Читать интересную книгу Бальтазар Косса - Дмитрий Балашов

Вновь заговорили о классиках, о Данте, и Саккетти, умевший, кажется, решительно всему находить нарочито сниженное истолкование, поведал историю про дворянина, который ездил по улицам верхом, расставляя ноги врозь и задевая сапогами прохожих, за что Данте, будучи судьей, наложил на него штраф. А когда решалась, после разгрома Гибеллинов, судьба самого Данте, именно этот дворянчик и добился изгнания его из Флоренции. Так обыватель одолел гения. И Косса именно тут вник в очень несмешную суть смешных рассказов Саккетти.

Опять спорили, опять читали стихи. Саккетти ел и поглядывал на Коссу то так, то эдак… Спросил о чем-то Салутати, наклонясь к нему. Потом, вытирая рот салфеткой, кивком вызвал Коссу из-за стола и в поднявшемся шуме проговорил тихо:

– У тебя, дьякон, лицо не ханжи, как у прочих римлян! Сдается мне, что не одни интересы Томачелли привели тебя в наш город? Нужен банкир?! – вопросил он, зорко поглядев Коссе прямо в глаза взглядом человека, которому известно заранее все, что ты можешь ему сказать, и даже подумать про себя. – Мой совет: поговори с Джованни Медичи! И нашему Альбицци можешь о том не долагать!

– Мне говорили о Вьери Медичи.., – начал было Косса, опять же сразу поняв, что с этим человеком, членом синьории, неоднократным гонфалоньером, политиком и писателем надобно говорить только прямо, или не говорить вовсе. Саккетти решительно потряс головой, отрицая:

– Вьери не удержится. Он слишком негибок и недостаточно смел! Боюсь, даже на паломничество к Святым местам его не хватит! Мазо Альбицци рано или поздно его съест, а вместе с ним погибнешь и ты!

Сказал и вновь глянул насмешливо и хитро, оценивая.

– Я не стал бы толковать с посланцем папы, хоть авиньонского, хоть римского, но с человеком, принятым в этом доме нашею молодежью, хочу говорить прямо и рад дать полезный совет!

Он, вдруг и резко, отвернулся от Коссы, успев ущипнуть взвизгнувшую девушку за круглый зад, и снова ухватил кубок с вином. Косса понял, что дальнейшего разговора не будет, и еще понял, что не встретившись с Джованни Медичи окажется круглым дураком. Хотя неизвестно, кому из них Саккетти в этой ситуации оказывает большую услугу?

На улице была черная ночь. Ночь, затканная серебром звезд. Застоявшийся конь потянулся к Бальтазару мягкими требовательными губами, приняв и тут же сжевав сладкое печенье, вынесенное Коссой для него.

Почти ощупью нашарив и вложив в конскую пасть удила и проверив подпругу, Косса поднялся в седло, подумав о том, что вот и силы есть, и взлететь в седло ему еще не составляет труда, но уже скоромные развлечения этой молодежи, которым она, возможно, станет предаваться по его уходе, уже не для него, и как жестко, как неумолимо расставляет время все по своим местам! И для него незаметно, но властно, любовь все больше превращается в судорожное средство продлять молодость, отдалить, елико возможно, тот невеселый миг, когда девушки уже не станут поглядывать на него с вожделением, когда он остареет и, не свершив и сотой доли задуманного в те годы, когда жизнь кажется бесконечной, отойдет в вечность.

У городских ворот пришлось спешиться и показать заспанным часовым свою верительную грамоту.

Выезжая в поля, Косса глубоко вздохнул. Жеребец легко нес его по теплому бархату укрытой остывающей пылью дороги, и невидимые во тьме горы, молча и настороженно стояли окрест, вслушиваясь в глухой одинокий топот коня.

XXIII

С Колуччо ди Пьеро Салутати, канцлером Флорентийской республики, Косса встречался и еще. Выяснили с первых же слов, что оба учились в Болонье, причем у одних и тех же преподавателей, и Салутати очень обрадовался тому, что Бальтазар застал еще в живых Пьетро да Муглио, у которого обучались грамматике и риторике несколько поколений «болонцев», знаменитого профессора, друга Петрарки и Боккаччо, с уважением поминаемого всеми его бывшими учениками, ныне разнесенными ветром судьбы по всему свету.

Салутати великолепно говорил по-французски, даже с легким, входившим в моду грассированием, и этому было простое объяснение. До 1375-го года он был секретарем папской курии, при сменявших друг друга авиньонских папах, которые все были французами.

– Пьера Роже де Бофора, Климента VI, я не застал. Был тогда еще слишком молод, – рассказывал Салутати. – Но по единодушному мнению всех, он был человек замечательный, прекрасный дипломат, эрудит в различных областях знания, высоко образованный, с манерами истинного аристократа. Передают, что говорить с ним или хотя бы слушать его было истинным наслаждением. Он и видом был, как пророк: высокий, с прямым станом, в серебряных сединах. Он был красив и в старости. Многие женщины вздыхали по нему!

Он поддерживал знаменитого живописца Симоне Мартини; Петрарке подарил доходы канониката в Пизе и поручил собирать произведения классиков для папской библиотеки. Люди искусства и писатели вспоминают о его заботах и щедрости к ним до сих пор. В Риме Климент VI организовал изучение классических языков – греческого и Цицероновой латыни; в Авиньоне собрал комиссию ученых астрономов, чтобы исправить недостатки юлианского календаря, созданного Цезарем, как-никак, еще в сорок шестом году до христианской эры. Именно он провел блистательный юбилей в Авиньоне в 1350-м году.

Черная смерть, выкосившая треть населения Европы, уничтожила многое, созданное им! Новые люди народились, вернее – наши бабы их нарожали в достатке: Екатерина Сиенская – двадцать пятый ребенок в семье. У Бернабо Миланского только законных пятнадцать детей и куча бастардов. Но люди, увы, не рождаются со знаньем латыни и греческого! Воспитание истинного эрудита – долгий процесс, а его гибель невосстановима!

После Климента VI был Иннокентий VI, Этьен Обер, этого я уже помню. Тоже человек высокой культуры, профессор права, как и вы, мессер! Затем – епископ и кардинал. Он безуспешно пытался навести порядок в Риме, послал туда испанского кардинала Альборноса, и все равно Рим восстал! Кола ди Риенцо был убит самими римлянами, и, собственно, ежели бы не Альборнос, порядка не было бы и доселе!

В последние годы при авиньонском дворе нашим послом был великий Джованни Боккаччо. Он умер в том же 1375-м году, когда и я ушел с поста папского секретаря.

Урбан V содержал на свой счет тысячу четыреста студентов, обучавшихся во французских университетах. Его, по приезде в Рим, приветствовали Петрарка и Боккаччо, он принимал византийского императора, Иоанна V Палеолога, и уговорил его перейти в римско-католическую веру. Но римляне все же съели его! В 1370-м году, пятого сентября, потерявши терпение, он уехал назад, во Францию, и в том же году, в октябре, умер в Авиньоне.

Григорий XI, Пьер Роже де Бофор, племянник Климента VI, тоже был человеком высоких знаний. Он изучал право у нас, в Перудже. Кардиналом его сделал сам Климент VI, еще в семнадцатилетнем возрасте, и я думаю, что подобные ранние приобщения к духовной власти вообще ошибочны. Ранняя власть, если это не власть наследственная, развращает, делает человека нетерпимым.

Как раз в те годы у нас начался разлад с Францией, хотя Григория XI звала переехать в Рим сама Екатерина Сиенская…

– Расскажите мне о ней! – попросил Косса. – То, что слышал я, полно такой божественности, что за нею уже не увидеть живого человека!

– Екатерина Бенинказа – она совсем из простых. Отец делал плуги, вернее лемехи для плугов, тем и жили. Двадцать пятый ребенок в семье, тяжелый труд… Кроме того, семья взяла в дом десятилетнего двоюродного брата-сироту, всю семью которого унесла черная смерть. Впоследствии он стал монахом-доминиканцем и был первым исповедником Екатерины. Мать, рожавшая в год по ребенку, никак не могла понять, как это Екатерина отказывается от замужества. Говорят также, что ей уже в детстве явился улыбающийся Христос, из сердца которого выходил луч света. Но это как раз вы наверняка слышали.

Мать утесняла ее всячески, лишила комнатки для уединений, и девочка научилась «уходить в себя»: не видеть и не слышать окружающих во время молитвы. В конце концов, отец вступился за нее: пусть-де она служит своему небесному жениху, подобного родства у нас никогда не было!

Девушка работала в больницах, даже в лепрозории, прокаженные были для нее такими же «детьми», только больными. Она прожила всего тридцать три года, буквально сожгла себя, но и святой ее стали считать сразу же, а среди ее многочисленных «детей» были и люди высокой культуры, и простецы, и монахи! По-моему, даже грамоты она не знала, как следует. Ее рассказы, эти «цветочки святого Франциска», записывали другие. Говорят, она диктовала очень быстро, как говорила, не останавливаясь. За ней было трудно записывать… И, конечно, диктовала на простонародном итальянском языке! Кто там ей являлся и когда, это все вы знаете!

Так вот, она-то и вызвала в Рим «своего итальянского святейшего папочку»…