будто щитом, отправилась со двора прочь.
Я однажды попробовала расспросить Совия – осторожно, чтобы не дать повода позубоскалить – но, вопреки ожиданиям, Лис отнесся к моим словам серьезно. Вот только в те ночи, когда Совий караулил неведомую нечисть, та и носу не казала, будто чуяла его и знала наперед все его охотничьи приемчики. И следов наутро не было.
Кроме отпечатков, неведомый зверь больше ничем не давал о себе знать. Не выл и не рычал, не скребся в дверь… Лишь одна вещь поменялась, и я была в растерянности, не понимая, радоваться этому или огорчаться, ведь только начала нащупывать новую, нехоженую тропинку.
Мои сны пропали.
Те самые, мучащие меня с детства кошмары о тумане, вдруг исчезли, словно их и не было вовсе. И это тогда, когда я, наконец, набралась храбрости заглянуть в них, а не убегать прочь, истошно вопя. Наверно, мне следовало бы порадоваться. Вместо этого, я злилась.
Эти сны были со мной, сколько я себя помнила. Когда я была совсем маленькой, они не внушали мне страха. Я забывала их, едва открывала глаза. Туманные видения были привычны, словно дыхание. Лишь однажды я спросила у мамы, что за тетя меня все время куда-то зовет?
Тогда мама впервые в жизни причинила мне боль. Она сжала мою руку так сильно, что потом на ней остались синяки. Притянула меня к себе и прошептала на ухо, едва слышно – может, я и вовсе сама додумала ее слова – чтобы я никогда и никому не рассказывала о своих снах. Даже ей.
- Но, мама, она же просит ей помочь, – растерянно возразила я. – Ей больно! А еще я слышала, как она кричала…
Мама на мгновение закрыла глаза, добела сжав губы. Потом положила руки мне на плечи и встряхнула и без того испуганную меня:
- Когда это было? Когда тетя кричала?
Мне было очень страшно. Я никогда не видела маму такой. Я устала, хотела спать, рука, в месте, где ее стиснула мама, неприятно ныла. Но я честно постаралась вспомнить.
- Кажется, это было в день Летеня…
- Вот как.
Мама, наконец, отпустила меня и выпрямилась. Ее взгляд обратился внутрь себя, и мне показалось, будто ее душа исчезла, оставив только ее облик – прекрасный, но пустой. Я потянула маму за край платья. Мои глаза наполнились слезами. Но прежде чем я разрыдалась, мама снова стала собой. Она больше не трясла меня и не ругала. Присев на корточки, она знакомым и таким родным жестом стала перебирать мои волосы. Мама пыталась улыбнуться, но я видела, что ее глаза так же полны слезами, как и мои.
- Мамочка, я больше никому не скажу об этой тете. Честное слово, мамочка. Обещаю!
- Я верю тебе, маленькая. Просто знай: так будет лучше для всех. Той тете…уже не помочь. Я не хочу потерять тебя. Ты – мое сердце.
Она обняла меня, и я все-таки расплакалась.
Снег хрустел под ногами, но, вопреки ожиданиям, я почти в него не проваливалась. Может, оттого что я постоянно двигалась, может, по какой иной причине, но я легко шла через молчаливый заснеженный лес, почти не ощущая холода. Чем больше выпадало снега, тем спокойней и теплей мне становилось, а в этом году зима выдалась очень снежная. Порадовавшись удачно намороженному насту, я забрела вглубь леса и принялась откапывать травы. Маленькие листочки надежно укрылись толстым белым одеялом, и я удивилась его рыхлости. Казалось, в такую кашу уж давно должна была провалиться, ан нет – крепко держала. Пожав плечами, я решила на всякий случай вернуться с угощением для здешнего Лешего. Не знаю, почему он надумал помочь, но ответить на добро добром для меня было так же привычно, как дышать.
Светило яркое солнце, отражаясь от сугробов тысячами ослепительных искр. Мороз скручивал деревья, и они протестующе трещали в ответ на его самоуправство. Надо мной стайка красногрудых снегирей, похожих на диковинные хвостатые яблочки, возмущенно делила скудный урожай рябины, сладковатой от поцелуев мороза. Внезапно внутри туго натянулась струна, и я медленно закопала потревоженный кустик, не забыв поблагодарить за отданные листочки. Выпрямилась не спеша, убрала добычу в корзину, натянула варежки и лишь потом обернулась к тому, кто дал о себе знать волной болезненной тревоги.
Он стоял за широким ясенем, скрывавшим его почти наполовину. Если на мне была теплая обувка, шуба и варежки, то на нем – только легкая рубашка, льняные штаны и красные сапоги с кисточками. Веснушки сияли на носу так ярко, как будто его обрызгало солнечным светом. Тот самый парень, который угощал меня медом на злосчастных вечорках. Тот, в чьей руке Марьяна задержала тонкие пальчики на мгновение дольше, чем нужно.
Так вот из-за кого подруга сама не своя. Уж не ему ли я задолжала гостинчек?
- Здравствуй, русалка, – кивнул мне натянувший человеческий облик навий, не торопясь приближаться.
- И тебе не хворать, Леший. Отчего не спишь в такое время?
- Узнала-таки, – грустно улыбнулся парень. – А коли узнала, прогонишь?
- Ты плохого не делаешь, – я пожала плечами. – но Марьяну отпусти. Не для тебя она.
- Тебе разве решать, для меня или нет? – на миг его доброе открытое лицо исказилось, и сквозь человеческий облик проступил иной.
- Марьяна горит жизнью, светится ею, она живет в ладу с миром. А еще она человек до последней капельки крови – уж поверь, я, почитай что, каждую пересчитала, когда от навьей твари ее избавляла. У тебя она зачахнет. Лесные чертоги ее погубят.
- А тебя бы приняли как княжну... – окинул меня задумчивым взглядом не ко времени проснувшийся Леший. Я едва не расхохоталась, но сдержалась – только фыркнула по-кошачьи.
- Быстро ты меняешь свои увлечения. Это как же тебе твои лесавки наскучили, что ты в зиму проснулся, лишь бы новую подругу найти?
Леший вышел из-за дерева и подошел чуть ближе. Его облик опять поплыл – кожа потемнела и покрылась наростами, похожими на кору. В волосах зазеленели листочки. Лицо с веснушками не поменялось, только глаза из теплых карих стали светло-зелеными. Ба, а леший-то молоденький совсем!
Тогда понятно, почему он растревожился. Похоже, что его просто-напросто изгнали из родного леса.
Два Леших вовек не уживутся в одной чаще. Когда молодой заявлял свои права, то должен был победить старого Хозяина в игрищах, а если плоховал – дороги в родные леса для него больше не было. Неприкаянным духом бродил такой Леший-потеряшка