Читать интересную книгу Всё к лучшему - Ступников Юрьевич

Мне казалось, что вот оно, все закончилось. И полночь – это даже не завтра, а уже наступившая совсем другая новая жизнь.

– Давайте столько-то копеек, – проводнику было тоскливо разговаривать. Ему явно все надоело. И даже отвечать. – Вагон, конечно, международный, и чай входит в стоимость, но билет вы переоформили заново.

– Какие копейки? Мы же уже проехали Советский Союз. Все рубли и даже мелочь забрали на границе. Вы же знаете порядки. Возьмите хотя бы долларами…

– Доллары не имею права. Да и сдачи у меня нет.

– Ну так принесите хотя бы стакан кипятка без чая. Или два. Я сутки на вокзале просидел, когда сняли с предыдущего поезда. Вы же сами видите, что билет куплен еще в Москве, а не здесь…

Проводник тоскливо посмотрел в темное окно, затем резко повернулся и почти бегом рванул в свое купе.

Через десять минут стало понятно, что он там закрылся, как в дзоте, намертво.

Я вышел в тамбур и закурил. Ноги подкашивались, но и спать, несмотря на все предыдущее, почему-то не хотелось. Пересохшая глотка размазывала по небу дым, и густая ночная тяга кружила голову, словно духмян свежего хлеба.

– Прошу прощения, – старик протиснулся в полуоткрытый проем и встал напротив. – Хочу, чтобы вы меня правильно поняли и не обижались.

Он всем телом уперся в металлическую ручку двери, плотно прижав ее под кадык двоезубой защелки.

– Я слышал ваш разговор с проводником, и у меня сын… Да, сын. В 1968-м году, когда советские танки вошли в Прагу, он бежал к Германию. Перешел границу. Я не хотел, чтобы он ушел, боялся, но так получилось. Ему было столько же лет, как и вам. Не обижайтесь, но у меня после поездки на Байкал осталось всего три рубля. Вот они. Больше нет. Здесь хватит и на чай, и на печенье. Только поймите меня правильно, мне бы не хотелось вас чем-нибудь оскорбить…

Выпив залпом пять стаканов чая, я выключился до утра. А когда проснулся, вагон уже стоял, ожидая перецепки, на братиславском вокзале. В купе никого. Место, где спал старик, было аккуратно застелено, и даже полотенце висело на своем месте, как бы нетронутое.

А на столе, рядом с казенной лампой, светло и прозрачно стояла бутылка русской водки с патриотическим названием «Золотое кольцо».

Когда улыбчивые австрийские пограничники, проверив визу, хлопнули дверью тамбура, меня сорвало. Как стоп-кран. Почти до Вены я колотил руками, ногами и огнетушителем в бронированную, похоже, дверь проводника:

– Убью, гадина, – но он так и не отозвался, забившись в купе, словно крыса, весь в белом.

Наверное, пересчитывал стаканы или выручку.

Ему еще надо было возвращаться.

СЛОВОНОСЕЦ

(ИТАЛИЯ, 1985)

Этот итальянский священник, то ли капуцин, то ли францисканец, оказался не просто учтивым, а даже слишком. И все ему было обо мне интересно – и как я, и почему, и зачем приехал в Рим, и насколько там, в России, плохо. В те времена Советский Союз все равно называли Россией. А я только-только оттуда выехал, без денег и без вещей – иначе не выпускали. И под Римом ожидал американскую визу. Эмиграция начиналась с нищеты и одиночества, но молодость это не чувствует.

И мне хотелось, чтобы священнику было хорошо, поэтому я подробно рассказывал все, что его грело. Священник был доволен. Я вписывался в его представления о жизни.

И он, в той еще позе миссионера, объяснял мне, что Россия-де при коммунистах отвергла Бога, и поэтому Господь от нее отвернулся. А теперь все изменится.

Он читал мне настоящую проповедь, словно политрук в сутане, прямо на улице. Мы случайно разговорились у витрины большого магазина книг, где все, что надо, уже было сказано. Только купи. Но его несло словом Божьим, и я представлялся ему одним из тех богокопателей, которые, нагрешив вдоволь за неделю, приходят в храм по воскресеньям, чтобы покаяться и получить прощение. Что, конечно, на порядок дешевле, чем платить психотерапевту. Но тоже – не подарок.

Лучше бы священники списывали налоги, а не грехи.

Он явно нацелился направить меня на путь истинный, прямо здесь, стоя, и полагал, что это можно сделать бесплатно. А я хотел пить и даже есть, и размышлял о своем, бездуховном.

Денег было мало, но достаточно, чтобы как раз задуматься о жизни. И отнюдь не вечной.

Господи, научи меня беречь то, что у меня есть, и делиться с теми, без кого это не имеет значения.

Мы сообщались духовной пищей уже почти час, прогуливаясь по Вечному городу, когда он вдруг вспомнил, что к ним вскоре должна прибыть какая-то высокопоставленная делегация служителей культа личности Христа из России. То есть конкурентов. И они будут здесь, в Риме, обмениваться опытом и искать свои неисповедимые пути на Голгофу.

– Я бы хотел, – пояснил священник, – ваших русских братьев и моих, которые во Христе, порадовать парочкой знакомых им фраз. Людям всегда приятно, когда иностранец говорит на их языке.

«Конечно, приятно, – постыдно подумал я. – Но наличными все-таки теплее, душевнее».

– А что вы хотите им сказать? – безнадежность сорвать со святого отца хотя бы чашечку кофе, не говоря уже о пицце, стала очевидной даже мне.

– Поздравить как-то, поприветствовать. Мы устроим в честь дорогих русских гостей прием, где будут представители посольства, слависты и политологи, говорящие по-русски. Что мне произнести, подняв заздравный бокал солнечного итальянского вина? Как говорят в таких случаях русские?

Мы, наконец, присели, но на скамейку, и я, по его просьбе, вырвал из своего единственного блокнота с адресами целую страницу. Святые люди ходят по миру ни с чем. Им все дает Бог. Грешными молитвами и руками.

– Так как говорят русские на вино или, гы-гы, водку?

– За баб! – сказал я, потому что как раз о них думал. Это выдавливало чувство голода.

– Забаб? – с интересом повторил священник. – Совсем просто. И я почувствовал себя Учителем.

– А как сказать «приятного аппетита?»

Это был уже перебор. Мало того, что час кормил проповедями, но еще и дай.

Если поднять глаза к небу, то думается легко, прозрачно. Словно записываешь за кем-то, оттуда.

– Вы должны сказать «жри, собака…».

– Как? – священник аккуратно записывал латиницей: – Zjri, so-ba-ka… Не сомневаюсь, что они обрадуются, услышав родную речь.

Я вывалил ему весомый набор армейского народного сленга, непоскупившись на еще один листок из блокнота. Впереди у священника, словно светлая будущность, маячили две недели, чтобы вызубрить все нужные ему слова и фразы. Было очевидно, что он справится.

– Сын мой, – растрогался священник, прощаясь. – Я подарю тебе самое ценное. То, что тебе особенно пригодится в новой жизни и необходимо уже сейчас.

«Неужели лир подкинет?» – чувствуя, что порю чушь, подумал я. Иногда так хочется верить в чудо или во что-то хорошее. Светлое. Правда, при этом почему-то ощущаешь себя глупцом, а затем – и становишься.

– Вот вам, – он радостно, как высшую награду, протянул мне, вытащив из складок сутаны, издание Библии, почти карманного формата, на итальянском. – И да поможет вам Бог!

– Спасибо, падре, – проникновенно, ни в одном глазу, ответил я, ощущая, как под ложечкой, примитивно причмокивая, уже вовсю сосет голодуха. – До свидания. Арриведерче…

Священник долго смотрел мне вслед, видимо, медитируя на добро. Затем встрепенулся, заглянул в листок с записями и, сияя, прокричал на всю его и Отца, и Сына, и Святого Духа римскую улицу:

– Сдохни, паскуда.

Что в моем переводе означало «счастливого пути, дорогой друг».

ЛИБЕРТИ

(США, 1985)

– Я что, дурак, книжки читать? – натянутое на череп лицо Володи приобрело едва заметный розовый оттенок.

На самом деле оно переливалось землисто-серым, как пожухлое сено. Но не от возраста – ему не было и сорока. Такое лицо бывает у мужчин либо переживающих длительный сильный стресс, либо у хронических алкоголиков. И еще у новых эмигрантов, чья энергичность, обуянная радостью непривычных картинок, детского узнавания незнакомого мира и, как им кажется, новой жизни, перерастает в длительную истерию самоутверждения. До гроба.

Но в начале эмиграции, в среднем через полгода, один, быстро сдав, вскоре надолго ложиться на диван, лицом к стене. Другой начинает дергаться во все стороны по принципу «не знаю что, а вдруг получится». Третий отчаянно вступает в партнерства, затевает бизнесы и держит фасон, переучиваясь и набивая шишки.

Движение – все, конечная цель – ничто.

В любом случае самое главное при любом раскладе убеждать себя, что там, откуда ты уехал, очень плохо и будет хуже. Цунами, фашизм, революция. Несусветная бюрократия, бесправие, мафиозное государство с узаконенным открытым рэкетом налоговых служб и удавками полицейского видимого и невидимого контроля. Все, что угодно, но там, откуда ты уехал, должно быть плохо. Иначе какого черта ты терпишь здесь?

– Я что, дурак, книжки читать? – Володя считал себя обязанным полностью обеспечивать семью, не жалея ни себя, ни сил, ни времени.