Живновский. Эх, счастье-то, счастье! как человека-то оно украшает!
Прокофий Иваныч. А Семена Фурнача упеку! в самую, то есть, в Сибирь, в Туруханск упеку!
Живоедова. Упеки, голубчик, упеки! Он всему злу корень и причина!
Прокофий Иваныч. Только слушайте вы мой план…
В соседней комнате раздаются шаги.
Шш… идет! по местам!
Все прячутся в комнату Живоедовой.
СЦЕНА V
Фурначев (входит бережно).
Фурначев. Кончил праведный муж земное свое обращение! Жил-жил, добродетельные подвиги совершал, капиталы великие сооружал — и что ж осталось? Так, одно мечтание! Вот наша жизнь какова!.. Подобна сну мятежному, можно сказать, или вот плаванью по многоволнистому океану житейскому! Сколько ни употребляй усилий, сколько ни бейся против волн, а все погрузиться в хладное оных лоно придется… Хорошо еще, если кто, подобно почтенному Ивану Прокофьичу, достояние по себе оставляет, и если достояние это в надежные руки исток свой находит, но куда как должно быть прискорбно тому, кто умирает нищ, и убог, окружен детьми малыми и гладными! Найдет ли он для себя оценку в потомстве? Рыдающая у гроба жена скажет: «На кого ты меня покинул?» Голодные дети возопиют: «Зачем ты нас на свет произвел?» Посторонние люди скажут: «Кто сей презренный человек, который даже крупицы злата после себя не оставил!..» Страшное зрелище!.. (Задумывается.) Не таков был Иван Прокофьич: он именно красота и благолепие дому своему был… Однако пора бы и приступить… Где ж это Анна Петровна? (Подходит к двери, ведущей в комнату Живоедовой.) Заперта. Анна Петровна! Анна Петровна!
Ответа нет.
Верно, на кухне… что ж, быть может, это и к лучшему… Можно будет наскоро взять, что следует, да и уйти… Кабы помог бог счастливо! (Крестится и направляется к спальной Ивана Прокофьича, но вдруг останавливается.) Странное дело… не могу! даже коленки дрожат, точно вот новичок я… (Задумывается.) Помню я время… тогда еще молоденек я был… тоже подобное происшествие было. Умирал тогда покойник батюшка — тоже боялся я, чтобы матушке после него наследство не осталось… В ту пору я бесстрашнее был… вошел, отомкнул сундук и взял… Да что и взял-то! всего и богатства два двугривенных после покойника осталось… А теперь вот миллионами пахнет, вся будущность, значит, тут разыгрывается, а не могу, ноги дрожат… Фу! что за вздор! Смелей, Семен! (Вбегает в спальную, но внезапно оттуда возвращается бледный и взволнованный.) Господи! что это, будто привиделось мне, что старик встал! (Тяжело дышит.) Ведь вот, можно сказать, воображение какие фантазии над нами смертными разыгрывает… Господи благослови! (Входит в спальную и уже не возвращается оттуда.)
В это время дверь из комнаты Живоедовой потихоньку отворяется.
СЦЕНА VI
Прокофий Иваныч и Лобастов (выходят из комнаты).
Прокофий Иваныч (говорит за кулисы). Вы покедова тамотка в каморке посидите… (К Лобастову.) Ну, а мы с тобой побеседуем на свободе: он, чай, там еше не скоро с деньгами-то управится! Надо ему сперва наворовать, да и в порядок еше привести… Только уж если он оттудова благополучно выйдет, да и начнет считать деньги, так ты уж, сделай милость, уважь меня, Андрей Николаич! как сказано, так под мышки-то его двумя пальчиками и возьми… это самая забавная будет штука!
Лобастов. Только прости уж ты Гаврюшу-то!
Прокофий Иваныч. Простить можно. Правда, обижал он меня… ну, да в то время кто надо мной не наругался!
Лобастов. По неопытности, Прокофий Иваныч; молод еше очень, да и прочие поощряли…
Прокофий Иваныч. Да, натерпелся-таки я… Ты возьми то, что Настасья Ивановна за стыд для себя почитала, коли я к руке-то к ее прикоснусь!..
Лобастов. Что говорить, Прокофий Иваныч! все мы грешны перед тобой: такая уж, видно, мода была.
Прокофий Иваныч. А как ты думаешь, Андрей Николаич, ведь славная будет штука, как увидят они, что все их мечтания в прах рассеялись? Ведь у Семена-то Семеныча поди даже глаза лопнут от злости!
Лобастов. Не дай бог никому, Прокофий Иваныч, такое испытание перенести… тяжело, сударь!
Прокофий Иваныч. А что, если б штука-то ваша удалась? ты бы, чай, первый меня обеими ногами залягал в ту пору? (Смеется.)
Лобастов. Зачем же ты, сударь, вспоминаешь, коль скоро уж однажды простил меня? (Вздыхает. В сторону.) Да, задал бы я тебе, мужику, трезвону! Господи! чего боялись, то и случилось! все к сиволапу перешло!
Прокофий Иваныч. Я ничего, сударь, я только к слову. Посмотреть хоть в щелочку, что он там делает. (Осторожно переходит через комнату и смотрит в замочную скважину.) Ишь как чешет! даже словно глаза кровью налились, и не разбирает, все сподряд в карманы прячет… Вот как жесток человек, что после ведь в грязь именные-то билеты бросить придется, а ему ничего, всё забирает! (Выпрямляется.) Пугнуть его, что ли, Андрей Николаич, зарычать этак нечеловеческим голосом?.. Ах, аспид ты этакой! (Опять смотрит.)
Лобастов. Нет, не кричи, Прокофий Иваныч, неравно еще умрет со страху! (В сторону.) Да, на твоей, сударь, улице праздник! А не будь Баева, надавали бы тоже тебе фухтелей — шелковый бы был! Как человек-то, однако ж, меняется! Вот он за час какой-нибудь сиволап, можно сказать, был, а теперь поди тоже понимает, что потомственный почетный гражданин называется!.. (Задумывается.) Ах, Леночка, Леночка! готовил было я для тебя преспективу хорошую, да, видно, богу не угодно!
Прокофий Иваныч. А знаешь, я что, Андрей Николаич, вздумал? Вот он теперь углубился там; чай, воображает, что никто его не видит и не слышит! Ишь ты, аспид ты этакой!
Живновский (выходя на сцену). Прокофий Иваныч! Да нам бы хоть выпить, что ли, дали — тоска берет-с!
Прокофий Иваныч (вскакивает). Да что ты орешь! успеешь еще налопаться! (Опять наклоняется к скважине.) Чу! да он послышал, должно быть, убирать уж начал. (Осторожно переходит сцену.)
Живновский. Представление начинается!
Все уходят в комнату Живоедовой; сцена несколько времени остается пустою.
СЦЕНА VII
Фурначев (входит весь красный, покрякивает, переминается с ноги на ногу и несколько раз открывает рот, чтоб говорить, но некоторое время не может). Анна Петровна! Анна Петровна! Или мне это почудилось! (Подходит к двери и пробует, заперта ли она.) Заперта! Однако как у меня карманы оттопырились, даже безобразно… Теперь, кажется, совершился всей моей жизни подвиг! Еще младенцем будучи, я только о том и мечтал, как бы сделаться человеком достойным и от людей почтенным, но, признаюсь, настоящее приобретение даже все мечты мои превзошло! Мир праху твоему, почтенный муж Иван Прокофьич! много ты постарался! много труда в жизни принял! Возблагодарим создателя нашего, который нас, смертных, разумом одарил. Кабы не он, царь небесный, что же бы мы такое были?.. Однако это скверно, что у меня карманы так оттопырились… да ведь много же и добра-то у старика нашлось! (Улыбается.) Я уж клал зря: там дома разберу, которые именные, которые безыменные… А велика сила разума человеческого! Вот у него билеты-то, может, и за номерами по книгам числятся, так мы и это предусмотрели! У нас вот уж две недели племянник родной в отпуску в Москве считается, а поедет-то он туда только сегодня в ночь. В этих делах все предусмотреть, все предугадать надо! Хотелось бы вот теперь же посчитать, ан разум-то запрещает: говорит, что застать кто-нибудь может… И как это счастливо бог привел все кончить: даже Живоедихи нет.
Лобастов в это время незаметно подкрадывается сзади; Прокофий Иваныч и прочие тоже выходят.
СЦЕНА VIII
Фурначев, Лобастов, Прокофий Иваныч, Живновский, Праздников и Живоедова.
Фурначев (продолжает рассуждать). Нет, лучше уйти.
Лобастов (сзади). А позвольте, Семен Семеныч, полюбопытствовать, как велика сумма…
Фурначев (оборачиваясь, в испуге). Ах, страм какой! (Видит присутствующих и поправляется.) А, господа, и вы здесь? Ну что, как папенька в своем здоровье?
Прокофий Иваныч (несколько раз кланяясь). Мы у вас, Семен Семеныч, хотели об этом узнать, потому как вы сейчас от них вышли…
Фурначев (в сторону). Ах ты, господи, как эти карманы проклятые оттопырились! (Громко.) Да… точно… я был у него… он, кажется, почивать изволит.
Прокофий Иваныч (подходя к Фурначеву). Так-с; ну, а что тут у тебя? (Указывает на задние карманы.)
Живновский. Да; ноша изрядная; мне бы вот хоть одну бумажоночку за ушко вытянуть!
Фурначев. (Прокофью Иванычу). Ты, кажется, забываешься, мужик!
Прокофий Иваныч. Так-с; мужик — это конечно-с; а ты, сударь, вор!
Фурначев. Как ты смеешь!
Лобастов (уныло). Повинись, брат Семен Семеныч!
Прокофий Иваныч. Ничего, пусть сердце сорвет, не замайте его. (Фурначеву.) Так ты, сударь, думал, что ты большой чиновник, так и воровать тебе можно? Так ты, сударь, мертвого ограбить хотел?