекомендовал и за какую провинность?

– Алексей Петрович, почему за провинность? Вы были комсомольским секретарем в отделении, вас приняли кандидатом в члены партии, мы вам доверяем, вы человек долга.

– Вы мне доверяете? Ну, спасибо! А вам лично не доверили работу в колхозе, или вы незаменимы?

– Меня не рекомендовали, – все же с некоторой дрожью в голосе произнес первый. – Рекомендовали второго секретаря, директором МТС.

– А вас, значит, пронесло? Счастливчик!

– Любочка, – позвонил Петр Михайлович в приемную, – пригласи Антониду Ивановну.

– А, Антониду Ивановну на помощь? Эта умеет давить! Но на меня давить не надо. Я просто хочу понять логику действий: молодой инженер, молодой врач, маленькая дочка, которой только вчера дали имя – всю эту складывающуюся жизнь коту под хвост?!

– Алексей Петрович, бросьте ваши митинговые тирады, не забывайте, где вы находитесь! – вломилась в разговор Антонида Ивановна.

– Антонида Ивановна, мы перейдем на перепалку. Вы мне слово, я – вам, в ответ. Если говорить о митинговых тирадах, то это ваш стиль – призывать и вдохновлять, а не мой, я на митингах не выступаю. Допустим, я осознал. Вытащил не тот жребий. А как мне быть с семьей? Моя жена – подающий большие надежды хирург. А если жена скажет – не езжай!

– А вы ее уговорите. Никто не настаивает, чтобы вы отправились на село всем семейством. Но, если ваша жена пожелает, мы устроим ей вызов в ваш район, куда вас направят. Там врачи нужны. Это райцентр в нашей области, в ста километрах от Москвы, – глядя куда-то мимо Алеши, продолжал напирать Петр Михайлович.

– Что?! Вы лучше свою жену направьте в этот райцентр, раз там врачи нужны. Она же врач нашей институтской поликлиники, а мою жену оставьте в покое. Это я вам говорю решительно и в качестве подтверждения могу жахнуть кулаком по вашему партийно-бюрократическому столу, ясно?

– Спокойно, Алексей Петрович, вы в парткоме.

– В парткоме, парткоме! Именно в парткоме, а не в церкви. Именно здесь-то и надо выяснять отношения. Вы мне объясните политику партии. Неужели эти тридцать-сорок тысяч горожан, овес ото ржи не способных отличить, помогут преодолеть развал сельского хозяйства?

– Да, если партия прикажет!

«Что с ними разговаривать, – подумал Алеша, – очередной поворот течения жизни неизвестно куда вынесет. Леночку жалко, и папу, и маленькую девочку Танюшу, которую я так и не разглядел, жалко тетю Грушу. Как бы переживала мама, если бы была жива. Но кто-то же должен был попасть в этот водоворот, мне “повезло”, попал я. Значит, из активной творческой жизни будут выброшены два-три года, но ведь не вся жизнь! Не на всю же жизнь, черт возьми, меня туда отправляют»!

– Вот что, в некоторой степени коллеги и старшие товарищи по партии. Я сейчас могу наговорить черт знает что лично в ваш адрес и в адрес парткома, и все вы проглотите, если я скажу «да». Времена Павла Корчагина давно прошли, хотя партийные призывы к героическим подвигам молодежи еще звучат. Но все они окажутся малоэффективными, если им не будет предшествовать кропотливая экономическая и организационная работа. А она сегодня не проводится. Значит, и успехи будут незначительные, или их вообще не будет. Это мое личное мнение: поживем – увидим. Но раз я попал в этот водоворот, раз мне так «повезло», я поеду, но не навсегда.

Алеше долго трясли руку и Петр Михайлович, и Антонида Ивановна: свалил гору с их плеч. Когда Алеша вышел из кабинета, Петр Михайлович, обращаясь к Антониде Ивановне, сказал:

– Думал, разговор с ним растянется на полдня, партком собирать придется, нервы тянуть себе и ему, а смотри ты, быстро договорились. Главное, других кандидатов искать не надо.

– Да не это главное. Главное – парень с партией расставаться не думает, наш человек, и с большими задатками на будущее. Только, может быть, не для партии, а для науки.

Алеша вернулся в отдел и, сев за рабочий стол, обхватил голову руками. В комнате было тихо, мимо него ходили чуть ли не на цыпочках, никто с ним не заговаривал, словно он какой-то прокаженный. «Что же со мной произошло, – размышлял Алеша. – Четверть века прожил на свете. Теперь человек женатый, жена-врач – умница и красавица, дочь родилась, имею отдельную квартиру в двухэтажном деревянном доме. Что еще нужно для счастливой жизни, что? А выходит, на другую стезю переходит жизнь, и уже без мамы, моего верного помощника и советчика в трудных ситуациях. Причем в самый трудный для меня момент. На парткоме даже не спросили о моих планах, хотя бы из вежливости. Да не из вежливости, а по-товарищески, по-партийному. Да, и это точно, в этой обстановке каждый член парткома думал только о себе: лишь бы его самого не послали. Коммунисты-ленинцы, как я привык их понимать с детства, уже исчезли, их нет. Неужели нет честных партийцев, старших товарищей, мудрых аксакалов, с которыми можно было бы поговорить, посоветоваться? Я же отлично вижу, что весь партком играл, как труппа заштатных актеров по давно отрепетированному сценарию. Но одно дело партком, другое дело – партия в целом. Или партия обюрократилась и обюрокрачивается, но пока я этого не вижу, наивный романтик, хотя о правильности устройства жизни в социалистическом обществе стал сомневаться еще на студенческой скамье. Мне так и хочется социалистическое общество взять в кавычки, когда словесные определения расходятся с существом дела. Я стал серьезно думать о работе в институте, хотя перед этим долго метался: хотел быть гуманитарием. Годы молодые! Такой поворот в жизни вполне возможен – отбросил юношеские мечтания, а это не просто! Но надо было учитывать реалии жизни, теперь семья – пора становиться инженером. И научную работу нашел по душе, увлекательнейшую, когда стал смотреть на общеизвестное со студенческой скамьи другими глазами. И она захватила уже сейчас меня полностью – эта задача, и на парткоме первое, что у меня мелькнуло в голове: не поеду! И тут же – а почему? Но с другой стороны, кто-то же должен поехать. Что же, я один на один вышел на проблемы чести, долга и совести? Я-то знаю, что партия для меня сейчас многое значит, хотя червь сомнения подтачивает наивное представление о ней. Стало быть, я слепец! И выходить из партии я не намерен, даже мыслей таких нет. Я еще полон комсомольского романтизма, романтик. Вот за свой романтизм и хлебну сполна другой, параллельной жизни, даже приблизительно мне незнакомой. В какой-то мере это, быть может, пойдет на пользу – закончится молодость “вольного стрелка” – наступит молодость зрелого человека. А спонтанное предложение секретаря парткома, что можно и с женой поехать работать в сельское хозяйство, – чушь. Времена декабристок давно прошли, и женское самопожертвование ехать следом за мужем в деревню никому не требуется, даже фантазерам из ЦК. И я полез бы в отчаянную драку за Леночку и сделал бы все что в его силах, чтобы ее не тронули, чтобы она даже не догадывалась, что у партийных бюрократов возникла бредовая идея послать в деревню нас обоих. Зная жертвенность характера Леночки, не сомневаюсь: она бы устремилась за мной, но я бы на это не пошел ни за какие коврижки».