Нижние чины располагались на нижнем этаже (хотя гадить они наладились на верхних). Разговоров здесь слышно не было – все или почти все, видимо, уже спали. Сквозь распахнутые – для сквозняка – двери квартир, выходящих в вестибюль, доносился разноголосый храп, сонное чмоканье, бормотание, хриплый прокуренный кашель.
Андрей заглянул сначала в квартиру налево. Здесь устроились армейцы. Из маленькой комнатушки без окон виднелся свет. Сержант Фогель в одних трусах и в фуражке, сдвинутой на затылок, сидел за столиком и прилежно заполнял какую-то ведомость. В армии был порядок: дверь комнатушки была настежь, так что никто не мог бы войти или выйти незамеченным. На звук шагов сержант быстро поднял голову и всмотрелся, прикрывая лицо от света лампы.
– Это я, Фогель, – сказал Андрей негромко и вошел.
Сержант мигом поставил ему стул. Андрей сел и огляделся. Так, в армии порядок. Все три бидона с расходной водой здесь. Ящики с консервами и галетами для завтрашнего завтрака тоже уже здесь. И ящик с сигаретами. Прекрасно вычищенный пистолет сержанта лежал на столе. Дух в комнатушке стоял тяжелый, мужской, походно-полевой. Андрей положил руку на спинку стула.
– Что на завтрак, сержант? – спросил он.
– Как обычно, господин советник, – сказал Фогель, удивившись.
– Давайте-ка придумайте что-нибудь не как обычно, – сказал Андрей. – Кашу, что ли, рисовую с сахаром… Консервированные фрукты остались?
– Можно рисовую кашу с черносливом, – предложил сержант.
– Давайте с черносливом… Воды выдайте утром двойную порцию. И по полплитки шоколаду… Шоколад остался?
– Есть еще немного, – сказал сержант неохотно.
– Вот и выдайте… Сигареты что – последний ящик?
– Точно так.
– Ну, ничего не поделаешь. Завтра – как обычно, а с послезавтрашнего дня сокращайте норму… Да, и вот еще что. Полковнику с сегодняшнего дня и впредь – двойную порцию воды.
– Осмелюсь доложить… – начал было сержант.
– Знаю, – прервал его Андрей. – Скажете, что это мой приказ.
– Слушаюсь… Угодно господину советнику… Анастасис! Куда?
Андрей обернулся. В коридоре, покачиваясь на нетвердых ногах и придерживаясь рукой за стену, стоял совершенно раскисший со сна солдат – тоже в одних трусах и в ботинках.
– Виноват, господин сержант… – промямлил он. Видно было, что он ничего не соображает. Потом руки его опустились по швам. – Разрешите отлучиться в уборную, господин сержант!
– Бумага нужна?
Солдат почмокал губами, пошевелил лицом.
– Никак нет. Имеется… – Он показал зажатый в кулаке клочок бумаги, видимо, из Изиных архивов. – Разрешите идти?
– Ступай… Прошу прощения, господин советник. Всю ночь бегают. А случается, что и просто так… под себя… Раньше хоть марганцовка помогала, а теперь вот ничего уже не помогает… Угодно будет, господин советник, проверить караулы?
– Нет, – сказал Андрей, поднимаясь.
– Прикажете сопровождать?
– Нет. Останьтесь.
Андрей снова вышел в вестибюль. Здесь было так же жарко, но воняло все-таки поменьше. Рядом бесшумно вырос Немой. Слышно было, как на лестнице, этажом выше, оступается и шипит сквозь зубы рядовой Анастасис. Не дойдет ведь до сортира, на пол навалит, подумал Андрей с гадливым сочувствием.
– Ну что, – сказал он вполголоса Немому. – Посмотрим, как гражданские устроились?
Он пересек вестибюль и вошел в дверь квартиры напротив. Походно-полевой дух стоял и здесь, но армейского порядка уже не было. Пригашенная лампа в коридоре тускло освещала сваленные кое-как приборы в брезентовых чехлах вперемежку с оружием, грязный рюкзак с развороченными внутренностями, брошенные у стены манерки и кружки. Взявши лампу, Андрей шагнул в ближайшую комнату, и сейчас же ему под ноги попался чей-то ботинок.
Здесь спали водители – голые, потные, распростертые на мятом брезенте. Даже простыни не постелили… Впрочем, простыни были, надо думать, грязнее всякого брезента. Один из водителей вдруг поднялся, сел, не раскрывая глаз, зверски поскреб плечи и проговорил невнятно: «На охоту идем, а не в баню… На охоту, понял? Вода желтая… под снегом желтая, понял?» Еще не договорив, он снова обмяк и повалился на бок.
Андрей убедился, что все четверо на месте, и прошел к следующей комнате. Здесь уже обитала интеллигенция. Спали на раскладушках, застелив их серыми простынями, спали тоже неспокойно, с нездоровым храпом, – постанывали, скрипели зубами. Двое картографов в одной комнате, двое геологов – в соседней. В комнате геологов Андрей уловил незнакомый сладковатый запах, и ему сразу же вспомнилось, что ходит слух, будто геологи покуривают гашиш. Позавчера сержант Фогель отобрал сигарету с анашой у рядового Тевосяна, начистил ему зубы и пригрозил сгноить в авангарде. И хотя полковник отнесся к этому случаю скорее юмористически, Андрею все это очень не понравилось.
Остальные комнаты в огромной квартире были пусты, только на кухне, закутавшись с головой в какое-то тряпье, спала Мымра – измотали ее, видно, за этот вечер. Из-под гнусного тряпья торчали тощие голые ноги, все в ссадинах и каких-то пятнах. Вот еще беда на нашу голову, подумал Андрей. Шамаханская царица. Черт бы ее побрал, проклятую сучку. Шлюха грязная… Откуда? Кто такая? Бормочет невразумительное на непонятном языке… Почему в Городе – непонятный язык? Как это может быть? Изя услышал – обалдел… Мымра. Это ведь Изя ее так назвал. Правильно назвал. Очень похоже. Мымра.
Андрей вернулся к комнате водителей, поднял лампу над головой и показал Немому на Пермяка. Немой, бесшумно скользнув между спящими, нагнулся над Пермяком и взял его обеими ладонями за уши. Потом он выпрямился. Пермяк уже сидел, упираясь одной рукой в пол, а другой – отирая с губ набежавшую во сне слюнку.
Поймав его взгляд, Андрей мотнул головой в сторону коридора, и Пермяк сразу же поднялся на ноги – легко и беззвучно. Они прошли в пустую комнату в глубине квартиры, Немой плотно закрыл дверь и прислонился к ней спиной. Андрей посмотрел, где сесть. Комната была пуста, и он сел прямо на пол. Пермяк опустился перед ним на корточки. В свете лампы конопатое лицо его казалось нечистым, спутанные волосы падали на лоб, и сквозь них чернела корявая татуировка «раб Хрущева».
– Пить хочешь? – спросил Андрей вполголоса.
Пермяк кивнул. На лице его появилась знакомая блудливая улыбочка. Андрей извлек из заднего кармана плоскую флягу, где на донышке плескалась вода, и протянул ему. Он смотрел, как Пермяк пьет – маленькими скупыми глотками, шумно дыша через нос, двигая щетинистым кадыком. Вода сразу же испариной выступала у него на теле.
– Тепленькая… – сипло сказал Пермяк, возвращая пустую фляжку. – Холодной бы… из-под крана… Эх!
– Что там у вас с двигателем? – спросил Андрей, засовывая фляжку обратно в карман.
Пермяк растопыренной ладонью собрал пот с лица.
– Говно – двигатель, – сказал он. – Его у нас вторым делали, не поспевали к сроку… Чудо еще, что до сего дня продержался.
– Починить можно?
– Починить можно. Денька два-три потыркаемся – починим. Только это ненадолго. Еще километров двести прочапаем, снова будем загорать. Говно – двигатель.
– Понятно, – сказал Андрей. – А ты не заметил, кореец Пак около солдат не вертится?
Пермяк досадливо отмахнулся от этого вопроса. Он придвинулся к Андрею и проговорил ему в самое ухо:
– Нынче на обеденном привале солдаты сговорились дальше не идти.
– Это я уже знаю, – сказал Андрей, стискивая зубы. – Ты мне скажи, кто у них верховодит?
– Не могу никак разобрать, начальник, – свистящим шепотом ответил Пермяк. – Болтает больше всех Тевосян, но ведь он трепло, а потом он последнее время что ни утро – торчит…
– Что?
– Торчит… Ну – под балдой, накурившись… Его никто не слушает. А вот кто настоящий заводила – не пойму.
– Хнойпек?
– А хрен его знает. Может, и он. Человек в авторитете… Водители вроде бы тоже за, то есть чтобы дальше не идти. От господина Эллизауэра толку никакого нет – он только хихикает, как падло, да всем старается угодить… боится, значит. А я что могу? Я только их подзуживаю, что на солдат полагаться нельзя, что они нашего брата-водителя ненавидят. Мы, мол, едем – они идут. Им паек солдатский, а нам – как господам ученым… За что, мол, им нас любить? Раньше действовало, а теперь что-то плохо действует. Главное что? Тринадцатый день послезавтра…