Читать интересную книгу Останкинские истории (сборник) - Владимир Орлов

Наводить справки, какое привидение имели в виду коммунальные жильцы, Крейсеру Грозному было не у кого, боевые сподвижники его, наверное, одолевали противника на флангах, Крейсер Грозный с ревом, нос трубой, двинул вперед. Наткнулся на Совокупееву и чуть не разбился об утес ее плеча.

— Совокупеева! Ты чего голая? Ты привидение, что ли? Вся в синяках. Это тебя, что ли, хотят угнать в рабство?

— Тише… тише… — зашептала Совокупеева. — Какое рабство! Не гогочи! Да, привидение. Из-за этой растеряхи Леночки Клементьевой. Да… Вон те, две, нам вредят… Самозванки!

— Ладно! — вскрикнул Крейсер Грозный и взмахнул древком. — Вот те две? Да это разве привидения? Это же бабы!

При этих его словах началось новое нашествие в нижние палаты Тутомлиных. Разобрав, расколошматив, разбросав доски, оставленные реставраторами в дверных и оконных проемах охраняемого государством памятника, в подвалы ринулись городские жители. По большей части — зеваки. После салюта с шутихами они окружили дом и, рты раскрыв, будто фанатики шахмат следующего хода Каспарова, ожидали сообщений о ночной прогулке изведенной покровской девы. С ними доверительно беседовали стражи порядка. Но не все там были бескорыстные зеваки, не все. Стоял и жужжал, выражая недовольство устроителями, уже упомянутый мужчина-бузотер с кофром. Вернулись, выгрузив добычу, и многие другие дневные гости дома. Вдруг и вечером что-нибудь отсыплется. Проходил мимо и остановился молодой человек с рюкзаком и альпенштоком. И надо сказать, стоять было интересно. Сообщения о ходе прогулки привидения поступали постоянно и самые невероятные, от них дух захватывало, а рты открывались все шире и шире. «Это та, которая, помните, стреляла в великого князя…» — «Нет. Та из Лялина переулка. Это которая разбилась на стратостате Осоавиахима…» Потом разнеслось: «Их три! Раздают иностранцам! Делят!» А уж когда очевидным стало, что привидения могут поделить окончательно и ничего не достанется, увлекая за собой милиционеров, ринулись в оконные и дверные проемы, потому как иначе жить дальше было нельзя.

При общей толкотне и свалке у Шеврикуки вдруг начались перебои сознания. В нем самом причин для них не было. У кого он мог вызвать возражения и кому могло оказаться неприятным его присутствие? Неужели он, Шеврикука, имел неверное понятие о домовом Пелагеиче? Вряд ли. Воздействовать на него принялась сила, Шеврикуке неведомая. Этой силе пришлось противиться, она была настырна и неутомима. Не одно уже любознание удерживало теперь Шеврикуку в доме Тутомлиных. Гликерия перестаралась. Платье ее, да еще со шлейфом, было хорошо для хождений над публикой и в завороженных стенах. Но Гликерия спустилась выручать Дуняшу. Ее могли и затоптать. Хорошо хоть набежавшие сверху и с улицы не знали, кто здесь привидение, кого сдают в аренду и кого делят, к тому же все они очень скоро в месиве толкотни стали частицами общего дурева, сами по себе ничего не значащими, они желали лишь устоять на ногах и дать по роже, кому — в ответ, кому — на всякий случай. Шеврикука вовсе не собирался встревать во что-либо, да и не мог, однако теперь его тянуло быть поближе к Гликерии. «Не буду я ей ни в чем способствовать! Еще чего!» — говорил себе Шеврикука, но его тянуло. Пребывал он еще пауком, стал энергично удлинять паутину, по камням свода передвигаясь к Гликерии, попавшей в осаду. «Ну и попала в осаду, возьмет и уйдет куда хочет, сквозь стены, сквозь людей. Сквозь меня!» Ворчал, а сам двигался. Тут его и взяли в оборот, стараясь вовсе погасить в нем сознание. Но не смогли. Однако на время затухли впечатления и поступки Шеврикуки. Вот-вот он видел Гликерию уже рядом, бровь ее рассечена, струйка крови бежала по щеке. «Это у Гликерии-то кровь?» — успел удивиться Шеврикука, и — темнота… Вот он снова живет и действует, несется по тесаным камням, но Гликерии под ним нет. Шеврикука остановился в растерянности, оглядел «Ходынское поле». Все та же толкотня продолжалась под ним. Никем не остановленные осветители и пиротехники (или кто там занимался эффектами у Дударева?) не утихомирили пляски цветных пятен, да еще и швыряли дымовые шашки и петарды. Полпрефекта Кубаринов взывал к законодательной власти. Крейсер Грозный опять колошматил древком неуспокоенного японца, повторявшего: «Привидение Александрин! Перл Харбор! Пожалуйста!» «Я тебе покажу Александрин! — воодушевленно гремел Крейсер Грозный. — Я тебе покажу Перл-Харбор!» Молодой человек с рюкзаком на спине, спешивший днем в Сверчков переулок на собрание скалолазов, с альпенштоком в руке ползал теперь по опорным столбам и сводам, крошил камень и направлялся к Шеврикуке. «Придется его сдунуть, — прикидывал Шеврикука, — не то ведь задавит. А он цепок». Но, усилив свою чувствительность к предметам и существам, недружелюбно настроенным к нему в предпотолочье, Шеврикука вдруг открыл, что в поход на него двинулись насекомые из разных закоулков дома. Уже приходилось обращать внимание на легкомыслие Шеврикуки. Занявшись якобы от скуки плетением кружев, беседок и замков, он будто и не держал в голове мысли о местных постояльцах. А ведь слышал сегодня напоминание о том, что изверг Бушмелев был здесь зверски и до смерти заеден насекомыми. Толпа пауков с клопами в психической атаке шла прямо на Шеврикуку. Этим передовым смельчакам не повезло. Молодой скалолаз с альпенштоком, стремясь к вершине, прополз по своду мимо Шеврикуки, не задев его, зато недругов кого раздавил, кого осыпал в бушующую внизу толпу. Погибших сменили новые бойцы, угрюмо приближались к Шеврикуке. Рядом возник прыткий, заскочивший с тыла паучок, Шеврикука хотел было сбросить его в толпу, но услышал: «Не пропадем. Я при вас. Не пропадем». И будто бы голос знакомый. «Пэрст, а ты здесь откуда?» — спросил Шеврикука. И снова — темнота… Далее он сидел в освещенной комнате, похожей на гримерную. Он был уже не паук, а имел человечий облик. А может быть, он сидел никакой, невидимый. Во всяком случае, барышня, рыдавшая перед зеркальной створкой, его не видела. Но она и никого не видела. Барышня эта была Елена Клементьева, музыковед, обожавшая Митеньку Мельникова. И Шеврикука понял: это ее по причине хрупкости, мечтательно-влюбленного взгляда, белизны щек и плечей назначили привидением. А она не оправдала доверия. На стульях вокруг нее лежали кофточки, ночное белье, нижние юбки, ленты, шляпы, на полу колоколом стояло платье роброн будто с полотен Левицкого или Боровиковского. Совокупееву, видимо убиравшую Леночку к выходу, в интересах дела отправили к публике привидением, притом в случайном и сборном костюме. Или она сама вызвалась стать привидением в отчаянии и кураже. «Вы, Леночка, не расстраивайтесь, — сказал Шеврикука. — Митенька вас не видит. Вы еще услышите полет шмеля». «Кто здесь? — вскрикнула в испуге Клементьева. — Кто вы?» И опять — темнота… Потом хождение в узких, кривых коридорах. Лабиринт, убежище утомившегося повесы-коллекционера?.. Чьи-то тени. Чьи-то блудливые глаза. Неужели Продольный? Этот-то здесь каким образом? Останкинские и вообще не должны были бы попасть на Покровку. А с Продольным рядом и так называемый дядя, мордоворот и атлет, уполномоченный Любохват. Зачем они здесь? Какие у них интересы? Неужели у них есть интерес и к привидениям?.. А это кто? Бордюр? Где он? Рядом? Или в нем, в Шеврикуке? Или нигде? Нет, кто-то сдавливает его плечи. По-приятельски, но и назидающе властно: «Успокойтесь, Шеврикука. Да, и мы здесь. А где же нам быть? Но успокойтесь. И остыньте». И снова — провал в темноту… Он, Шеврикука, в подземелье с низким, плоским потолком. Ледяная декабрьская стужа. Кости и черепа в углах. Узилище Бушмелева или застенок иного столетия? Сам он проник сюда или брошен, заточен навечно? Похоже, сам… Но сейчас откроется люк в потолке и спустится к Шеврикуке вырвавшийся, наконец, из оков проклятий свирепый дух Бушмелева. Вот его гремящие шаги… И опять — свалка в нижних палатах. Вдруг и впрямь вырвался на волю свирепый дух? Неужели никто не слышит его мстительный рык? Его, упрятанного, скованного, будто укрощенного навсегда, возбудила, растревожила, взбеленила дурная людская свара. Как бы не воссоздались и не ожили в нем гордыня и угрюмый зов злого помысла. Неужели никто не чувствует, что он уже раскачивает дом, что в дико-могучем порыве жаждет разнести, разломать, изувечить все и всех? А уж пауков, а уж насекомых, тех в первую очередь… «Да что это я? Что со мной происходит? — недоумевал Шеврикука. — Я не паук и не дрозофила. Я побыл ими. И хватит. Чего я пугаюсь?» А уже и не пугался. Уже тот, испытанный им в Доме Привидений Ужас охватывал его. И воображалось невообразимое — как нечто злорадное, несокрушимое разрастается, разливается повсюду, извергая холодный ядовитый огонь и запахи праха. А вокруг уже кричали: «Земля трясется!» — «Это в метро, в туннелях, взрывы и сдвиги!» — «Помпеи и Геркуланум!» — «Свету конец!» — «Сумку верните! Отдайте сумку!» — «Газ! Газ пустили!» — «Слезоточивый!» — «Нервно-паралитический!»…