изменением общественного мнения{150}, и… становится на новую позицию». И я упрекал тогдашнюю литературную критику в том, что она «нередко выдвигает этого рода произведения на первый план, видит в них чуть ли не основу литературы. Правда, лет через десять, а то и через пять, критика зачастую даже и не помнит тех произведений, которые были ее кумирами…»[841]
Твардовский же опирался на свои убеждения и именно поэтому в 1954 году – вопреки линии верховной власти – «оправдал» Сталина. Могут возразить, что позднее, после хрущевского доклада 1956 года, Твардовский иначе писал о Сталине. В 1960 году он действительно переписал заново тот фрагмент из поэмы «За далью даль», который цитировался выше, и опубликовал в качестве главы под названием «Так это было», упомянув в ней и о репрессиях сталинских времен, и о прискорбной чрезмерности «культа».
Но определенная основа прежнего текста все же сохранилась и в новом варианте:
Не зря, должно быть, сын востока,Он до конца являл чертыСвоей крутой, своей жестокойНеправоты{151}И правоты…Но в испытаньях нашей долиБыла, однако, дорогаТа непреклонность отчей воли,С какою мы на ратном полеВ час горький встретили врага…Мы с нею шли, чтоб мир избавить,Чтоб жизнь от смерти отстоять,Тут ни убавить,Ни прибавить,—Ты помнишь все, отчизна-мать.Ему, кто все, казалось{152}, ведал,Наметив курс грядущим дням,Мы все обязаны победой,Как ею он обязан нам.
Особенно существенна тема «отца»:
Мы звали – станем ли лукавить? —Его отцом в стране-семье.Тут ни убавить,Ни прибавить,—Так это было на земле.
В «стране-семье»… Здесь нельзя не сослаться на недавнее сочинение С. Г. Кара-Мурзы, глубоко анализирующее два вида цивилизации: «Если сказать коротко, то страна может устроить жизнь своего народа как семью – или как рынок. Что лучше – дело вкуса, спорить бесполезно. Ведь в семье бывает отец-тиран… Какие уж тут права человека. На рынке же все свободны, никто ничем никому не обязан…»[842]. Вовсе не утверждая, что «семья» – нечто «лучшее», чем «рынок», Сергей Георгиевич очень убедительно доказывает, что наша страна просто не могла не быть «семьей»…
Твардовский утверждал то же самое поэтически; не менее существенно его поэтическое осознание того, что дело было не в Сталине, а в мифе о Сталине:
…Но кто из нас годится в судьи —Решать, кто прав, кто виноват?О людях речь идет, а людиБогов не сами ли творят?..Кому пенять!Страна, державаВ суровых буднях трудовыхТу славу имени держалаНа вышках строек мировых…
Следует отметить, что цитированные только что строки Твардовский переиздавал до самой своей кончины (последнее прижизненное издание вышло в 1970 году). Убеждения поэта, конечно, развивались, но не представляли собой легко заменяемую в зависимости от изменения идеологического курса «позицию»…
* * *
Уже было сказано, что культ Сталина после Победы 1945 года стал поистине беспредельным, и это имело тяжелые последствия во многих сферах жизни страны, – в частности, в литературе, притом наиболее прискорбным было воздействие безмерного культа на сознание и поведение тех, кто тогда только еще вступал на литературный путь.
Ярким образчиком может служить в этом отношении фигура Евгения Евтушенко, достигшего чрезвычайной популярности, в силу чего он стал достаточно значительным явлением самой истории 1950–1970 годов (другой вопрос – как оценивать сие явление), хотя никак нельзя причислить сочиненное им к значительным явлениям поэзии.
Недавно был опубликован посвященный Евтушенко раздел из «Книги воспоминаний и размышлений» Станислава Куняева[843]. Я согласен со всеми его суждениями, но считаю уместным добавить, что с объективно-исторической точки зрения Евтушенко являет собой своего рода «жертву культа Сталина». Это, как станет ясно из дальнейшего, отнюдь не «оправдывает» его, но многое объясняет в его сочинениях и поступках.
Станислав Куняев процитировал евтушенковские строки, восхваляющие Сталина и выделившиеся из многоголосого хора своей «задушевностью», благодаря чему их автор был за свою первую же, вышедшую в 1952 году, тонкую книжку немедля принят в члены Союза писателей СССР, минуя тогдашнюю ступень «кандидата в члены СП», и стал, не имея аттестата зрелости (уникальный случай!), студентом Литературного института СП. Стоит привести его прямо-таки «интимные» строчки о Сталине (см. также другие строчки, приведенные Станиславом Куняевым):
…В бессонной ночной тишинеОн думает о стране, о мире,Он думает обо мне.Подходит к окну. Любуясь солнцем,Тепло улыбается он.А я засыпаю, и мне приснитсяСамый хороший сон.
Итак, даже хорошими снами мы обязаны вождю! Ныне Евтушенко «оправдывается»: «…я очень хорошо усвоил: чтобы стихи прошли (то есть могли в 1949–1952 году попасть в печать. – В. К.), в них должны быть строчки о Сталине»[844]. Но это беспардонная ложь; так, истинный поэт Владимир Соколов, начавший печататься почти одновременно с Евтушенко, в 1948-м, о Сталине не писал. И не потому, что был «антисталинистом», а не желая добиваться «успеха» не имеющими отношения к творчеству «достижениями». Позволю себе сослаться и на свой литературный путь: выступая в печати с 1946 года, я при жизни Сталина ни разу не упомянул о нем, и опять-таки не потому, что в те времена «отрицал» вождя, но потому, что считал воспевание его чем– то недостойным…
Евтушенко, «задушевно» превознося Сталина, конечно же, сознавал, что это способ добиться громкого «успеха» без подлинного творческого труда… И он сразу же обрел статус «ведущего молодого поэта», начал выступать «в одном ряду» с тогдашними «мэтрами», – например, на считавшейся наиважнейшей дискуссии о Маяковском в январе 1953 года, где ему предоставили слово единственному из его поколения, – стихи его стали публиковаться в газетах рядом со стихами самых «маститых» (разумеется, с официальной точки зрения) и т. д. В частности, будучи «незаконно» (без аттестата) принят в Литинститут, он не счел нужным в нем учиться, ибо сам уже стал, в сущности, «маститым».
Я назвал Евтушенко «жертвой культа Сталина», имея в виду, что именно этот культ создал условия, в которых громкий «успех» мог быть достигнут предельно легким путем. Это, повторю, нисколько не оправдывает Евтушенко, ибо пуститься или нет на такой «путь» – каждый человек решал сам.
Могут напомнить, что до Евтушенко многие подлинно значительные поэты воспевали Сталина: в 1935 году это сделал (кстати, первым из русских поэтов) Пастернак, в 1945-м – Исаковский, в 1949-м – Твардовский. Но тут есть принципиальное различие, ибо эти поэты уже имели к тому моменту бесспорное признание, достигнутое на пути творчества. Совсем иное дело – превознесение вождя автором, еще ровно ничего не сотворившим: такой «дебют» затруднял или вообще преграждал путь к подлинному творчеству…
Выше шла речь о том, что Твардовский и после «разоблачения» Сталина, не опасаясь гонений, воплощал в поэзии свои убеждения, – и это обнажает все ничтожество Евтушенко, ибо, когда он позднее стал самым резким образом «разоблачать» Сталина, это было столь же конъюнктурным делом (кстати, тот же