Бааша ухмыльнулся.
— Конечно, — согласился он.
Они перерыли одежды Тоджа, предметы одежды, мешочки, и карманы, которые были наполнены изумительным разнообразием оружия и припасов. Пояс вокруг талии Тоджа был наполнен тяжелыми золотыми монетами различных земель. Все монеты располагались обособленно, подворачивались аккуратно в кожаную ячейку, вшитые в пояс.
— Это препятствовало монетам звенеть друг об друга, — отметил Бааша. — Уловка, используемая ворами и шпионами, не издающими никакого звука, выдающего их, в то время как они укрываются, верша свои дела.
— Птеор, смотри на этот кинжал, — Махкоро восхитился. Он уставился на рукоятку, которая выступала из мягких кожаных ножен, находящихся на поясе ограбленного. Он представлялся легким, изготовленным из золота и меди в подобной змее форме с треугольной головой, поднятой для удара. Огромный безупречный рубин блестел в каждом глазном гнезде.
Мужчины поглядели друг на друга с выражениями чистой жадности. Такое сокровище стоило пять лет труда по добыванию средств, если не больше, и это не могло быть разделено.
Махкоро оказался проворнее, схватив великолепную рукоятку. Он вырвал кинжал из ножен и вонзил в пах Бааши. Полированное стальное лезвие пошло вверх и вскрыло живот Бааша прежде, чем ассири смог отступить назад. Бааша проворчал от боли и попытался захватить руки Махкоро. Он промахнулся, но Махкоро споткнулся и отдёрнул свою руку с кинжалом.
Поражённый Бааша пытался зажать его разорванный живот. Кровь сочилась из его рта и лилась из ужасной раны. Он упал вперед и судорожно дернувшись, наконец, затих неподвижно. Если бы Махкоро не отвернулся, то он, возможно, заметил бы, что кровь Бааша внезапно прекратила вытекать из раны, и что его члены приобрели бледный оттенок, который был почти синим.
Мрачная улыбка удовлетворенности играла на лице Махкоро.
— Ты — мой, — шептал он кинжалу. Когда он нагнулся, чтобы снять пояс Тоджа и продолжить грабеж, приступ боли скрутил его. Он стонал в смешанном удивлении и муке. Кинжал выпал из его руки и упал на колени. Его рука горела, как будто самые горячие огни Ада иссушали ее. Тогда он понял, что это не была высокая температура, которую он чувствовал, а горький, невыносимый холод.
Нет, больше не мог Махкоро ощущать свои пальцы. Страдающее предплечье цепенело, но распространение холода агонии в его мышцах и его плече, казалось, задерживалось в вечности мучения.
Паника охватила его, поскольку он увидел источник распространившегося холода — маленькая рана от подобного змее кинжала. Яд… или колдовство? Своей здоровой рукой он протирал замороженную. Она была согнута, и он изо всех сил пытался выправить её. Ледяное предплечье разорвалось в локте и выпало из его пальцев, грубо обнажая его мясо, мускулы, и кости. Махкоро ощупал свою отторгнутую конечность, но он не прожил достаточно долго, чтобы его вывернуло.
Сердце ассири замёрзло в его груди и в тот миг он не узнал больше ничего.
Необычный кинжал лежал поблизости на траве, его специфическое лезвие, не запятналось кровью, которую впитало. В уменьшающемся солнечном свете, оно мерцало как красновато-золотая змея перед невидящими глазами Махкоро.
Тодж перебирал свои спутанные кровью волосы, осторожно, чтобы не нарушить корку, которая сформировалась на краях раны. Он открыл свои глаза медленно и осторожно пошевелил брови: большое движение угрожало открыть снова глубокую рану от удара, от которого он потерял сознание. Как долго он лежал здесь? Где были ассири, еще вернее, где здесь? Тодж призвал свои расстроенные ощущения к сосредоточению… на траве ниже него, вечернем неба выше него, прохладном, но сыром воздухе на его коже. В дополнение к интенсивному пульсированию в голове он чувствовал умеренную боль сзади своего колена.
Убийца дышал равномерно и глубоко, поскольку он закрыл свои глаза. Это был первый шаг в сложной дисциплине, которой он овладел от начала до конца только благодаря семи долгими годам обучения в покрытом джунглями монастыре в Хайфенге, в обширном болоте южного Кхитая. Там, в каменном храме, который был древним уже тогда, когда Атлантида утонула, одиннадцать монахов все еще шептали молитвы странному богу, рожденному от духа пяти братьев драконов. В жизни драконы боролись между собой, но в смерти они нашли мудрость и их потребность соединиться, чтобы стать Хайфенгом.
Тодж обнаружил монастырь во время одной из своих экспедиций по сбору лотоса в смертоносных болотах Кхитая. Высохшие монахи свободно поделились своим знанием с достаточно терпеливым учеником. Через семь лет Тодж изучил только голые начала первой из пяти дисциплин Хайфенг. Для способного ученика, каждый следующий этап дисциплины дважды удлинялся по сравнению с обучению предыдущего. Сима-Яну, самому молодому монаху, чтобы справиться со всеми пятью, потребовалось больше чем двухсот пятьдесят лет.
Слова Сима-Яна, произносимые шепотом, отозвались эхом в его памяти.
«Вдохни…выдохни… Нет никакой боли. Вдохни… боль, обманывает ум.
Выдохни… доверяй не уму, но учи дух. Ум — часть смертного тела, связанного с материальным миром. Вдохни… дух, сущность, отдельная от ума и поэтому отделяться от тела. Выдохни…, дух может видеть боль, услышать это, чувствовать запах этого, или испытать это? Нет, это невидимо, беззвучно, без запаха, без вкуса.
Дух может ощутить боль? Нет, он бесформенен. Вдохни… нет никакой боли».
Тодж открыл глаза. Он встал и потянулся, не обращая внимания на раны, которые согнули бы самых стойких из воинов к их коленям. Он проигнорировал струйку теплой крови, которая просачивалась на воротник. Теми немногими из многих заживающих трав, которые он нес с собой, он излечит раны. Они даже не потребовали бы нектара Золотого Лотоса, который был все еще в его флакончике, привязанном на груди.
К сожалению, первая дисциплина не ускоряла заживление; она просто учила обходиться без отвлечений, которые нанесли вред умам и поэтому телам почти всех мужчин. Не научившись игнорировать эмоции, такие как боль, страх, ненависть и любовь — другие дисциплины не могли быть достигнуты.
Сима-Ян когда-то продемонстрировал своё мастерство третьей дисциплины, погружая katana меч в своё сердце, извлекая его, и излечивая рану, нанесенную так.
Тодж почти сожалел о своём решении оставить монастырь. Если бы он остался изучать третью дисциплину, то он, возможно, сделал kalb жука Нефрита полностью неэффективным. Но он также был бы неспособен убить, спасаясь в самообороне, поскольку акт убийства нарушал вторую дисциплину. И он старел бы в изучении, поскольку он испытывал недостаток в долговечности монахов. Смерть настигла бы его прежде, чем он изучил пятую дисциплину. Как ни странно, это было мастерство, которое защищала ум и тело от сильного демона времени. Самый старший монах Хайфенга жил десятикратную продолжительность жизни, отмеренную обычным людям.