class="p1">Васька, как вылез наружу, от радостного смеха захлебнулся. Летнее солнце приятно опалило лицо. Воздух чистый, сухой — не то что в подземелье. И дыши им сколько хочешь, вволюшку.
Доглядчик так и не догадался, что Васька лишь половинную часть пороха закладывал, оттого и камень не крошился.
На поверхности горы Васька работал не хуже других. Но те, кто поверил, что он утихомирился потому, что попал на глаза высокому начальству, просчитались. Васька брал дальний прицел.
Однажды в полдень, проходя мимо, доглядчик заметил, что Васькин кадык часто и судорожно бегает. Будто кто душит Ваську за горло. Доглядчик смолчал, спрятался за спины работных и стал исподтишка наблюдать.
Васька легко выдал себя. Выдернул из голицы руку, вроде хотел пот с лица смахнуть. Доглядчик сейчас же узрил, как что-то блеснуло и погасло в раскрытом Васькином зеве.
И так несколько раз…
После смены Ваську в компании нескольких работных привели к лекарскому ученику. Тот старательно прощупывал, мял тощие животы. А к Ваське будто прилип. Налил полную глиняную кружку чего-то жидкого сказал:
— Болезнь в животе у тебя. Испей до дна, все пройдет.
Васька покорно выпил и было задал тягу. Три солдата и доглядчики стали поперек дороги.
— Не спеши! Приказ его превосходительства бригадира Беэра — сидеть здесь всем час-другой.
Васька сидел и удивлялся: зачем понадобилось поить его какой-то солоноватой водицей? Хотел других спросить, поены ли они, да вдруг нестерпимо поманило в кусты. И снова перед Васькой солдаты.
— Куда же мне… в ладошки? — слезно взмолился Васька.
Солдаты вывели его из лекарской палатки, указали на большой деревянный ушат.
— Сюда велено…
Вслед больше никто не выходил. Понял Васька, что только его одного напоили зельем, остальных работных в палатку приводили просто для виду. Заметался, как угорелый, от неумолимой догадки: «Выходит, и золотишко из брюха вынесло?..» Васька было бросился к бадейке, услужливо предложил:
— Давайте, служивые, отнесу подальше и выплесну!
— Велено в целости оставить, — холодно отрезали солдаты и повели Ваську к самому Беэру.
Никогда в жизни Ваське не случалось стоять перед таким высоким начальником, потому немало сробел от холодного пронизывающего взгляда Беэра.
— Говори, мерзавец, сколько покрал золота из урочных добыч. Куда припрятал? Да без утайки у меня ответствуй!
Васька в ноги упал, притворно запричитал:
— Нешто моего рассудка такое дело, как золото красть. Куда оно мне, золото-то? Для меня одна утеха, когда пузо набито…
Беэр к самому Васькиному носу поднес кулак.
— Сказывай, сколько металла пропустил через свою поганую утробу.
Тем временем солдаты внесли бадейку, промытую дочиста. На черном необсохшем донышке поблескивала золотая крупа. Прямая улика налицо. И все же Васька стал гнуть свое.
— Какой прок золотом брюхо набивать! Чай, не хлебушко с мясом… А если и оказалось у меня в брюхе, так, может, с хлебом или водицей по недосмотру попало.
На другое утро, как и полагалось, перед работой Ваську наказали с отменной строгостью и парадной торжественностью. Сам Беэр огласил Васькину провинку. Читал бумагу так, что под рубахи работных будто лезли злые муравьи.
Поначалу Васька крепился под плетьми. Даже не шелохнулся. Потом стал вздрагивать мелко и часто, всем телом. Дважды, после обливания ключевой водой, приходил в чувство. В третий раз вода не помогла. Солдаты побросали плети. Ваську уволокли в лекарскую палатку.
Соленый шепнул на ухо Федору:
— Монаршее начало, пожалуй, покрепче демидовского. Не жилец после такого побоя Васька. Если и очухается — железы[7] кости перегрызут, как лютые дворовые псы.
Федор не сразу нашелся, что сказать в ответ. Потом возразил тестю:
— Никто не заставлял Ваську глотать. Другие того не делали и под плети не угодили.
С нескрываемой укоризной Соленый поглядел на Федора.
Через несколько дней Беэр увидел Лелеснова. После минутного раздумья поманил к себе пальцем:
— Пойди сюда. Ты мне нужен, штейгер.
Из слов бригадира Федор узнал, что его ждала немалая награда не от кого-либо иного, а от самого барона Ивана Антоновича Черкасова, управляющего царским кабинетом. Беэр тут же наказал капитану Улиху, которого назначил управляющим Колывано-Воскресенским заводом:
— Штейгера пошлите ко мне на Барнаульский завод.
В Барнауле Беэр встретил Федора радушно. На лице расцвела приветливая улыбка. Разговаривал мягко и вкрадчиво. Казалось Федору, что не высокий и важный начальник перед ним, а давнишний и близкий друг.
Беэр для гостя приказал отвести лучшую комнату в заводской канцелярии. Туда поставили деревянную кровать с высокими спинками, украшенными замысловатой резьбой, стол, накрытый атласной скатертью, серебряные подсвечники и посуду. Пол испестрили тончайшей работы и ярких красок половики. На стенах — картины из жизни святых апостолов, в углу — икона святой пречистой девы Марии в новой позолоте. Убранство комнаты завершали четыре массивных мягких кресла. На верху спинок ощерили пасти невиданные чудовища. От непривычной обстановки Федор онемел.
Вечером Беэр по русскому обычаю обильно потчевал гостя. Федор понял, отчего хозяин так тучен телом: ел и пил за пятерых. Два денщика еле успевали подносить посуду с новыми яствами, убирать порожнюю.
От съеденного и выпитого Беэр обмяк, на лице сладкая истома. Встал с места и повел Федора в угол обширной горницы.
Поднял тяжелую крышку кованого сундука, вытянул меховую шубу, тряхнул, как на торге.
— Горностаевая. Белее первого снега. Аж искрит, когда горят свечи. Со своего плеча жаловал тебе его сиятельство барон Иван Антонович Черкасов. Такая по плечу самому именитому сановнику.
Затем Беэр достал кожаный мешочек с узорчатым тиснением, встряхнул. Послышался мелодичный звон.
— А это пятьсот рубликов серебром… тебе же от его сиятельства.
После того Федор три дня жил при Барнаульском заводе, приглядывался к заводскому действию, ходил в избы знакомых работных, совершил лодочную прогулку по заводскому пруду. А затем Беэр снова вызвал Федора к себе.
Не хлебосольствовал на этот раз, холодно и сдержанно заговорил:
— Езжай обратно, штейгер. Награду твою берусь сохранить. Тебе, обязанному человеку, сии богатства сейчас ни к чему. Когда хворь одолеет или иная неспособность к работе приключится — все получишь сполна. Понял?
Беэр вручил пакет на имя Улиха.
— Отныне быть тебе при вновь открытом Змеиногорском руднике, сыскивать руды окрест.
Отсчитал Федору тридцать серебряных рубликов из положенной награды для домообзаведения на новом месте…
* * *
Ожила Змеева гора. Люди ломились в ее каменную утробу. Непрестанно гремели пороховые взрывы. От ударов кайлами, железными балдами и ломами в подземелье стоял унылый, однотонный звон, казалось, там проходили тысячи кандальников. Из Комисской шахты по рудному телу лучами разбежались в разные стороны горизонтальные выработки — гезенги и квершлаги.
Несколько поодаль, по приказанию Беэра, закладывались другие шахты и