Читать интересную книгу Мистер Фо - Джон Кутзее

- Оставьте его, Сьюзэн,-сказал он устало,- он привыкает к орудиям письма, это часть учения.

- Он перепачкает ваши бумаги, - кричала я.

- Они и без того сплошная пачкотня, хуже не станут, - ответил он. - Идите сюда, посидите со мной.

Я села возле него. В жестоком дневном свете я не могла не обратить внимания на грязные простыни, на его длинные грязные ногти, тяжелые мешки под глазами.

- Старая шлюха, - сказал Фо, точно прочитав мои мысли. - Старая шлюха, которая может заниматься своим ремеслом лишь под покровом ночи.

- Не говорите так,- запротестовала я. - Разве шлюха впитывает в себя рассказы людей и возвращает их миру в прекрасных одеждах? Мир стал бы беднее, если бы не было писателей, которые взвалили на свои плечи эту обязанность. Имею ли я право назвать вас этим ругательным словом за то, что вы дали мне приют, обласкали меня и выслушали мою историю? Вы дали мне дом, а у меня не было крыши над головой. Я думаю о вас как о любовнице или, если мне будет позволено сказать такое, как о жене.

- Прежде чем вы выскажетесь до конца, Сьюзэн, попытайтесь узнать, какой я вынашиваю плод. Коль скоро мы заговорили о деторождении, быть может, пришло время рассказать мне правду о вашем собственном ребенке, дочери, затерявшейся в Баия. У вас в самом деле есть дочь? Живая дочь, а не очередная история?

- Я отвечу, но скажите сначала: девочка, что вы подослали, которая носит мое имя, она живая?

- Вы прикасались к ней, вы ее обнимали и целовали. Неужели вы рехнетесь назвать ее неживой?

- Живая, такая же, как я, как моя дочь; вы тоже живой, как мы все. Мы все живые, мы живем в общем мире.

- Вы забыли Пятницу.

Я повернулась к Пятнице, он по-прежнему водил пером. Лист бумаги перед ним был сильно испачкан, словно не привыкшим к перу ребенком, но на нем были буквы, письмена, похожие на буквы, многие строчки, составленные из тесно прижатых друг к другу букв «о». Второй лист лежал у его локтя, он был весь исписан теми же письменами.

- Он учится писать? - спросил Фо.

- Он пишет, по-своему, конечно, - сказала я. - Он пишет букву «о».

- Это начало, - сказал Фо. - Завтра вы научите его букве «а».

IV

Темная убогая лестница. Я спотыкаюсь о чье-то тело. Оно не шевелится, не издает ни звука. Пламя спички выхватывает из темноты фигуру женщины или девочки; длинное платье скрывает ноги, руки зажаты под мышками, хотя, может быть, у нее неестественно короткие конечности, похожие на культи инвалида. Лицо закутано серым шерстяным шарфом. Я начинаю его разматывать, но шарф оказывается бесконечным. Голова откинута набок. Тело не тяжелее соломенной куклы.

Дверь не заперта. Через единственное окно лунный свет проникает в комнату. Что-то прошмыгнуло под моими ногами, наверное, мышь или крыса.

Они лежат рядышком в постели, не касаясь друг друга. Сухая, как бумага, кожа туго обтягивает их кости. Губы приоткрыты, виднеются зубы, поэтому кажется, что они улыбаются. Глаза закрыты.

Я накрываю их покрывалом, задерживаю дыхание, боюсь, что от прикосновения они распадутся, рассыплются в прах, но они лежат целехонькие, оба в ночных рубашках. В воздухе чудится легкий запах сирени.

Занавеска алькова рвется от легкого рывка. В углу кромешная тьма, как в яме, в затхлом воздухе комнаты не хочет зажигаться спичка. Наклонившись, шаря руками, я обнаруживаю Пятницу, он лежит на спине, вытянувшись во весь рост. Касаюсь его ног, они тверды, как деревяшки, затем рука ощупью движется вверх по мягкой тяжелой ткани, в которую он завернут, к лицу.

Кожа его тепла, но я не сразу нахожу пульс, нащупываю его у горла. Он слабый, словно сердце бьется где-то очень далеко. Легко касаюсь волос. Они правда похожи на овечью шерсть.

Зубы его стиснуты. Пытаюсь их разжать, просунуть пальцы между челюстями.

Ложусь на пол рядом, лицом вниз, запах застоявшейся пыли бьет мне в ноздри.

Лежу долго, может быть, даже засыпаю, слышу как он шевелится и поворачивается на бок, почти бесшумно, словно листья падают на уже покрытую листьями землю. Подношу руку к его лицу. Зубы его разжаты. Приникаю ухом к его рту. Жду.

Первое время ни звука. Затем, если удается абстрагироваться от ударов моего сердца, я начинаю различать слабый далекий шум: шум волн в морской раковине и вместе с ним, словно кто-то раз или два прикоснулся к струнам, вой ветра и птичий крик.

Приникаю еще ближе, прислушиваюсь к другим звукам: щебету воробьев, глухим ударам мотыги, различаю чей-то голос.

Вместо дыхания из его рта льются звуки острова.

***

На углу дома чуть выше уровня глаз прибита дощечка. «Даниель Дефо, писатель» - написано белым по синему, ниже еще какая-то надпись, но слишком мелкая, невозможно разобрать.

Вхожу. Ясный осенний день, но свет не проникает через стены. На лестничной площадке я спотыкаюсь о легкое, точно соломенная кукла, тело женщины или девочки. В комнате темнее, чем было раньше; ощупывая рукой каминную полку, нахожу огарок свечи и зажигаю его. Он горит тусклым синим пламенем.

На постели - пара, лицом друг к другу, ее голова покоится на его согнутой в локте руке.

Пятница лежит у себя в углу, повернувшись к стене. У него на лице шрам, не замечал его раньше, ну, точно ожерелье, след веревки или цепи.

На столе ничего, кроме двух пыльных тарелок и кувшина. На полу - коробка для писем с медными петлями и застежкой. Я ставлю ее на стол, открываю. Пожелтевший верхний лист изгибается полумесяцем от легкого прикосновения. Подношу свечу ближе, читаю первые слова, выведенные крупным, витиеватым почерком: «Дорогой мистер Фо, наконец я уже не в силах была грести».

Вздохнув, я с еле слышным всплеском соскользнула в воду. Подхваченную течением лодку уносит к югу, в страну китов и вечного льда. На поверхности воды вокруг - разбросанные Пятницей лепестки.

Я плыву к темным скалам острова» но что-то тягучее и тяжелое хватает меня за ногу, касается груди. Я на громадном ложе из морских водорослей, их щупальца вздымаются и опадают вместе с волной.

Вздохнув, с еле слышным всплеском я опускаю голову под воду. Взмахами рук вдоль тела я погружаюсь, и лепестки вьются вокруг меня, как снежинки.

Темный остов затонувшего корабля покрывают белые крапинки. Он громаден, как левиафан: огромный корпус с обломанными мачтами, расколотый посередине, погруженный в песок. Обшивка черная, пробоина кажется еще чернее. Если здесь водятся кракены, то они прячутся именно тут, высматривая добычу своими скрытыми панцирями глазами.

Под моими ногами вздымаются крохотные фонтанчики песка. Не видно веселых стаек мелкой рыбешки. Я вхожу в пробоину.

Я под палубой, это левый борт корабля; пробираюсь между склизкими стойками и балками. Огарок свечи висит на шнурке у меня на шее, Я держу его перед собой как талисман, хотя от него нет света.

Что-то мягкое мешает мне идти, может быть, это акула, мертвая акула, разжиревшая от сочных морских цветов, или тело стражника, закутанного в прогнившую ткань. Проползаю мимо на руках и коленях.

Кто мог знать, что море такое грязное. Однако песок под моими руками, там, где нет циркуляции воды, мягкий, влажный, вязкий. Он похож на глину во Фландрии, где покоятся, точно забывшись мертвым сном, многие поколения гренадеров. Стоит остановиться хоть на мгновение, тебя сразу начинает медленно, верно засасывать вниз.

Подхожу к шпангоуту и лестнице. Дверь, ведущая на лестницу, закрыта, но я толкаю ее плечом, водяная стена поддается, и я могу пройти.

Это вовсе не сельская баня. В темноте каюты вода стоит неподвижно, та же вода, что вчера, в прошлом году, триста лет назад. Сьюзэн Бартон и ее капитан, тучные, как свиньи, в белых ночных рубашках, с застывшими, вытянутыми, точно в молитве, руками, плывут, словно звезды под низким потолком. Я пробираюсь под ними.

В дальнем углу, под балками, наполовину погруженный в песок, подняв колени и опустив на них локти, сидит Пятница.

Я тереблю его шевелюру, нащупываю шов вокруг шеи.

- Пятница, - зову я, пытаюсь позвать, наклоняюсь над ним, погружаюсь руками и коленями в ил, - скажи, что это за корабль?

Но это не место для слов. Каждый вырывающийся из груди звук поглощается водой и растворяется в ней. Здесь тела обходятся без слов. Это мир Пятницы.

Он поворачивается, вытягивается во весь рост, лицом ко мне. Кожа туго обтягивает кости, губы его поджаты. Я пытаюсь пальцем разжать его челюсти.

Рот открывается. Из него льется не дыхание - ручеек, неиссякаемый ручеек. Он течет по его и по моему телу, течет по каюте, по затонувшему кораблю, омывает скалы и берег острова, он бежит к северу и югу до самого края земли. Нежный и прохладный, темный и бесконечный, он омывает мое лицо и мои веки.

Примечания

1

Воды! (порт.)

2

Вы говорите по-английски? (порт.)