Читать интересную книгу Тайный советник вождя - Владимир Успенский

— И мне тоже, — сказал я. — В Красноярске таймень не такой уж деликатес. У меня там знакомые, могут прислать замороженного. Хоть самолетом, хоть поездом. Тем более для товарища Сталина. Вагон рыбы пришлют.

— Нет, — посерьезнел Иосиф Виссарионович. — Для Сталина как раз не нужно. Это было бы совсем неверно.

На том и закончили. А я все же решил доставить удовольствие нашему исхудавшему Верховному Главнокомандующему, для общей пользы подкрепить его. Связался с Красноярским крайкомом партии. Там был тогда молодой работник Константин Устинович Черненко, кажется, второй секретарь. Я знал о нем: он собирал материал о туруханской ссылке товарища Сталина, о его пребывании на берегах Енисея. Остальное не требует объяснений. Дней через десять Иосифу Виссарионовичу приготовили уху, а затем предложили и жареного тайменя. Он, конечно, понял, откуда сие. С жареной рыбой мы расправились вместе…

Ну а после баньки продолжили привычную процедуру. Обсохли, оделись и, закутавшись в тулупы, вышли на террасу. Расположились в креслах. Власик принес коньяк, рюмки, фрукты. Все это — на столик между нашими креслами, куда Иосиф Виссарионович велел поставить и шахматы. Те, старые, с «Сетанкиной фигурой». За прошедшие годы катушка, заменявшая туру, потемнела, обветшала, надо бы новую, но я знал приверженность Сталина к привычным вещам. Он взял катушку, согрел ее в руках, поднес к щеке и долго держал, ощущая ее тепло, казавшееся, наверное, ему теплом любимой дочки.

Поставил фигуру на место. Сделал ход, другой. Я отвечал. Паузы между ходами становились все длиннее. Ночь была морозная, тихая. Редкие выстрелы зениток, разрывы снарядов лишь контрастно подчеркивали эту тишину, которая делалась еще более глубокой, звенящей. Иосиф Виссарионович подремывал. Я взглядом показал Власику, чтобы удалился. Меня тоже после долгого дня, после парилки и коньяка охватывало блаженное состояние, я погружался в приятное полузабытье. Но какой-то свет резанул по глазам. Вдали, на западе, медленно опускалась к черной зубчатой кромке леса осветительная авиабомба. Глянул на спавшего Сталина. При неестественном трепетном свете сомкнутые губы его казались бескровными, белыми. Щеки — восковые. Вместо глаз — черные провалы. Показалось, что он не дышит. Неподвижное, остывающее тело! Я даже вскрикнул. Иосиф Виссарионович открыл глаза, осмотрелся, вздохнул глубоко, спросил:

— Мой ход, Николай Алексеевич?

Врезалось в память восковое его лицо, неподвижность, провалы глаз. В тревожных снах видел его потом таким. И ведь не предугадаешь. Через одиннадцать лет смерть придет за ним именно сюда, на эту террасу. В ночь после бани проберется к нему через теплый тулуп. Но одиннадцать лет — это довольно большой срок, вместивший в себя много очень важных исторических событий.

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ

1

Вечером 5 января 1942 года состоялось совместное заседание членов Ставки Верховного Главнокомандования и членов Государственного Комитета Обороны. Присутствовали также руководители Генерального штаба. Людей набралось много, поэтому и я находился не в комнате за кабинетом, а в самом кабинете, затерявшись среди других. Случай для меня исключительный, поэтому особо запомнился.

Необычность этого освещения не только в большом количестве участников, но главное — в его важности, да и в странной форме проведения. Оно замышлялось не только деловым, но и праздничным. В этом особенно проявилось естество Иосифа Виссарионовича того периода: становясь все более военным, он не утратил черты политического, партийного деятеля. Некоторые поступки, решения, в том числе и удачи, и срывы можно объяснить сочетанием и противоборством этих двух качеств. Плюс, конечно, характер, натура, опыт.

Среди тех, кто готовил это совещание и готовился к нему, на сей раз не было единодушия, однако, я надеялся, что разногласия сгладятся, и не предполагал, что они проявятся в столь резкой форме, как это произошло. Даже начало совещания не предвещало вроде бы конфликта. Борис Михайлович Шапошников кратко подвел итоги сражения под Москвой и наших контрударов под Ростовом и Тихвином. Начальнику Генштаба как раз бы предложить и обосновать подробный план предстоящих действий, прояснить ближайшие и дальние перспективы — это его заботы, но о перспективах Шапошников сказал еще короче и суше, чем о достигнутых успехах. Противник, дескать, еще не сломлен, однако Ставка считает: немцы не выдержат наших настойчивых последовательных ударов на различных участках от Ладоги до Азовского моря. На такой оценке базируется соответствующее решение Верховного Главнокомандования развернуть наступление по всему фронту, чтобы до весны освободить большую территорию, заставить противника израсходовать силы до летних боев.

Без огонька, без твердой уверенности, в несвойственной ему казенной манере изложил все это Борис Михайлович. И не от усталости, не от нездоровья: говорил не совсем то, что считал нужным, а то, что обязан был сказать по долгу службы. Его тон в какой-то мере повлиял на оптимистическое настроение Сталина. Но незначительно. Иосиф Виссарионович поздравил собравшихся с большими успехами, подчеркнул, что эти успехи необходимо закрепить и развить. Сие выступление Верховного Главнокомандующего многократно приводилось в исторических исследованиях, в мемуарах, поэтому я процитирую только определяющие фразы и сосредоточусь на том, что, как теперь принято выражаться, «осталось за кадром». А осталось немало. Изложенное маршалом Шапошниковым в общих чертах Сталин начал детализировать, уже одним этим подчеркивая, где и у кого созрел замысел:

— Немцы в растерянности от поражения под Москвой, они плохо подготовились к зиме, рассчитывая на быструю победу, — говорил Иосиф Виссарионович. — Сейчас самый подходящий момент для перехода в общее наступление. Враг рассчитывает сорвать, задержать наше наступление, чтобы весной, собрав силы, вновь перейти к активным действиям. Он хочет выиграть время, получить передышку. А наша задача состоит в том, чтобы не дать немцам этой передышки, гнать их на запад без остановки, чтобы они не могли создать, накопить резервы. Тогда к лету у нас будут резервы, а у немцев не будет больше резервов…

Разъяснял все это Сталин ровным негромким голосом, прохаживаясь по, кабинету вдоль длинного стола, за которым сидели присутствующие. Сообщал то, что было обдумано им, не вызывало сомнений у него, с уверенностью, что не вызовет сомнений, возражений и у других. Даже тише обычного говорил, сдерживая свои радостные эмоции, вызванные боевыми успехами. Слушавшие напрягались. В том числе Жуков, и особенно в те моменты, когда Сталин удалялся от него, спиной к нему. Мы уже упоминали о том, как бессонные ночи, переутомление, длительное нервное возбуждение отразились на состоянии Георгия Константиновича. Давали знать себя контузия, полученная в первой войне с германцами. С ноября у Жукова часто болела голова, ломило уши, обострялась раздражительность.

— Погромче, — не выдержал он.

— В чем дело, товарищ Жуков? — остановился Сталин, удивленный тем, что его прервали.

— Бубните себе под нос, половины не слышно.

Иосиф Виссарионович опешил. Мог бы взорваться. Но силен был гипноз Жукова, героя Московской битвы, несгибаемого генерала, ломавшего все авторитеты.

— Ми-и не бубним, товарищ Жуков, ми-и говорим об очень серьезных вещах.

— Поэтому и прошу говорить громче, чтобы все слышали.

Сталин уже полностью взял себя в руки:

— Не надо просить за всех. Если у вас плохо со слухом, это не значит, что и у других тоже. Но я постараюсь, чтобы меня слышали, чтобы меня поняли все.

И действительно заговорил громче, остановившись возле своего стола. Изложил замысел. Общее наступление должно было вестись по трем направлениям. Войска Ленинградского, Волховского фронтов должны нанести поражение вражеской группе армий «Север», отбросить противника как можно дальше от Ленинграда. Войскам Юго-Западного и Южного фронтов ставилась задача разгромить группу армий «Юг» и освободить Донбасс. А Черноморскому флоту и Кавказскому фронту освободить Крым… Вроде бы все правильно, надо наращивать активность там, где были достигнуты успехи. Но почему все больше мрачнел Жуков, почему хмурился Василевский, почему неподвижным как маска было выразительное обычно лицо Шапошникова?! Не знаю, как выглядел в тот момент я сам, но беспокойство не покидало меня. А Сталин между тем продолжал развивать свой план. Главные события должны были развернуться в центре, где противнику нанесено особо ощутимое поражение. Войскам левого крыла Северо-Западного, Калининского фронтов и главным образом Западного фронта, предстояло, охватив противника с севера и с юга, окружить крупную группировку врага в районе Ржева, Вязьмы, Смоленска. А окружив — уничтожить, открыв тем самым путь на Минск. Обстановка складывалась так, что это представлялось вполне возможным. Наши войска уже нависали над Вязьмой с севера, навстречу им с юго-востока туда же двигалась группа генерала Белова. А взять Вязьму — значит перерезать все пути, связывающие большую вражескую группировку с ее тылом, перехватить горловину огромного «мешка».