Читать интересную книгу Кислородный предел - Сергей Самсонов

Пещеристое тело наполнено кровью до каменной твердости. Все провода зачищены, дальнейшая рефлексия немыслима. Вот это такт, вот это чудеса мгновенного, доисторического понимания: Марина прерывается и распрямляется. Слово составило нашу вторую сигнальную систему, слово сделало нас людьми, — воскликнул академик Павлов: они с Мариной же сейчас со световою скоростью вернулись в первоначальное, доречевое состояние. Инстинктом самосохранения (и детонедоброжелательства) она нашаривает на прикроватном столике презерватив и со сноровистым проворством медсестры затягивает член в предохраняющую латексную пленку.

Перевернувшись на живот, она отклячивает зад, а он, с проклятием помыкавшись в поисках входа, легко и неожиданно, как в пустоту, проскальзывает в цепкое влагалище. Бушует в окружении продольных валиков и поперечных складок, бьет под различными углами, навалившись ей на спину, словно на бильярдный стол, колотится без всякого порядка и разбора… и никаких тебе «два длинных и один короткий», как учат европейских идиотов древние даосы, не вперлась Сухожилову пилюля бесполезного бессмертия — он жаждет вылета в открытый космос, конца, провала в вечное небытие и распыления на мириады безрассудных и ничего не чувствующих частиц.

Она уже сигнально простонала дважды, а Сухожилов чувствует, что сколь угодно долго может висеть на самом краю — без возможности упасть в разверзшуюся пропасть. Ток идет, но ровный, не такой, который сотрясет тебя до самых глубин. Его ощущения давно уже достигли определенного порога, но дальше возбуждение не нарастает. В этом что-то не то. Настолько не то, что в Сухожилове сызнова открывается способность к рефлексии. Порнография не в гениталиях, порнография в головах — вот что думает он. Что непристойного, постыдного, омерзительного в лобызании гениталий, когда этим ритуальным лобызаниям двенадцать тысяч лет? Половые причиндалы исстари обожествлялись как символ чадородия, первоисточник сущего. Проблемы в европейском (христианском) мире начались тогда, когда за этим делом разрешили подсматривать посторонним. Ну, то есть все думали: снимая запреты, освобождая тело, мы избавляемся от всех проблем, но вышло не так. Порнография — это когда без подсматривания, которое первично, механизм возбуждения не работает. Грязным может быть лишь окуляр, непристойным — способ зрения. Соитие само по себе — эстетически нейтрально. Определенный набор определенных реакций, трение слизистых… Лишь сознание смотрящего может сделать из соития и постер «Плейбоя», и «Последнее танго в Париже», и «Империю страсти», и такие экстремальные художества, что как будто в женщине вот-вот пробьют дополнительную дырку.

У него отказывает все, кроме бедер и отростка. Он ложится ей на спину в совершеннейшем изнеможении, не в силах ни секунды отдохнуть от опостылевшей, уже бессмысленной работы; распрямляется сызнова и при этом понимает, что еще немного, и как минимум на полчаса он лишится способности ходить, уж по крайней мере, ощущать земную твердь под ватными ногами. Что же это за наказание? Выпил вроде он немного (где-то слышал, что такое бывает под изрядным градусом, когда алкоголь притупляющим ментолом разливается по жилам и можно хоть целую вечность барать без вожделенной и заслуженной разрядки). Он на секунду холодеет от подозрения, что с ним произошло непоправимое. Теперь он словно древнегреческий Мидас — существо с атрофированными нервными окончаниями. Он будет пить и не чувствовать насыщения, он будет колотиться до невыносимости собственной телесности и никогда не изольется и не растворится в предвечном океане-эросе.

В карьере Роя Джонса-младшего было все, кроме одного — преодоления. Он мог нокаутировать, мог превратить соперника в посмешище, не нанеся ни одного удара, вальяжно опускал свои невероятно проворные руки и, открывая наглую непроницаемую морду, упивался собственной неуязвимостью. Но никогда не дрался через не могу. Беспомощность соперника уже не вызывала в нем сердечного отклика, как ни одна из бабьих нежностей уже не пронимает Сухожилова до нервных центров, до кишок. Вне себя от ярости, он наконец-то достигает завершения, такого слабого — нисколько не сильнее комариного укуса, — что из глотки его исторгается протестующий вопль, и он едва не задыхается от хлынувшего в душу одиночества.

Полгода назад он стоял перед своим потенциальным тестем со спущенными штанами, и тот сноровисто засовывал в его уретру язвящее щетинистое жало — для того, чтобы соскоблить пару-тройку миллионов эпителиальных клеток и отправить их затем в лабораторию на исследование методом ПЦР. Потенциальный тесть — Станислав Эдуардович Рашевский — был врач-уролог высшей квалификации и в обход стереотипного ритуала смотрин пригласил его пройти внеплановый осмотр в собственной частной клинике соответствующего профиля.

— Сухожилов? Это, извини, тебя Рашевский беспокоит… папа, папа. Подъезжай ко мне на Чистые в «Уромедцентр», познакомимся, заодно и причиндал твой посмотрю, а то мало ли что там у тебя на конце, ведь в кого засовываешь?

Сухожилов стоически сносил манипуляции, лишь изредка брезгливо морщился да досадливо цыкал, когда рука Рашевского совсем бесцеремонной становилась.

— Что такое, дружок? Отчего такая реакция? В канале щиплет? От хламидий никогда не лечился?

— Да нет, не щиплет. И не приходилось.

— Ну а чего тогда?

— Щекотки боюсь… с детства.

— Все, можешь надевать штаны. Вот что: о намерениях твоих не спрашиваю, поскольку они на твоей наглой роже крест-накрест написаны. Вся серьезность их. Имей в виду, что, если через пару дней узнаю, что ты на своем поганом конце какую венеру имеешь, пеняй на себя — я тебя к Камилле и на пушечный тогда не подпущу.

— Что вы? Что вы? — сказал на голубом глазу Сергей. — Как может быть такое? Да и потом нельзя — с такой презумпцией вины.

— Я вот что, адвокат, скажу… причем не в обвинительном порядке, нет, отнюдь. Человек он устроен до примитивности просто. Мы изначально втиснуты природой каждый в свой формат: и человеческая женщина всегда нацелена на поиск доминирующего самца, в то время как самец запрограммирован на то, чтоб максимально широко разбросать свое семя. Причем природа устроила так, что где-то семьдесят процентов самок достаются лишь пятнадцати процентам самцов — самых сильных, привлекательных и состоятельных.

Негромкая музыка здравого смысла, благонадежная банальность прагматизма и рабское приятие неотменимых биологических законов звучали в его словах.

— Ну и вот — тебя уже не переделаешь. По крайней мере, до старости. Если есть все возможности, то кто же не воспользуется. Но если ты решил с Камиллой сколь-нибудь серьезно, то вот тебе совет: порядочность мужчины не в том, чтобы удерживаться, а в том, чтобы, сходив налево, не дать своей узнать об этом. Мотай на ус… Нет, знаешь, я доволен даже в некотором смысле. Поднялся, уважаю, Крутился до тебя у нас тут какой-то соплячок, ВГИК-шмик, богема; ему уже за тридцать, а он еще студент, ты представляешь, да я в его годах уже свою квартиру в кооперативе… вот пусть и сравнит девочка, поймет и осознает. Вот вроде бы она такая бескорыстная, но как бы мало ни ценила она материальные блага, без них уже не может. Она физически привыкла к уровню существования, к тем тепличным условиям, в которых я ее вырастил. И этот уровень, он может только повышаться. Уверен, ты не будешь спорить, что это все на мужике лежит и женщина — та роскошь, которая должна нам дороже всего обходиться.

— Камилла способна сострадать голодным и безграмотным негритятам в погибающей Африке, но не терпеть их страдания на собственной шкурке, — усмехнулся Сухожилов. — В общем, самые дорогие — бесплатные, это да.

— Ну и все тогда, раз мы так друг друга понимаем. Вот дождусь в четверг ответа из лаборатории, — осклабился Рашевский, — и тогда совет вам да любовь.

Круглосуточный охранник в будке поднимает массивный шлагбаум, и Чубайс, бесшумно закатившись на подземную стоянку, аккуратно паркуется между чьим-то черным, компенсирующим малость полового члена Наттегом и двухместным спорткупе «Порше Кайен» цвета деревенского яичного желтка. Хлопнув дверью, Сухожилов идет вдоль длинного ряда сияющих зеркальной лакировкой «Лексусов» и «Ауди», вызывает лифт и пытается выдернуть дозатор из бутылки «Русского стандарта», но приходится сосать, как из младенческой пустышки, — удовольствие сомнительное. Беззвучно поднимается на свой этаж (он живет… они живут на пятом — не слишком высоко, не слишком низко), выходит на площадку, отключает у двери сигнализацию, вставляет ключ и проникает в абсолютно черную пустоту своей квартиры. Осторожно продвигается вперед; положиться не на что, безошибочной ощупью — вдоль отсутствующих стен — Сухожилов двигаться не может, ему то и дело приходится сталкиваться с перепадами пола, спотыкаться о внезапные, неразличимые во тьме подъемы и попадать в такие же невидимые донные ловушки спусков.