Месяца полтора это продолжалось. Месяца полтора я по ночам не спал. Я не мог, я не считал себя вправе спать. Беда приближалась, и я не хотел, чтобы она застала меня спящим.
Иногда я задремывал, но и слухом и внутренним зрением обращен был туда, в подпол.
Однажды, в таком вот кратком обмороке полусна-полуяви, я повстречался с ним. Это было похоже на то, как если бы он дал мне аудиенцию. Мы говорили. Точнее сказать, я — пылко и отчаянно — объяснялся в своей ненависти, презрении и отвращении к нему и его племени, а он — словно в высокомерном бреду — все бубнил, старчески прижмуривая заплывшие глазки — акварельно-голубенькие, в седеньких ресничках — все бубнил, не слушая меня и ко мне, казалось, не обращаясь…
Он располагался где-то в самой сердцевине тьмы этого дома, в тесном каком-то вместилище, и я резко-отчетливо, как в сильном телеобъективе, видел его дремлющую древнюю усталую морду, сплошь заросшую седым жестким остро торчащим волосом, ожиревшую тушу его, утесненно загрузившую нору, и лениво-нервную ухмылку, как бы издевательскую, которая обнажала грязно-желтые вкривь и вкось растущие опасные зубы, меж которыми гнили остатки черного мяса, — когда юная палевая крыса, тихонько возившаяся сбоку от него, под его животом, делала, видимо, ему приятное.
А он все бубнил и бубнил, словно в параноидальном бреду, о том, как прекрасно будет в мире, когда они добьются, он даже зажмурился от восхищения, как прекрасен будет мир, когда они добьются: никаких людей… сплошное поле желтых одуванчиков… и только они, крысы, а в небе — вороны… а вокруг — до горизонта — желтые одуванчики… и никаких людей… только они, крысы, только вороны и одуванчики…
Это было настолько нелепо, убого, что я поразился: «Это что? Сон?»
Нет, сказал он, не сон. Я дам тебе знак, чтоб ты понял: это не сон.
Наутро, выйдя на террасу, я первым делом увидел крысу, лежащую посреди пола, в луже густеющей празднично-алой крови. Это был знак?
Крыса, судя по всему, сунулась в старую, с высохшей корочкой хлеба, давным-давно заржавевшую и обросшую пылью мышеловку, черт-те сколько времени простоявшую под скамейкой и забытую нами. Мышеловка сработала. Ударила в какое-то жутко-чувствительное, видно, место — по переносью, например… — иначе как объяснить смерть этой огромной жирной гадины, истекшей как будто бы напоказ кровью посреди террасы?
Или — все-таки — это был обещанный им знак?
Не думайте только, что мы сидели все это время сложа руки и, ножки поджав, робко озирались на несущиеся из-под стен мерзостные звуки победного крысиного нашествия.
Как могли, мы боролись. Зоокумарин покупали чуть ли не пудами. Все дело, однако, было в том, что этот, как нам сказали, лучший в мире препарат для борьбы с подпольной нечистью представляет из себя яд очень медленно действующий. С трех, кажется, прикормок вызывает у крыс гемофилию и недомогание (отрава мгновенного действия мгновенно же вызывает и подозрительность в крысиной стае…) — стало быть, в моменты массированного наступления этих тварей на жилище результат действия зоокумарина был от нас надежно, отдаленно скрыт.
Было ощущение, что все — без толку. Приманку с ядом они сжирали подчистую, и это никак, казалось, не отражается на их самочувствии. Казалось, только бодрости и ярости придает.
Но попыток сопротивления мы не оставляли.
Все подозрительные щели в жилой половине я засыпал битым стеклом, сверху заливал еще и цементом.
Где только можно рассыпал ломаную древесину бузины. По всем углам накидал сухих колючек репейника: говорят, что крыса, будучи не в состоянии избавиться от намертво впившегося в шерсть цепкого шарика, назад в нору пробраться не может, выгрызть не может, ужасно от всего этого нервничает и, в результате, ее разбивает кондрашка.
Слава Богу, что колькина комната оказалась им не по зубам. Когда я весною готовил ее к приезду новосела и утеплял полы, у меня хватило ума и дальновидения все щели на стыках стен и пола, прежде чем приколачивать плинтусы, оббить полосами кровельного железа, согнутыми под прямым углом.
Крысы догрызлись до железа (я даже слышал эти тюремные звонкие царапающие лязги-звуки) и все попытки проникнуть в колькины хоромы вскоре оставили. Если бы не это, кто знает, как бы мы себя повели. Может быть, даже сбежали. Представить себе безмятежно спящего Кольку в комнате, где шастают эти голохвостые мерзкие твари, — это, уверен, оказалось бы сверх наших сил.
«Не было счастья, да несчастье помогло». Все случилось точь-в-точь по поговорке.
Началось с того, что однажды у нас вырубилось электричество. Событие было не Бог весть какое, если учитывать, что напряжение в нашей сети постоянно скакало вприпрыжку — от 200 с чем-то вольт до 180 и ниже — и электропредохранители на дню срабатывали у нас раза два-три обязательно.
На сей раз дело оказалось серьезнее: вышел из строя счетчик.
Моих знаний в электротехнике оказалось достаточно, чтобы сделать нехитрое приспособление и пустить ток напрямую, минуя счетчик, минуя и электропробки. (Приспособление называется, между прочим, замечательно: «закидуха» и остается только догадываться, откуда есть пошла славная фамилия Роберта Ивановича…) Кончилось это, как и предупреждает Мосэнерго, печально. Кончилось, научно говоря, возгоранием электропроводки в результате короткого замыкания в сети бытового электроприбора.
Что-нибудь этакое, научно-красивое, наверняка написали бы пожарники, порывшись в нашем пепелище, если бы не…
Как тут не вспомнить мудрость: «Все, что ни делается, — все к лучшему!»
Если бы не крысы, если бы не безобразный их шабаш под половицами нашего дома, если бы не наша из-за этого хроническая бессонница, — страшно и представить, что могло бы произойти.
…Я пробужден был среди ночи от привычной уже полудремы — оглушительным, быстрым, пугающим треском, донесшимся вдруг из-за колькиной двери.
Меня подбросило на постели.
Я распахнул дверь к Кольке: песочно-желтый пушистый огонь весело бежал, треща и разбрасывая искры, вверх по проводу от розетки, из которой уже источался дым.
Дальше все происходило будто бы и не со мной.
Я подскочил к кроватке, сгреб Кольку вместе с одеялом, подушкой и матрацем, сунул в руки жене, которая, ничего еще не понимая, сидела на краю дивана.
— Быстро! Колькины вещи! Коляску! На улицу!
С некоторой, я бы сказал, уважительностью я поглядел сам на себя, несущегося по дому. «Экий ловкий… Сообразил, что первым делом надо обесточить…»
Вылетел на террасу, сдернул закидуху.
Провода на полу, тянувшиеся от закидухи к сетевой розетке, провода выше розетки — все это уже потихоньку, но очень оживленно, горело.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});