Читать интересную книгу Таинственная река - Дэннис Лехэйн

Старик Макдоналд

Утром в воскресенье Селеста проснулась с мыслью о трубах — сеть трубопроводов шла от дома к дому к ней подсоединялись рестораны, многозальные кинотеатры и торговые центры; к ней присоединялась местная система, охватывающая сверху донизу, этаж за этажом, сорокаэтажное офисное здание; она соединялась с более мощной системой трубопроводов канализационных и технических стоков, которые пролегали под городами и объединяли людей более тесно, чем язык, объединяли общей целью: избавиться от того, что мы потребляем, а затем выводим из своих тел; от того, что остается на тарелках, сковородках; от того, что перестало быть нужным нам для жизни.

И куда все это девается?

Надо полагать, она обдумывала этот вопрос и раньше, но как-то не совсем обстоятельно, а так, как бы между прочим, как вы, к примеру, вдруг обращаете внимание на то, как это самолет летит и не падает, хотя он и не машет крыльями, однако сейчас она всерьез заинтересовалась канализационной проблемой. Она одна сидела на кровати, взволнованная и озадаченная, слушая, как Дэйв и Майкл играют в бейсбол на заднем дворе соседней трехэтажки. Так куда же все-таки все это девается? — думала она.

Должно же все это уходить куда-то. Все эти стоки: мыльная вода после мытья рук, вода с шампунем после мытья головы, вода со стиральным порошком после стирки, вода из туалетов с туалетной бумагой и всем прочим, вода с блевотиной из туалетных комнат баров; вода после смыва пятен кофе, крови, пота, грязи со штанин и воротничков; вода с очистками овощей, размолотых измельчителем, встроенным в сток кухонной раковины; окурки сигарет, моча, твердая щетина, сбритая с ног, щек, лобков, пахов и подбородков, — все это еженощно смешивается с сотнями тысяч подобных или схожих веществ и предметов и разливается, как она себе представляет, по темным влажным подземным магистралям, где становится добычей бактерий, насекомых и грызунов; из этих магистралей все это изливается в широченные катакомбы, где смешивается с проточной водой, уносящей все это… куда?

Эти воды не попадают в океаны. А может, попадают? Нет, они не могут попадать в океаны. Кажется, она слышала что-то об отстойниках и переработке сточных сбросов. Возможно, она даже видела это в кино, где столько разной дряни и небылиц сейчас показывают… Так, если не в океан, то куда? А если в океан, то почему туда? Ведь должны же быть какие-то более современные и удобные способы, верно? Но тут у нее перед глазами опять всплывала вся эта бесконечная система труб, все отходы и стоки, и это вновь заставляло ее обдумывать проблему с самого начала.

Она слышала глухие удары пластиковой биты по мячу. Она слышала, как Дэйв вскрикивал «Охо!», делая удачный удар, слышала восклицания Майкла, слышала, как залаяла чья-то собака, и лай ее был каким-то сухим, отрывистым и походил на звук удара биты по мячу.

Селеста перевернулась на спину и только тут поняла, что она голая и что проспала до половины одиннадцатого. Ни одно обстоятельство не приносило столько хлопот, если вообще таковые имели место, с тех пор, как родился Майкл, и сейчас она ощущала, как слабое чувство вины наполняет ее грудь и сходит на нет где-то внизу живота при воспоминании о том, как она целовала тело Дэйва вокруг этого свежего пореза, стоя перед ним на коленях в четыре часа утра, чувствуя, как все ее тело наполняется страхом вперемешку с адреналином; о том, как охваченная внезапным желанием прильнуть к нему губами и языком и как можно теснее прижаться своим телом к нему, боялась затем, что может подхватить СПИД или гепатит. Сбросив с плеч махровый халат, оставшись в коротенькой маечке и черных трусиках, и боясь, что ночь вот-вот кончится, она встала перед ним на колени и, уперевшись в пол лодыжками, потянулась к шраму и принялась вылизывать языком его тело. Страх сделал тело Дэйва наполовину горьким, наполовину сладким, а она водила языком от шрама до кадыка, засунув ладони ему между ног. Она чувствовала, что тело его напряглось, а дыхание стало прерывистым. Ей хотелось, чтобы это продолжалось как можно дольше — ей нравилось чувствовать вкус его тела; нравилась власть над ним, которую она вдруг ощутила всем своим естеством. Она встала и приникла к его телу. Она прижалась своим языком к его языку, всеми пальцами рук ухватила его за волосы и стала высасывать боль, причиненную ему бандитом на парковке; ей казалось, что боль, выходя из его тела, переходит в нее. Она держала руками его голову и прижималась к нему; он вдруг одним махом разорвал на ней маечку и приник губами к ее груди, а она, молниеносным движением перебросив свое тело, села, раздвинув ноги, на его бедра. Селеста слышала, как он застонал от страсти. Она хотела, чтобы Дэйв понял, кто они есть друг для друга, этот зов плоти, это сплетение тел, и этот запах, и эту необходимость друг в друге, и любовь — да, любовь, потому что она любила его сейчас так сильно, как никогда прежде, поскольку знала, что чуть не потеряла его навсегда.

Его зубы впились в ее грудь, губы присосались к коже; она чувствовала сильную боль, но изо всех сил прижималась к его рту, давая понять, что боль эта ей приятна. Пусть он даже прокусит ее грудь до крови — ведь он же сосет ее, она нужна ему; он с такой силой прижимал ее к себе, что его пальцы почти проткнули кожу у нее на спине. Страх как будто выходил из его тела и входил в нее. А она, принимая его весь, целиком, выплевывала его наружу, и от этого их взаимное чувство становилось таким крепким, каким никогда прежде не было. В этом она была уверена…

Когда она стала встречаться с Дэйвом, их сексуальная жизнь была практически свободна от каких-либо ограничений; она приходила домой, в квартиру, в которой жила с Розмари, в кровоподтеках от засосов, со следами укусов и царапинами на спине почти до самых костей и в состоянии крайнего изнеможения, какое, по ее представлению, испытывает наркоман, выйдя из состояния кайфа. После рождения Майкла — но, наверное, все-таки после того, как они съехались с Розмари, когда у той впервые диагностировали рак — Селеста и Дэйв постепенно стали обычной супружеской парой, подшучивающей над своими неустанными поисками подходящих поз, как правило, очень усталой и лишенной полного уединения, а по этой причине уделяющей слишком мало времени подготовительной любовной игре, которую иногда дополняла оральная стимуляция, являющаяся как бы увертюрой главного действа, а само главное действо с годами стало не таким уж главным, а больше начало походить на занятие, позволяющее скоротать время между прогнозом погоды и телешоу Лено.

Но прошлая ночь… в прошлую ночь, без всякого сомнения, произошло самое настоящее главное действо, иными словами, это был пик страсти, который даже сейчас, когда она, проснувшись поутру, лежала в постели, чувствовался в глубинах ее тела и сознания.

Это ощущение нахлынуло на нее, когда она услышала с улицы голос Дэйва, призывающий Майкла сосредоточиться, сосредоточиться и еще раз сосредоточиться. И тут она вспомнила, что тревожило ее еще до того, как она стала размышлять о трубах; до того, как вспомнила этот безумный секс на кухне; может, еще и до того, как она утром доползла до кровати: Дэйв врал ей.

Она же знала, она же слышала, находясь в ванной, когда он пришел домой, но решила не напоминать ему об этом. А потом, лежа на линолеуме, выгнув спину и приподняв ягодицы над полом, чтобы он мог войти в нее, она вспомнила об этом снова. Когда он проник в нее, а она обвила икрами его бедра, Селеста поймала глазами его слегка остекленевший взгляд и, двигаясь в такт его толчкам, почувствовала, как в ее сознании зарождается твердая уверенность в том, что вся эта история придумана.

Для начала, кто станет говорить что-то подобное тому, что рассказал Дэйв: «Кошелек или жизнь. Я уйду, но одно из двух я прихвачу с собой»? Да это же смешно. Ведь так, а она поняла это еще в ванной, говорят только в кино. Да даже если бандит заготовил эту фразу заранее, то он никак не смог бы произнести ее, когда настал подходящий момент. Никак не смог бы. Селеста однажды подверглась нападению с целью грабежа на Коммонуэлз-авеню, когда ей было почти восемнадцать. Грабителем был высокий парень с темно-желтой кожей, плоскими тонкими запястьями и мутными блуждающими карими глазами. Он преградил ей дорогу в безлюдном месте, в холодных густых сумерках, приставил к ее бедру нож с выдвижным лезвием, посмотрел ей в глаза своими холодными пустыми глазами и прошептал: «Давай все что есть!»

Вокруг не было никого, кроме деревьев, с которых декабрьский ветер срывал последние листья. Ближе всех из людей был какой-то человек, по виду — бизнесмен, спешивший домой по дороге на Бикон-Хилл. Их разделяло не меньше двадцати ярдов и кованая железная ограда. Грабитель сильнее надавил на нож, прижатый к ее джинсам, но все еще не выпуская лезвия из рукоятки; она чувствовала гнилостный смрад его дыхания, смешанный с запахом шоколада. Селеста протянула ему кошелек, стараясь не встречаться взглядом с его блуждающими глазами. Не понятно почему, но она была уверена в том, что у него есть и другое оружие, кроме ножа, который все еще упирался ей в бедро. Он сунул ее кошелек в карман пальто и сказал: «Тебе повезло, я очень тороплюсь» и пошел в сторону Парк-стрит; пошел неспешно, без боязни.