Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А однажды он поразил своих товарищей, обсуждавших, какой день можно считать удачным, заявив: «Для меня это тот день, когда у меня возникает остроумный замысел виртуозной мести врагу и мне удастся блестяще довести его до конца, прийти домой и спокойно уснуть». И что особенно поражает, так это даже не рассуждения о сладкой мести, а то, что после этого он мог совершенно спокойно уснуть. В свое время сам Ленин будет говорить о его грубости как о «пустяке, который может приобрести решающее значение».
Конечно, с годами Сталин пообтесался, и все же грубость всегда оставалась одной из основных черт его характера. И ему ничего не стоило выплеснуть всю злость на того, кто действовал ему на нервы. При этом он резко, буквально в минуту, мог навсегда изменить свое отношение к тому или иному человеку. Что крайне печально сказывалось на судьбе этого самого человека после того, как Сталин получил абсолютную власть.
Отсутствие должного воспитания и грубость сыграли определенную роль и после того, как он попал в окружение ближайших соратников Ленина, многие из которых провели долгие годы за границей и умели вести себя.
И, конечно, Сталин испытывал известный комплекс неполноценности, общаясь с Троцким, Каменевым, Бухариным, Луначарским, на фоне которых он выглядел диким провинциалом. Особенно если учесть, что все эти люди, и в частности Троцкий, считали его в общем-то «азиатом» и смотрели на него сверху вниз. Да и как можно называть человека, который при всех мог бросить в жену апельсиновой коркой или окурком. Впрочем, трудно требовать от людей, для которых мессией являлся пролетариат, чего-нибудь другого и весьма сложно представить себе, как на званом ужине Лавр Георгиевич Корнилов швыряет в свою супругу куском селедки.
Отсюда шла и та неприязнь, которую сам Сталин, в свою очередь, испытывал ко всем превосходившим его по уровню образования и воспитания людям, к той легкости и непринужденности, с какой они беседовали на самые сложные политические темы и излагали свои мысли на бумаге.
И, как знать, не потому ли с таким желанием и страстью он избавлялся от всех этих «писателей», как он презрительно называл тех, кто долгое время жил в эмиграции. И, конечно, куда лучше чувствовал себя среди таких людей, как Ворошилов, Молотов и тот же Маленков. Он не только чувствовал себя выше их на голову, но и не давал им учиться. Как это было с тем же Ворошиловым, когда Сталин на его вопрос о том, когда же он будет учиться сам, написал ему: «Никогда!»
Безусловно, такое окружение еще скажется как на самом Сталине, так и на стране. Но тогда, в конце 1920-х и в середине 1930-х годов, он вряд ли думал об этом. А вот то чувство недоверия ко всем и вытекавшей из него скрытности, которые Сталин вынес из детства, в конечном счете сыграли на него. С самых ранних лет он научился держать свои замыслы в себе, и те, кто хорошо его знал в 1920-е годы, впоследствии с изумлением, а многие и с испугом поняли, какой образ вынашивала в себе эта «самая выдающаяся посредственность партии», это «серое пятно», как называл его Суханов.
Замечание Ленина о грубости Сталина заставило его измениться (но только внешне), и в ближайшие несколько лет он сдерживал себя и играл роль скромного партийца. Да и потом, верный своему подпольному прошлому, которое тоже наложило на него неизгладимый отпечаток, он предпочитал «не высовываться» и никогда не наносил удар сам, а предпочитал действовать чужими руками.
«Сталин, — уверял А. Буллок, — отличался точным чувством момента и развитой интуицией, что позволяло ему определять сильные и слабые стороны противника. Бесспорно, Сталин был выдающимся организатором и руководителем, но при этом отличался дурным характером и тяжелым нравом. Так, например, удивительная обстоятельность, умение вникнуть во все подробности парадоксально сочетались в нем с инстинктивной подозрительностью — особенно по отношению к собственным сотрудникам и тем, кто пытался доказать ему свою преданность. Хитрость, коварство стали его второй натурой. Если позволяли обстоятельства, он предпочитал действовать тайком, ведя закулисные интриги, избегая открытой конфронтации, вынуждая противника первым обнаружить свои намерения, не спускал с него глаз и, захватив врасплох, находил того, кто был готов вонзить нож в спину ничего не подозревающего врага».
Все правильно, и видно совсем не зря тогда еще Сосо с таким интересом изучал творения Маккиавели, труды которого одно время были его настольными книгами. И не было, наверное, ни одной интриги или приема, которого бы Сталин не «списал» со своего духовного отца.
Наряду с отцом сыграла в его детстве определенную роль и мать. Причем, по всей видимости, двоякую. С одной стороны, она как бы давала молчаливое согласие на избиение сына и превращалась в невольную пособницу отца. Но, с другой — нередко вступала на защиту сына и сделала, наверное, даже больше, чем могла, чтобы устроить его будущее. В то же время она слепо верила в высокое предназначение своего сына (другое дело, какое) и, как могла, внушила эту уверенность ему самому.
Второй фазой становления характера Сталина стало его пребывание в Тифлисской духовной семинарии, где он уже очень быстро убедился, что его учителя точно так же неразборчивы в воспитательных средствах, как и его буйный родитель.
Тотальная слежка, стукачество, постоянная ложь не могли не породить в его душе не только чувство протеста против этой мрачной жизни, но и тяжелой ненависти как ко всем этим людям, так и к породившему их укладу жизни. Его врагами были теперь не только убогие монахи, но и все стоявшие выше их чиновники, и, по собственному признанию Сталина, именно семинария сделала из него революционера.
Что оставалось делать молодому человеку, который попадал в такую затхлую и тяжелую атмосферу? Да только одно: подстраиваться под нее с помощью тех самых средств, которые и лежали в основе жизни в семинарии. То есть с помощью лжи, неверия, подозрительности ко всем. С годами ненависть его становилась все тяжелее, и ничего удивительного в том, что он, в конце концов, с такой страстью ухватился за марксизм, не было. Поскольку именно в нем он увидел средство дать своей ненависти выход.
После исключения Сталина из семинарии началась третья фаза его духовного созревания. И какой она могла быть, можно хорошо себе представить по словам все того же друга детства И. Иремашвили. «Он, — рассказывал Иремашвили позже, — покинул семинарию, исполненный горькой и злобной ненависти к школьному начальству, буржуазии и всему тому, что было в стране воплощением царизма».
И все же самым главным для того периода стало то, что Сталин окончательно определился с идентификацией собственного «я», став профессиональным революционером. Но даже тогда все было далеко не так просто, и именно поэтому, начитавшись книг о благородных разбойниках, Сталин был настроен романтически. Потому и отождествлял себя с тем самым Кобой, о котором мы уже рассказывали в начале книги. Что, конечно же, послужило нарциссическому усилению его еще полностью не сложившейся идентификации.
Современное учение о «нарциссизме» позволяет хорошо понять механизм тех расстройств, которые находят свое видимое проявление в неудачных попытках личности установить нормальные контакты с конкретным и абстрактным миром. И все дело в том, что нарциссическая личность воспринимает только ту данность, которая соответствует ее желаниям, мыслям и чувствам. Поэтому все вещи и лица вне этого эгоцентрического круга не заслуживают внимания, а все, что делают другие люди, оценивается и интерпретируется исключительно относительно собственной личности.
При высокой степени выраженности нарциссических механизмов, которые, как известно, могут достигать мессианских масштабов, постулат собственной непогрешимости и неконтролируемой абсолютной власти может завести столь далеко, что в тот момент, когда малейшая критика или действие ставит под угрозу идеал, созданный собственным воображением, источник такой критики подвергается беспощадным преследованиям вплоть до физического уничтожения.
И вряд ли можно найти лучший пример в этом отношении, нежели Троцкий. Мало того, что Сталин сделал его изгоем и врагом революции, он еще и убил его. Он мог бы простить ему все, что угодно, но только не обвинения в бездарности.
Именно этот двойной стандарт отрицательно сказался на способности Сталина правильно и объективно оценивать действительность. Возможно, что и истинная причина возникновения культа Сталина кроется отнюдь не в заслугах великого вождя (да и какие у него были заслуги в 1929 году), а в его нарциссической мании величия, которую так тонко уловили окружавшие его и, что самое главное, подчиненные ему люди. И Сталин уже тогда слышал не то, что заслуживал, а то, что больше всего хотел слышать...
- Коммандос Штази. Подготовка оперативных групп Министерства государственной безопасности ГДР к террору и саботажу против Западной Германии - Томас Ауэрбах - Публицистика
- СТАЛИН - ИНТЕНДАНТ ГИТЛЕРА - Лев Троцкий - Публицистика
- Большевистско-марксистский геноцид украинской нации - П. Иванов - Публицистика
- Броня из облака - Александр Мелихов - Публицистика
- Толкиен. Мир чудотворца - Никола Бональ - Публицистика