палило нещадно. Пёс бежал, вывалив язык, и то и дело норовил усесться и взглянуть на хозяина: отдохнём, мол?
Василий здесь отдыхать не хотел.
Они миновали небольшой сад, тоже давно заброшенный, где какие-то деревья засохли и стояли голые, тёмные, а вишни пустили густую поросль, так что и дорожек не осталось. Опять вышли на широкий луг и, пройдя по нему, наконец обогнули холм и вернулись к воротам. Марьяша, Хохлик и Мудрик сидели тут же, на камнях у родничка, в ивовой тени. Волк немедленно потрусил туда, к воде.
— Ну что, Вася? — с тревогой спросила Марьяша. — Шибко страшный он?
— Да я откуда знаю, — пожал плечами Василий. — Нет там дома никакого. Он точно в той стороне живёт?
— А у него не дом, а землянка, землянка, — сказал Хохлик. — Я видывал.
Он почти сразу о том и пожалел, потому что общим решением его отрядили показывать дорогу. Шёл, втягивая голову в плечи и боязливо переступая копытцами, и мягкая его шерсть то и дело вставала гребнем вдоль хребта.
Василий шагал следом и жалел, что Волк в этот раз его не сопровождает. С Волком он чувствовал себя увереннее, самую малость.
— Да вон, вон, в холме чернеется! — указал пальцем Хохлик, оборачиваясь. — Туда тебе надобно.
И заскакал прочь, поднимая пыль. Так нёсся, что наверняка поставил рекорд. Василий даже присвистнул.
Он и землянку-то эту не сразу разглядел, прошёл мимо раза три, пока не сообразил, что смотрит на стену, обросшую землёй и травой, где вместо двери — провал, обрамлённый жердями. Длинные стебли, клонясь в стороны, почти закрывали его.
Василий постоял немного, набираясь решимости. Потом машинально протянул руку, чтобы постучать, и понял, что стучать-то особо и не во что.
— Эй, хозяин! — позвал он.
Долго ждать не пришлось. Кто-то завозился внутри, зашлёпал, а подойдя ближе, уставился из темноты.
Длинные волосы, похожие на сухую траву, свисали слипшимися прядями и закрывали половину лица, худого и землистого. Был виден один глаз под седой косматой бровью, но он, по крайней мере, находился на правильном месте, а не во лбу. И рука была одна. Ею человек опирался на землю, согнувшись.
Василий представился, но не дождался ответа. Рассказал о заповеднике, но не услышал ни радости, ни возражений. Попросил о помощи, и опять ничего не услышал.
— Нам бы хоть пару серпов или, не знаю, садовые ножницы, — сказал он. — Ещё озеро расчищать, тут бы экскаватор с ковшом, да откуда его взять... Ну, ты же кузнец, может, что-то предложишь? Опыт же у тебя какой-то есть!
Но одноглазый промолчал.
— Окей, — сказал Василий. — Начнём с другого. Может, тебе тут чего-то не хватает? Кузницу построить нужно? Молот добыть, наковальню, что-то ещё? Руду железную?.. Да ты глухой, что ли?
И опять не получил ни ответа, ни знака, что его слышат.
Василий ещё немного покричал. Потом попробовал объяснить жестами, что ему нужно. Потом, найдя прутик, нарисовал на земле серп и грабли, как умел. Одноглазый смотрел, молчал и не двигался.
— Тьфу! — сдался Василий. — Ясно. Можно считать, что кузнеца здесь нет.
Обратно он возвращался мрачный. День едва перевалил за середину, а уже столько всего случилось, и надежда то загоралась, то пропадала.
Другой это мир или бред, ясно одно: отсюда нужно выбираться, а то можно кончить тем, что тронешься умом, выроешь землянку на склоне холма, да так и просидишь остаток дней своих. Этого Василий точно не хотел.
Это вон местным больше ничего и не нужно. Есть крыша над головой, и плевать, что дырявая. Привозят какую-то гуманитарную помощь раз в месяц, и ладненько. Он такую идею придумал, и хоть бы кто оценил! Конечно, проще сидеть на месте ровно. Небось даже если он каким-то чудом отгрохает заповедник и облагородит территорию, они и тут стараться не станут. А ведь нужно ещё убирать, еду готовить, за порядком следить. Гиды нужны. И кто-то должен работать экспонатом, а то на что смотреть, если все попрячутся? Тьфу...
Когда он дошёл до родничка, его настроение окончательно упало. Хохлик уже куда-то делся, остались только Мудрик и Марьяша, а толку от них... Ещё и ждут, надеются, что он договорился с кузнецом, а как тут договоришься, если он как глухая стена? Ладно бы возражал, с возражениями можно работать, а чем прошибить молчание, Василий не знал.
— Всё, нужен другой план, — сказал он им мрачно, подобрал с земли камешек и забросил куда подальше. — Кстати, на площади вроде говорили, что и царского сына сюда сослали — ну, того, жирного, кривого и косого. А где этого урода держат, тоже закрывают? Вот честно, хоть его одного в клетку посади, да и пусть люди за деньги смотрят, а потом на эти деньги наймём бригаду работников. Как его там, Велидур?
Мудрик поднялся и похромал прочь, не сказав ни слова. И Марьяша тоже вскочила, посмотрела с осуждением.
— Нешто ты, Вася, не понял? — укоризненно спросила она, указывая на Мудрика. — А даже пусть и не понял, всё одно, как можно живую душу в клетку сажать? Он уж у царя насиделся, да и никто из нас не заслужил такого. Коли так, пусть уж лучше Казимир жизни наши отнимет, нежели насмешки терпеть!
И она его оставила. Заспешила за Мудриком, догнала, обняла за плечи, и они пошли прочь.
Василий уселся на камень, посмотрел на Волка и сказал: