Читать интересную книгу Срывайте маски!: Идентичность и самозванство в России - Шейла Фицпатрик

Как и следует ожидать от человека, имеющего капиталистическое происхождение и скрывающего от партии свое подлинное классовое лицо, за Плотниковой также водились политические грешки. Она была идейно нестойкой, может быть, даже оппозиционеркой, во всяком случае имела «связи» с членом разгромленной зиновьевской оппозиции и пыталась заступаться за какого-то арестованного «вредителя». (Вероятно, речь идет о ее подруге Дробецкой, чьи показания на допросе в тюрьме вошли в дело Плотниковой.) После XVII съезда партии, на котором Плотникова присутствовала в качестве делегата, она распространяла слухи, будто «во время выборов ЦК Сталин и Киров не прошли единогласно». Она также якобы выражала сочувствие опальному Зиновьеву; навестив его в Кисловодском санатории в 1933 г., рассказывала, что он выглядит «затравленным» и «загнанным»[95].

Так каково же было ее подлинное лицо — кулацкое или пролетарское? НКВД собрал против нее материал, но это отнюдь не предрешило однозначно исход дела. Годом позже все сложилось бы иначе, однако в июле 1936-го окончательный вердикт зависел от Ленинградского горкома партии, в частности от начальника его отдела кадров С. И. Лукьянова, — а Лукьянов явно симпатизировал Плотниковой, которую, скорее всего, знал лично в силу ее должности. Его заключение — яркий пример того, как ленинградский «семейный круг» защищал своих, в том числе и в деле Плотниковой{182}.

Лукьянов счел убедительными доказательства, что Плотникова исказила некоторые факты, касающиеся ее социального происхождения и окружения. Во-первых, она скрыла сведения о собственном классовом положении, умолчав в автобиографии о связях с Липиными и представив свою жизнь в их доме так, будто работала у них батрачкой. Во-вторых, не слишком честно рассказала и о классовом происхождении мужа, о себе писала как о «наемной работнице» в годы войны, хотя в действительности до самого отъезда в Сибирь в 1918 г. трудилась на семейном предприятии Плотниковых (а может, и входила в число владельцев?). Кроме того, заключал Лукьянов, она воспользовалась своим положением парторга фабрики, чтобы устроить на работу дочь Липиных и помочь ей вступить в комсомол (утаив, что та — дочь лишенцев).

Со стороны Плотниковой, по мнению Лукьянова, также было неразумно рассказывать о голосовании на XVII съезде и выражать личное сочувствие Зиновьеву. Но он счел эти прегрешения не слишком значительными, а другие обвинения (видимо, намеки на принадлежность к зиновьевцам) не подтвердились. Лукьянов предложил снять Плотникову с поста председателя Петроградского райсовета и перевести на более низкую (не административную) должность.

По тем временам это было весьма мягкое наказание. Поразительно к тому же, как легко Лукьянов отмахнулся от истории насчет XVII съезда. Ведь Плотникова повторяла слух, который, как часто считается, крайне болезненно задевал Сталина. Правда, ее версию (что Сталин и Киров оба получили меньше голосов, чем объявлялось официально) следует признать все же не столь потенциально опасной для Сталина, как та, что появилась в хрущевскую эпоху[96]. Трудно, однако, поверить, что, если бы дело Плотниковой рассматривала Комиссия партийного контроля в Москве, этот орган отнесся бы к ее политическим промахам с такой же терпимостью.

Очередное свидетельство того, что на Плотникову работала «семейная солидарность» Ленинградской партийной организации, появилось в конце лета. Тогда шел обмен партбилетов (т. е. чистка партийных рядов), и Петроградский райком медлил выдавать новый — билет Плотниковой. Колебания райкома вполне понятны и даже естественны, поскольку речь шла о человеке, ставшем объектом расследования НКВД и в результате пониженном в должности. Но тут вмешался Лукьянов, приказав немедленно выдать Плотниковой новый партбилет, ибо «Петроградский районный комитет не имеет оснований затягивать ее дело»{183}.

В архивном деле есть еще один документ, свидетельствующий о находчивости Плотниковой и о потенциальной бесконечности спора по поводу социальной идентичности. 24 августа 1936 г. Понизовский сельсовет выписал ей новую справку, судя по всему, составленную самой же Плотниковой с целью разрешить вопрос о Липиных и кулацком происхождении и восстановить «хорошую» классовую идентичность. Справка удостоверяет, что гражданка Анастасия Мироновна Плотникова происходит «из бедняцкой семьи», а ее отец «безземельный бобыль, занимался отхожим промыслом». Сама Плотникова «с малых лет жила в людях. С ноября 1906 г. по февраль 1913 г. жила в качестве наемного лица (нянька и работница у дяди Липина)». Однако, прямо говорится в справке, она «ничего общего с хозяйством Липиных не имела»{184}. Анастасия уже не приемная дочь Липиных; она снова их батрачка. По крайней мере до поры до времени ее пролетарское лицо к ней вернулось.

* * *

Так что же, НКВД выяснил «правду» об Анастасии Плотниковой? С одной стороны, его контрверсия предлагает биографическую информацию, которую Плотникова в своей автобиографии опустила, хотя кое-что отдает явной тенденциозностью. (Например, нарисованный Щениковым образ тунеядки, никогда в жизни не работавшей, гораздо менее достоверен, чем рассказ Плотниковой о женщине, что с малых лет тяжко трудилась, берясь за любую работу.) С другой стороны, общая идея контрверсии — что Плотникова, по сути, есть классовый враг советской власти, а не союзник, чья преданность зиждется на полученном с детства опыте нищеты и работы на чужих людей, как подразумевает ее собственное повествование, — кажется весьма неубедительной. Здравый смысл подсказывает вывод, сделанный Лукьяновым (какими бы мотивами он ни руководствовался), новые сведения о Плотниковой не имели большого значения и не меняли ее основного статуса союзника советской власти. У той Плотниковой, о которой мы узнаем из обеих версий, революция ничего не отняла. Она одна из тех, кто от революции выиграл.

Но в социальной истории Плотниковой (и не только ее одной) много неоднозначных моментов, а следовательно, даже наименее тенденциозное ее изложение может грешить чрезмерным упрощением. Ряд вопросов вызывало положение крестьянина-рабочего, такого, как плотник Мирон Хорев, безземельный, но владеющий ремеслом, которое пользуется рыночным спросом. С одной стороны, Хорев был бедняком и предположительно находился внизу деревенской пирамиды, с другой же — благодаря своему ремеслу мог неплохо зарабатывать отхожим промыслом или даже (подобно своему односельчанину, сапожнику Плотникову) завести небольшое собственное дело в городе. Хорев — представитель целой категории грамотных, искусных, работающих за плату бедняков, чье существование сводило на нет попытки марксистских социологов 1920-х гг. анализировать российскую деревню с точки зрения классовой эксплуатации.

Рис. 4. «Рычи, не рычи, а пока не представишь справку, что ты лев, не поверю!» Карикатура Л. Бродаты «Бюрократ в пустыне» (журнал «Крокодил», 1933 г.).  Из кн.: Стыкалин С., Кременская И. Советская сатирическая печать. 1917-1963. М., 1963

Столь же неоднозначен статус деревенского ребенка, взятого в дом зажиточных родственников, — ситуация достаточно частая в России начала XX в. Такие дети обязательно работали с малых лет, как делали бы и в родительском доме, но работа на приютивших их крестьян обычно бывала тяжелее и больше походила на эксплуатацию. Несомненно, Плотникова нарисовала одностороннюю картину своих отношений с Липиными, называя себя их батрачкой. Однако мысль, будто эти отношения основывались исключительно на родственной любви и труд Анастасии для них не имел никакого значения, шла бы вразрез со всем, что мы знаем о жизни российской деревни. Поскольку Плотникова позже помогла Липиным в час нужды, мы, вероятно, могли бы прийти к выводу, что она чувствовала к ним особую привязанность и благодарность. Но она помогала всем родственникам, следовательно, такой вывод не слишком обоснован.

Возможно, ближе всего мы подойдем к «правде» об Анастасии Плотниковой, если скажем, что, как и у большинства людей, жизнь ее могла пойти разными путями и соответственно изменялось бы ее «лицо» — т. е. социальное положение, представление ее самой и окружающих о том, кто она такая. Если бы не случилось революции, после войны дело Плотниковых могло пойти в гору, и Анастасия стала бы солидной горожанкой, представительницей среднего класса. Но в военные годы ей до этой солидности было далеко, напротив, она рисковала потерять всякую надежду на лучшую жизнь и остаться в деревне безземельной вдовой с двумя малыми детьми.

В конце концов, как оказалось, Плотникову вывел наверх не буржуазный, а большевистский путь, однако он таил свои опасности. В 1936 г. она чуть не лишилась статуса представительницы «советской буржуазии». Грядущий террор должен был серьезно угрожать ей, не только из-за расследования и понижения в должности, но и потому, что она, по всей видимости, принадлежала к местному партийному «семейному кругу», который в 1937 г. стал особенно уязвимым. Так что в конечном счете она, вполне возможно, приобрела третье лицо — «врага народа» и, если пережила столь резкую перемену в своей судьбе, — новую социальную идентичность заключенной или сосланной в места, весьма отдаленные от Понизовья и Ленинграда. Но хранящиеся в архиве рассказы о жизни Плотниковой не дают нам заглянуть дальше 1936 г. Читателю предоставляется самому домыслить ее историю.