целится, расставив ноги и упершись задом в стенку траншеи. Пилотка свалилась, и на бритой голове, белой, как спина его, незагоревший кружок.
Подобьет или не подобьет?
Крест все приближается…
Кто-то кричит мне в самое ухо. Ничего не могу разобрать.
— Что такое?
— Немцы обходят слева. Пехота их левей паровоза пошла…
Почему же пулеметы молчат? Ведь там два пулемета.
Я бегу вдоль траншеи. У пулемета Петров и еще кто-то. Заело. Не пролезает лента.
— Почему второй пулемет молчит?
Голубые детские глаза готовы заплакать.
— Ей-богу, не знаю. Пять минут тому назад…
— Гранаты! Давай гранаты!
Пули свистят над самой головой.
Я бросаю гранаты одну за другой. Немецкие, с длинными ручками. Дергаю за шнурок и бросаю через бруствер. Немцы уже у самых окопов. Кричат…
Почему пулемет не работает?
А-а-а-а-а-а…
Что-то валится на меня… Я отскакиваю, с размаху ударяю гранатой… Больше у меня ничего нет в руках. Что-то грузно оседает на дно траншеи. Я бросаю еще четыре гранаты. Это последние — больше нет. Где автомат, черт возьми?
Хочу выдернуть из кобуры пистолет, ремешок зацепился. Никак не вылезает…
И вдруг… Тишина…
У ног моих кто-то в серой шинели, уткнувшись лицом в угол траншеи. Перед окопами никого. Пусто. Неужели отбили?
Я бегу по траншее назад. Бойцы щелкают затворами. Все как было. Петров у пулемета.
— Все в порядке, товарищ лейтенант. Работает.
Голубые глаза смеются весело, по-детски.
— Видали, как отсекли? Сразу побежали.
Повернувшись к пулемету, он дает очередь. Тоненькая шейка его трясется. Какая она тоненькая и жалкая. И глубокая впадина сзади. И воротник широк. Шея в нем болтается, как былинка. Вот так вот, вероятно, еще недавно стоял он у доски и моргал своими добрыми голубыми глазами, не зная, что ответить учителю.
— А почему тот не работал? Он, по-моему, к вам тоже имеет кое-какое отношение.
Голубые глаза смущенно опускаются вниз.
— Я сейчас пойду узнаю, товарищ лейтенант.
Он подымается, опираясь на ствол пулемета. Руки у него тоже тоненькие, детские, с веснушками.
— Мне кажется…
Глаза его вдруг останавливаются, точно он увидел что-то необычайно интересное, и весь он медленно, как-то боком, садится на дно.
Мы даже не слышали выстрела. Пуля попала прямо в лоб, между бровями.
Его оттаскивают. Беспомощно подпрыгивают по земле ноги — тоненькие, в широких болтающихся сапогах. На пулемете уже другой. И шея у него толстая и красная. Командиром роты назначаю политрука. Иду к белой будке.
Немцы молчат. По-видимому, готовятся к следующей атаке. По траншее волокут убитых. Они мешают сейчас живым. Складывают в боковую щель. Двое бойцов, согнувшись, несут кого-то. Я сторонюсь. Белые гладкие руки с загорелыми, точно в перчатках, кистями волочатся по земле. Лица не видно. Оно в крови. Голова мотается. На макушке белый, как тюбетейка, кружок от пилотки. Бронебойщик — тот самый. Тоже кладут в щель, на кого-то в замазанных кровью штанах и с выглядывающей из-за обмотки алюминиевой ложкой.
Я не успеваю дойти до белой будки. Немцы опять атакуют. Отбиваем. Потом снова…
Так длится до обеда. Двадцать-тридцать минут отдыха — перекур, набивка патронов, кусок хлеба за щеку — и опять. Опять серые фигуры, крик, трескотня, неразбериха.
Один раз «хейнкели» высоко, из поднебесья, — мы даже их не замечаем — бомбят нас. Но бомбы падают на немцев. Бойцы смеются.
Сидорко все еще нет. И двух других, посланных позже, тоже нет. Возможно, попали под бомбежку. В воздухе ни на минуту не прекращается гудение моторов. С вышки хорошо видно, как стелется белое облако над берегом.
После обеда откуда-то начинает стрелять наша артиллерия. Бьет по насыпи. Несколько шальных снарядов попадает и в наши окопы. Немцы не унимаются. Танков не пускают. Тот, с крестом, так и застрял на железе — подбили. Одолевают минометы. У нас много убитых и раненых. Легких отправляем на берег. Тяжелых переносим в подвал будки, просторный, с железобетонным перекрытием.
Часам к девяти немцы выдыхаются. В десять все успокаивается. Изредка только пулеметы пофыркивают.
20
В подвале невыносимо накурено. Дым стелется пластами. Коптит фитиль в тарелочке. Раненые — ими забит весь подвал — просят воды. А воды нет. Приходится с Волги носить, а по дороге все распивают.
Валега дает кусок хлеба и сала. Ем без всякого аппетита.
Чумак приходит в разодранной тельняшке, растрепанный. Садится на стол. На меня не смотрит. Стягивает через голову тельняшку. На груди его, мускулистой и загорелой, синий орел с женщиной в когтях. Под левым соском — сердце, проткнутое кинжалом, на плече — череп и кости. Ниже локтя — маленькая сквозная дырочка, почти без крови. Кость, по-видимому, цела, кисть работает. Маруся — санинструктор, страшно румяная, толстощекая, с двумя завязанными сзади желтенькими косичками — перевязывает рану.
Разведчики сегодня подбили два танка. Один Чумак, другой — тот самый угреватый разведчик, из-за которого у нас стычка произошла.
Я спрашиваю Чумака, почему он ни о чем не докладывает.
— А о чем докладывать?
— О сегодняшнем дне. О потерях. Существует в армии такой порядок — докладывать после боя.
Чумак медленно поворачивается. Я не вижу его лица. Блестит потная, с глубокой ложбинкой вдоль позвоночника спина.
— День, сами видали, солнечный, а потери — ну какие же потери? Бескозырку потерял, вот и все. Будут еще вопросы?
— Будут. Только не здесь. Выйдем на минутку.
— А там пули. Убить может.
Я проглатываю пилюлю и направляюсь к выходу. Он тоже.
Прислонившись плечом к косяку двери, жует папиросу.
— Знаете что, товарищ лейтенант? Давайте по-мирному. Не трогайте разведчиков. Ей-богу, лучше будет.
— Лучше или хуже — другой вопрос. Сколько у вас людей?
— Двадцать четыре. Как было, так и осталось. А разведчиков советую…
— Танк кто подбил?
— А кто бы ни подбил, не все ли равно?
— Вы подбили?
— Ну я… Не вы же…
— Расскажите, как вы его подбили.
— Ей-богу, спать охота. После войны о танках поговорим.
— Рекомендую вам запомнить, что я сейчас за комбата.
— А я откуда знаю?
— Вот я вам и говорю.
— Комбат — Клишенцов. Кроме того, я подчиняюсь только командиру полка и начальнику разведки.
— Их сейчас нет, поэтому вы подчиняться должны мне. Я заместитель командира полка по инженерной части.
Чумак искоса смотрит на меня своим острым глазом:
— Вместо Цигейкина, что ли?
— Да, вместо Цигейкина.
Пауза. Плевок через губу.
— Что ж… Мы с саперами обычно душа в душу.
— Надеюсь, что и впредь так будет.
— Надеюсь.
— А теперь расскажите о танках. Как фамилия того, второго, который подбил?
— Корф.
— Рядовой?
— Рядовой.
— Это его первый танк?
— Нет, четвертый. Первые три