Читать интересную книгу Царство палача - Эдвард Радзинский

– Это был…

– Да, я… Постепенно беседа приняла более серьезный характер. Кто-то выразил восхищение истинной революцией, которую произвел в умах Вольтер. Превозносились и остальные философы…

– А также, как сказано в досье, ваш Фигаро. Он был тогда у всех на устах, ибо готовил великое дело освобождения умов». И подготовил.

Но Бомарше был невозмутим. Он опять пропустил колкость и продолжал:

– Все сошлись на том, что суеверию и фанатизму неизбежно придет конец, что место их займет философия, что революция не за горами. Уже принялись высчитывать, как скоро она может наступить и кому из присутствующих доведется увидеть желанное царство Разума собственными глазами. Люди преклонных лет сетовали, что им до этого не дожить… И тогда Казот (он угрюмо молчал весь вечер) вдруг сказал: «Можете радоваться, господа, вы все увидите великую революцию, о которой так мечтаете. Я ведь немного предсказатель, и вот я говорю вам: вы ее увидите. Но знаете ли вы, что произойдет после революции со всеми… точнее, почти со всеми здесь сидящими? И главное – что будет ее итогом, логическим следствием, естественным выводом?» Здесь он вдруг замолчал. И тогда маркиз де Кондорсе презрительно улыбнулся: «Ну что же вы остановились? Философу интересно выслушать прорицателя…» Но Казот все колебался и наконец не без усилия начал: «Вы, господин де Кондорсе, закончите свою жизнь на каменном полу-темницы. Вы умрете от яда, который, как и многие другие в столь ожидаемые „счастливые времена“, вынуждены будете постоянно носить с собой. Вы примете его, чтобы избежать руки палача…» Все онемели от изумления, но тотчас вспомнили, что добрейший Казот славился своими странными выходками, и стали смеяться. Помню, особенно громко хохотал Кондорсе, которому через несколько лет в дни террора суждено будет принять яд в тюрьме! Но Казот продолжал: «Это, кстати, случится в царстве Разума, которому в те дни будет воздвигнут особый храм. Более того, во всей Франции не будет других храмов, кроме храмов Разума… И вот во имя Разума, во имя философии, человечности, свободы начнется повальное убийство. И вы, улыбающийся господин Мальзерб, и все здесь сидящие и столь весело хохочущие… – здесь он остановился и опять поправился: – …нет, почти все… кончите свою жизнь на эшафоте. И самое удивительное – вас убьют не завоеватели, не турки или татары. Люди, которые отправят вас на смерть, будут такими же поклонниками философии, и они будут произносить те же слова, которые произносите здесь вы, и они будут повторять те же мысли о Разуме, и цитировать те же стихи… и при этом убивать, бессчетно убивать!»

Тут все перестали смеяться. Смех застрял в горле – тон Казота завораживал. Потом послышались голоса: «Он сумасшедший!.. Да нет, он просто шутит! В его шутках всегда есть нечто загадочное». Помню, герцогиня де Грамон не выдержала и сказала как-то просительно: «Но мы, женщины, счастливее вас, мужчин. К политике мы непричастны, ни за что не отвечаем, потому что наш пол…»

«Ваш пол, сударыня, – резко прервал ее Казот, – не сможет на этот раз послужить вам защитой. И как бы мало ни были вы причастны к политике, вас, герцогиня, постигнет участь мужчин». Здесь уже не выдержал Мальзерб: «Да послушайте, господин Казот, что вы такое проповедуете? Что же это будет? Конец света, что ли?» – «Этого я не знаю. Знаю одно: герцогиню со связанными за спиной руками повезут на эшафот. И вместе с нею в тот день будете и вы, господин Мальзерб… и тоже с руками за спиной… и вы… и вы, – он указал еще на двух дам, – будете с ними».

«А как же мы все поместимся в одной карете?» – бедная герцогиня все пыталась обратить слова Казота в шутку.

«Карета? Ну что вы! – как-то монотонно ответил Казот. – Никакой кареты, сударыня. Тюремная повозка повезет вас всех на смерть. Впрочем, и более высокопоставленные дамы поедут на эшафот в такой же позорной, грязной тюремной телеге – с руками, связанными за спиной».

«Более высокопоставленные? Уж не принцессы ли крови?» – иронически спросила герцогиня, но голос ее дрожал.

«И более высокопоставленные…»

Помню, как он стал бледен, произнеся это.

Среди гостей произошло замешательство. Лицо хозяина помрачнело. А госпожа де Грамон, все желая рассеять тягостное впечатление, шутливо-капризно заметила: «Боюсь, суровый прорицатель не оставит нам даже духовника».

«Вы правы, сударыня, у вас не будет духовника, как и у других. Последний казненный, которому в виде величайшей милости даровано будет право исповеди…»

Он замолчал. И тогда не выдержал я и спросил: «Ну договаривайте, кто же этот счастливый смертный?» Помню, как исказилось его лицо, и он сказал хрипло: «Король Франции».

И тогда хозяин дома вскочил, подошел к Казоту и взволнованно сказал: «Дорогой мой, довольно, прошу вас! Вы слишком далеко зашли в этой мрачной шутке и рискуете поставить в опасное положение и наше общество, и самого себя».

Казот ничего не ответил и молча поднялся, чтобы уйти. Но его остановила все та же госпожа де Грамон, которая по-прежнему отважно старалась обратить все в шутку и вернуть всем хорошее настроение.

«Господин мрачный пророк, – сказала она, – вы всем нам предсказали всякие ужасы. Что ж вы промолчали о самом себе? Что ждет вас?»

Некоторое время Казот молчал, стоя в дверях залы. Потом заговорил: «Я могу ответить только словами Иосифа Флавия, описывающего осаду Иерусалима: „Горе Сиону! Горе и мне!“ Я вижу себя на том же эшафоте».

Сказав это, Казот учтиво поклонился и вышел из комнаты.

– Браво! Вот что значит гений театра! Живая вышла сцена… Но насчет всеобщего ужаса – это не совсем так. В полицейском донесении об этом вечере есть забавная деталь, – сказал Фуше, – поведение одного из гостей. Когда все в ужасе внимали Казоту, он единственный…

– Вы правы, я расхохотался. Меня восхитило чувство юмора у Господа – позволить людям основать атеистическое царство Разума, где тотчас исчезнет всякий разум. Заставить палачей убивать друг друга… Правда, когда Казот все это предсказывал, я не очень верил. Но когда все начало осуществляться, меня утешала только одна фраза Казота. Когда он говорил: «Это произойдет со всеми», то остановился, посмотрел на меня и вдруг поправился: «Почти со всеми».

– Так вот причина, почему он в вас поверил. Он знал, что вы выживете!

«Бомарше с изумлением глядел на Фуше».

– Опять не понимаете? А я уже не первый раз намекаю. Таинственный господин, который с покойным Казотом и графом Ферзеном попытался устроить бегство короля и его семьи из Парижа… это ведь вы, гражданин Бомарше!

«Бомарше предпочел усмехнуться и промолчать». Фуше продолжал:

– Кстати, коли мы уж заговорили о графе Ферзене… Он недавно пересек границу Франции и сейчас скрывается у приемной дочери казненной герцогини де Грамон и близкой подруги мадам Жозефины.

– Я не очень осведомлен, кто такая эта Жозефина. Слишком много новых знаменитостей, не успеваешь следить…

– А по-моему, вы очень хорошо осведомлены и о Жозефине, и о графе, и обо всем… Вы даже передали Жозефине письмо генералу с предложением купить ваш дом.

– Браво!

– Вы верно оценили новый список действующих лиц. Вот почему недавно вы прославили в ужасающих стихах господина Талейрана. И нынешнего мужа гражданки Жозефины, генерала Бонапарта, – и тоже не в лучших стихах. Вы почему-то упорно пытаетесь с ним встретиться. Я подчеркнул бы – «почему-то», ибо я знаю – почему… Кстати, в разговоре с поэтом Коленом д'Арлевилем… это было третьего мая девяносто шестого года, накануне премьеры «Преступной матери»… вы зря насмехались над любовью Бонапарта к этой вашей пьесе. На мой вкус она и вправду не может сравниться ни с «Безумным днем», ни с «Севильским цирюльником». Но в тех – дух Фигаро, дух бунта. А Бонапарт, надо вам сказать, пришел этот дух усмирить. Впрочем, генерал неотступно занимает ваше воображение… Недавно про нашего неустрашимого героя начали рассказывать забавный анекдот. Дескать, у Жозефины есть любимый мопс, про которого говорят, что он спит с ними. И Бонапарту приходится мириться в постели с четвероногим «третьим». Генерал может выигрывать великие сражения, но отступает перед мопсом, когда речь идет о Жозефине!

«Послышалось некое кудахтанье, означавшее смех гражданина Фуше».

– Забавно…

– Конечно. Особенно если знать, что этот анекдот – как и многие другие новые анекдоты – сочинил Бомарше. Он рассказал его впервые шестого июня девяносто седьмого года.

– Ну, ну… Бомарше не сочиняет так скучно. «Однажды Бонапарт сказал своему генералу: „Видите этого господина? – он указал на канапе, где сидел мопс. – Это маленькое чудовище – мой удачливый соперник. Когда я женился, то узнал, что он – истинный хозяин в постели мадам. И когда я захотел его прогнать, мне сказали: „Надо выбирать: или ты будешь спать где-нибудь, или делить с ним мою постель“. Я вынужден был уступить. Но эта тварь менее сговорчива“. И Бонапарт показал генералу шрам на ноге».