Читать интересную книгу Хроники любви - Николь Краусс

Однажды Бруно снова привел ее на собачью площадку. Она веселилась, гадила и фыркала, а Бруно смотрел на нее с гордостью. Открыли калитку, чтобы впустить ирландского сеттера. Биби поглядела вверх. Не успел Бруно понять, что случилось, как она пулей выскочила из калитки и скрылась на улице. Он попытался догнать ее. «Беги!» — сказал он себе. Он прекрасно помнил, как надо бежать, но тело ему не подчинялось. С первых же шагов ноги его стали заплетаться и слабеть. «Вамос, Биби!» — закричал он. И что? Никто не появился. В час, когда ему была так нужна помощь, когда он повалился на тротуар, а Биби предала его, потому что была тем, чем она была — всего лишь животным, я был дома и стучал на своей пишущей машинке. Он пришел опустошенный. В тот вечер мы пошли на собачью площадку, чтобы подождать ее. «Она вернется», — сказал я. Но. Она так и не вернулась. Это было два года назад, а он все еще ждет.

Я пытался понять, в чем тут смысл. Если подумать, я всегда пытался. Так и на могиле моей можно написать: «Лео Гурски. Он пытался понять смысл».

Настала ночь, а я по-прежнему был в смятении. Я не ел весь день. Я позвонил мистеру Тонгу. В китайскую закусочную, а не птице. Через двадцать минут у меня уже был мой весенний ролл. Я включил радио. Там призывали сделать пожертвования. Взамен выдавали вантуз с логотипом радиостанции.

Есть вещи, которые мне трудно описать. И все же я продолжаю упорствовать, как последний осел. Однажды Бруно спустился ко мне и увидел меня за кухонным столом перед пишущей машинкой. «Опять та же штука?» Наушники его сползли и лежали полунимбом на затылке. Я разминал суставы над паром, идущим от чашки чая. «Вылитый Владимир Горовиц», — заметил он по пути к холодильнику. Наклонившись, он стал копаться в нем, как будто что-то искал. Я вставил новую страницу в машинку. Он повернулся, дверь холодильника осталась открыта; над губой у него были белые усы от молока. «Продолжайте, маэстро», — сказал он, потом надел наушники и прошаркал к двери, по дороге включив свет над столом. Я смотрел, как раскачивается полоска света от лампы, и слышал голос Молли Блум,[56] разрывающий ему уши: «Поцелуй не сравнить ни с чем, проникает в самую душу долгий горячий»,[57] теперь Бруно слушает только ее, не жалея магнитофонную пленку.

Снова и снова перечитывал я книгу, которую написал молодым. Это было так давно. Двадцать лет. Я был наивен и влюблен. Разбухшее сердце и голова такая же. Я думал, я все могу! Как же это странно — вспоминать об этом теперь, когда я уже сделал все, что собирался сделать.

Я думал: как же книга выжила? Насколько я знал, единственный экземпляр погиб во время наводнения. Это если не считать отрывков, отосланных мною в Америку с письмами девушке, которую я любил. Я не мог не послать ей лучшие страницы. Но. Это было лишь несколько отрывков. А тут у меня в руках была практически вся книга! Почему-то на английском! С испанскими именами! Это не укладывалось в голове.

Я сидел шиву[58] за Исаака и, пока молился, пытался понять. Один в своей квартире, со страницами на коленях. Ночь стала днем — стала ночью — стала днем. Я заснул и проснулся. Но. Я не приблизился к разгадке тайны. Такова уж моя жизнь: я был слесарем по замкам. Я мог открыть любую дверь в городе. И при этом я не мог открыть ничего из того, что хотел открыть.

Я решил составить список всех людей, которые еще были живы, чтобы никого не забыть. Я занялся поисками бумаги и ручки. Потом сел, разгладил страницу и собрался писать. Но. Я не мог никого вспомнить.

Вместо этого я написал: «Вопросы отправителю». Дважды подчеркнул. И продолжил:

1. Кто ты?

2. Где ты это нашел?

3. Как текст сохранился?

4. Почему он на английском языке?

5. Кто еще читал его?

6.-Им понравилось?[59]

7. Количество читателей больше или меньше, чем…

Я остановился и задумался. Какое количество читателей меня бы не разочаровало?

Я выглянул в окно. На другой стороне улицы ветер раскачивал дерево. Был полдень, кричали дети. Мне нравится слушать их песни. «Мы играем! На проверку!» — поют девочки и хлопают в ладоши. «Без повторов! Без задержки! Начинаем!» Я с нетерпением жду. «Животные!» — кричат они. Животные, думаю я. «Лошадь!» — говорит один. «Обезьяна!» — говорит другой. Так они перекидываются словами. «Корова!» — кричит первый. «Тигр!» — кричит второй, потому что малейшая заминка нарушает ритм, и игра останавливается. «Пони!» — «Кенгуру!» — «Мышь!» — «Лев!» — «Жираф!» Одна девочка замешкалась. «Як!» — кричу я.

Я посмотрел на свой лист с вопросами. Каким образом, подумал я, книга, которую я написал шестьдесят лет назад, появилась в моем почтовом ящике, да еще и на другом языке?

Неожиданно меня поразила мысль. Она пришла мне в голову на идише, постараюсь как можно точнее ее перевести, что-то вроде: «Может, я знаменит и сам того не знаю?» У меня закружилась голова. Я выпил стакан холодной воды и принял аспирин. Не будь идиотом, сказал я себе. И что?..

Я схватил пальто. В окно застучали первые капли дождя, так что пришлось надеть галоши. Бруно называет их резинками. Но это его дело. Снаружи завывал ветер. Я пробирался по улицам, сражаясь со своим зонтом. Три раза он выворачивался наизнанку. Я упорствовал. Один раз он швырнул меня прямо на стену дома. Дважды меня поднимало в воздух.

Я добрался до библиотеки, лицо мое было исхлестано дождем. С носа капала вода. Мой зонт — это чудовище — был весь изломан, так что я оставил его на стойке. Я направился к столу библиотекаря. Я двигался короткими перебежками. Делал шаг, останавливался, тяжело дыша, подтягивал штанины, снова делал шаг, останавливался, делал шаг, останавливался и так далее. Библиотекаря не было на месте. Я, если можно так выразиться, обежал весь читальный зал. Наконец нашел какую-то сотрудницу. Она ставила книги на полку. Я не мог больше сдерживаться.

— Мне нужно все, что у вас есть, писателя Лео Гурски! — закричал я.

Она повернулась и посмотрела на меня. Как и все остальные, кто был в зале.

— Простите?

— Все, что у вас есть, писателя Лео Гурски, — повторил я.

— Я сейчас занята. Вам придется подождать минуту.

Я подождал минуту.

— Лео Гурски, — сказал я, — Г-У-Р…

Она толкнула тележку:

— Я знаю, как это пишется.

Я пошел за ней к компьютеру. Она набрала мое имя. Мое сердце бешено колотилось. Может быть, я и стар. Но. Мое сердце еще бьется.

— Есть книга о боях быков, автор Леонард Гурски, — сказала она.

— Не то, — сказал я, — а как насчет Леопольда?

— Леопольд, Леопольд, — пробормотала она. — Вот он.

Я схватился за ближайший устойчивый предмет. Барабанная дробь, пожалуйста.

— «Невероятные фантастические приключения Фрэнки, беззубой чудо-девочки», — сказала она и усмехнулась.

Я еле удержался, чтобы не дать ей по голове галошей. Она пошла за книгой в отдел детских книг. Я не остановил ее. Что-то умерло во мне. Она выдала мне книгу и посадила за стол.

— Приятного чтения, — сказала она.

Однажды Бруно сказал, что если я куплю обычного голубя, то через пол-улицы он станет голубем мира, на автобусной остановке — попугаем, а у меня в квартире, перед тем как я выну его из клетки, — птицей феникс. «Такой уж ты есть», — сказал он, смахивая со стола какие-то невидимые крошки. Прошло несколько минут. «А вот и нет», — возразил я.

Он пожал плечами и посмотрел в окно. «Кто-нибудь вообще слышал о фениксе? — сказал я. — Павлин еще ладно, но уж никак не феникс». Он смотрел в другую сторону, но мне показалось, что он слегка улыбнулся. Но сейчас я никак не мог превратить пустоту, которую принес библиотекарь, в нечто существующее.

После сердечного приступа и до того, как я начал снова писать, я мог думать только о смерти. Смерть снова пощадила меня, и только после того, как опасность миновала, я позволил себе додумать эту мысль до ее неизбежного конца. Я представлял себе все возможные пути ухода из жизни. Инсульт. Инфаркт. Тромбоз. Пневмония. Закупорка полой вены. Я воображал, как корчусь на полу с пеной у рта. Я просыпался ночью, хватаясь за горло. И что? Не важно, как часто я представлял себе, как отказывают мои органы: окончательные последствия предсказать было нельзя. Я не мог поверить, что такое может со мной случиться. Я заставлял себя мысленно рисовать свои последние секунды. Предпоследний вздох. Последний вздох. И что? За ним всегда следовал еще один.

Я помню, как впервые понял, что значит умереть. Мне было девять лет. Мой дядя, брат моего отца, да будет благословенна его память, умер во сне. Причины были неясны. Огромный сильный мужчина, который ел как лошадь, а в самый мороз выходил ломать лед голыми руками. И все, вот его и нет, капут. Он обычно называл меня Леопо. Он произносил это примерно так: Лэй-о-по. За спиной у тети он тайком давал мне и своим детям кусочки сахара. Он пародировал Сталина так, что можно было надорвать живот со смеху.