— Ну, и как это понимать? — спросила Джулиана, давешняя фантастическая брюнетка из «Нихил-бара».
— Гони! — заорал я. — Да шевелись ты!
Она тронула машину.
— Ты не можешь меня куда-нибудь спрятать?
— В самом деле?
— Да. Скрыться, спрятаться, укрыться, затаиться — я на все согласен.
— Что случилось?
— Мелкие неприятности. Всего-то посидеть часок в тихом месте.
— Часок?
— Желательно. Прояви извечную женскую доброту.
— Ты что, записался в Команду?
— Нет, это я так… Слушай, так спрячешь?
— Хорошо. Я тебя отвезу к себе. В свою квартиру, но не в свою постель. Уловил разницу?
— Будто бы. Но я человек воспитанный и временами неприкрыто галантный.
— Все вы галантные, и каждый мечтает залезть под юбку.
— Господи, да мне не до юбок, — заверил я. — У меня четкая программа — стул и стаканчик чего-нибудь крепкого.
Она вдруг сказала что-то на незнакомом языке, громко и внятно. Судя по тону, это был вопрос.
— Не понимаю.
— Ну, тогда ничего. Мне показалось, — усмехнулась она. — Да нет, это было бы даже смешно…
Я не стал спрашивать, почему смешно. Я устал от вопросов.
Мы подъехали к длинному зеленому дому с голубыми балконами, поднялись на третий этаж. Квартира была как квартира, в продуманном, чуточку кокетливом уюте чувствовалась женская рука. И тут же диссонансом — следы свежей попойки, куча полупустых и пустых бутылок на столе, испятнанная скатерть, на подоконнике разбитые бокалы, а поперек зеркала размашисто написано розовой губной помадой очень неприличное слово.
— Это Штенгер, — сердито сказала Джулиана. — Это еще ничего, в прошлый раз он кошке презерватив на голову натянул, сволочь толстая…
— Весело живете, — сказал я. Блаженно постанывая про себя, устроился в широком глубоком мягком кресле. — Чего же ты тогда с ним водишься?
— А какая разница? — Она сгребла бутылки в охапку. Вернувшись, подала мне высокий стакан с чем-то зеленоватым. — Все вы свиньи, только одни попроще, другие посложнее. Свиньи с духовным миром, свиньи без такового.
— Господи, перехлест.
— Ох, да пошел ты… Пей, раз просил.
— Твое здоровье! — Я осушил стакан. Теплое, мягкое, огромное, липкое, дурманящее закрутило и обволокло…
…Было тихо и темно, я лежал на чем-то мягком, скрестив руки на груди. Абсолютно несвойственная мне поза, отметил я машинально и пошевелился.
Руками я мог двигать, но кисти что-то плотно стянуло, ноги в лодыжках тоже, я дернулся, рванулся уже не на шутку, борясь с подступающим страхом. Во сне я был там, в провонявшей бензином железной коробке, меня волокли к карьеру, оставались секунды, а язык не повиновался…
— Джулиана! — крикнул я.
— Что? — спросила она над ухом.
— Почему так темно?
— Потому что ночь. Ночью, знаешь ли, темно.
— Чем ты меня угостила?
— Снотворное, — ответила она лениво и спокойно.
— А руки? Что со мной?
— Ничего особенного. Просто я тебя связала.
— Брось шутить. Развязывай давай.
— Ничего подобного.
— Развяжи, кому говорю! — рявкнул я.
— Ну конечно, — сказала она брезгливо. — Все вы такие, как только почувствуете, что смерть держит за шиворот…
— Слушай, я не посмотрю, что ты милая женщина, так двину…
Она рассмеялась, и в этом смехе было что-то нечеловеческое, лежащее по ту сторону наших знаний о мире, его устоях и обычаях, что-то страшное и неживое. В кромешной тьме я едва различал контуры предметов, Джулиана наклонилась надо мной, и ее глаза светились звериным зеленым светом. Вот тогда мне стало страшно, до испарины. В моем мире я не боялся ничего и никого, но это…
— Не барахтайся, — сказала Джулиана. Я чувствовал на лице ее дыхание, силился разорвать веревки и не мог. — Это быстро. Это очень быстро, Алехин, и только сначала больно, потом кажется, будто засыпаешь…
— Нет, — сказал я. — Нет. Вурдалаков нет. Их не бывает, слышишь?
— Ну, если я призрак, то ты преспокойно можешь сбросить веревки и встать, а то и вовсе проснуться…
Ее руки легли мне на плечи, потом сдавили виски, губы коснулись моих, вжались, и я охнул — она прокусила мне нижнюю губу, было больно, но уже не страшно, одна тупая беспомощная обида за то, что так нелепо приходится отдавать концы, а они там никогда не узнают истину, будут громоздить теории и жонглировать ученой аргументацией…
Я стал отбиваться, не мог я покорно ждать, как баран на бойне.
— Ну это же глупо, — сказала Джулиана. — Послушай, я вовсе не хочу тебя мучить. Давай быстрее с этим кончим, нам обоим будет легче.
В ее голосе сквозила скука, надоевшая обыденность и еще что-то унылое, насквозь беспросветное. Моя обостренная жажда жизни, мое профессиональное умение докапываться до сути явлений, слов и поступков, моя интуиция, наконец, — все это дало возможность уловить в происходящем трещину, лазейку, слабину. В любом случае я ничем не рисковал, кроме жизни.
— Подожди, — сказал я. — Значит, ты…
— Значит, я.
— Но почему?
— Потому что я — это я.
— Демагогия, — сказал я. — Ты же человек.
— Я вурдалак.
— Никаких вурдалаков нет. Ты человек и должна знать, почему поступаешь именно так, а не иначе. Должна разбираться в своих побуждениях и поступках. Так почему?
— Потому.
— Почему, я тебя спрашиваю? Должен быть ответ, слышишь? Ты должна знать ответ! Отвечай, ну! Ты что, станешь счастливее? Тебе это доставит удовольствие? Омолодит? Прибавит любви к жизни? Здоровья? Ненависти? Отвечай, ты!
Она молчала и не двигалась, а я говорил и говорил, с отточенным профессионализмом выводил логические построения, пустил в ход все, что знал из психологии, все известные мне соображения о смысле жизни, оплетал словами, топил в словах и сводил к одному: ответь, для чего ты живешь, слышишь, Джулиана, найди смысл твоих поступков, объясни, что тобой движет, почему ты поступаешь так, а не иначе? Кем это выдумано? Стоит ли этому следовать? Я говорил и знал, что борюсь за свою жизнь, за успех операции, за все, что мы любили в человеке, за то, что дает человеку право зваться человеком…
Она молчала и не двигалась. Я спустил с постели связанные ноги, с трудом удержав равновесие, запрыгал к окну, серому квадрату на фоне зыбкой темноты. Что есть силы саданул в стекло локтем и отскочил. Посыпались хрустящие осколки. Не переставая говорить, я нащупал торчащий из рамы острый треугольник и стал перепиливать веревку. Промахиваясь, резал кожу на запястьях. Освободился наконец. Распутать ноги было уже гораздо легче. Пошарил ладонью по стене, нащупал выключатель, нажал. Вспыхнула люстра — клубок хрустальных висюлек.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});