Нисневич. Пусть бы другой, но не я. Так вот. Я тогда занял твое место, а теперь ты займи мое.
Игнатий. А ты куда? На мое?
Нисневич. Я? На новый виток. Вверх по спирали. На повышение.
Игнатий. Какое может быть повышение у первой скрипки?
Пауза.
Нисневич. Я сказал дирижеру, что ты – самый талантливый из нашего выпуска. Но просто выпал из воза. Нереализованный человек. Черт знает что… Даже старые чайники, и те собирают в металлолом и переплавляют их в самолет. А люди остаются нереализованными, ветшают и пропадают. Это бесхозяйственно, в конце концов. Драма для личности и бесхозяйственно в общественном масштабе.
Пауза.
Нисневич. Почему ты молчишь?
Игнатий. А я вот думаю: что лучше – чайник или самолет? Чайник каждый день нужен по нескольку раз. Чай вскипятить. А самолет раз в год. В отпуск слетать.
Нисневич. Не понял.
Игнатий. Я, наверное, чего-то не секу. Но вот в книгах пишут и по телевизору показывают, что положительный герой начинает жить новую жизнь. А по-моему, надо не новую начинать, а жить старую. Работать на старой работе, дружить со старыми друзьями, спать со старой женой. Как говорит один мой пьющий друг: «Никогда хорошо не жили, нечего и начинать».
Нисневич достает фляжку с коньяком и две металлические рюмочки. Разливает.
Игнатий. Мне нельзя. У меня язва.
Нисневич. Пьющие люди отличаются от нас, непьющих, тем, что у них дряблая воля. Им лень что-то менять.
Игнатий. Вот и мне лень. Если что-то менять, то надо менять в себе, а не вовне. А в сорок лет себя не поменяешь.
Нисневич. Обижен?
Игнатий. Почему обижен? Мне действительно хорошо. Я так живу.
Нисневич. Значит, отказываешься?
Игнатий. Считай, что так…
Нисневич. Ну нет… Этого я тебе не позволю. Я тебе должен, так что считай, что дело мое, а не твое.
Игнатий. Все-таки немножечко и мое…
Нисневич дружески толкает Игнатия в плечо. Игнатий, в свою очередь, толкает Нисневича, да так сильно, что тот падает. Возникает неловкая пауза. Нисневич поднимается с пола. Отряхивает руки.
Нисневич. Ничего, ничего… ты у меня и чайником полетишь…
Уходит. Потом возвращается. Забирает коньяк и рюмки. Игнатий остается один. Сидит, под властью пережитого разговора. Открывается дверь, входит Лариска, красивая, взволнованная, в мехах.
Лариска. Здравствуйте…
Игнатий. Добрый день.
Лариска ( решившись ). Игнатий Петрович…
Игнатий ( перебивая ). А где Алешина?
Лариска. Она опаздывает…
Игнатий. Садитесь!
Лариска смотрит на него.
Игнатий. Садитесь, садитесь…
Лариска сбросила мех, села за инструмент. Открыла ноты.
Игнатий. Играйте!
Лариска заиграла, но тут же сбилась. Сняла руки. Перестала играть. Обернула к учителю взволнованное лицо.
Игнатий. Что же вы остановились? Играйте дальше.
Лариска повиновалась, стала играть дальше через пень-колоду. Кое-как доиграла до конца. Игнатий посмотрел на часы. Встал, пошел из класса.
Лариска. Игнатий Петрович!
Игнатий ( остановился ). Что?
Лариска. Ничего…
Помолчали.
Игнатий. Вот что, Маркова… Вы совершенно не готовитесь к занятиям. Мы только напрасно время теряем. Я поговорю в учебной части. Пусть вас переведут к Самусенко. До свидания.
Игнатий ушел. Лариска осталась стоять. Появилась Кира.
Кира. Ну что?
Лариска. Ничего.
Кира. Ты ничего не сказала?
Лариска. Он запретил.
Кира. Как?
Лариска. Глазами. Он так посмотрел, что я ничего не могла сказать.
Кира. Ну и что?
Лариска. Выгнал.
Кира. Как?
Лариска. Сказал, что переведет к Самусенко.
Молчат.
Кира. Если бы ты ему не нравилась, он не перевел бы тебя к Самусенко.
Лариска. Оставь меня. Я хочу побыть одна.
Кира ( обеспокоенно ). Что ты собираешься делать?
Лариска. Ничего. Перейду к Самусенко.
Лариска ушла.
Кира. Но почему? Почему? Почему?
Вечер в училище. Играет оркестр, составленный из педагогов и учеников. Игнатий сидит на ударных, лихо стучит в барабан и тарелки. У него совсем другое выражение лица – азартное, счастливое. Он похож на мальчика, которого взяли в цирк. Все пляшут, как хотят. Лариска объята ритмом, танцует просто потрясающе. Кира стоит у стены. Лариска замечает ее. Подходит к ней.
Лариска. Ты сегодня потрясающе играла. Но платье… Вот если бы я вышла, то я бы вышла.
Кира. В том-то и дело. Кто-то может выйти, а кто-то может играть.
Лариска. А ты почему не танцуешь?
Кира. Не приглашают.
Лариска. Они, наверное, думают: раз ты хорошо играешь, значит, тебе и так хорошо.
Кира. Наверное…
Помолчали.
Кира. Ты целый месяц меня избегала. Почему?
Лариска. Не догадываешься?
Кира. Нет.
Лариска. Странно. Ты занимаешься у Игнатия?
Кира. Конечно.
Лариска. Сколько времени?
Кира. Сорок пять минут.
Лариска. Двадцать две минуты твои и двадцать две минуты мои.
Кира. Но…
Лариска. Он не просил меня любить его. Я знаю. Моя любовь не пригодилась и плавает над крышами как неприкаянная. А ты – моя подруга, вместилище моих тайн, живешь как ни в чем не бывало и занимаешь мои самые главные двадцать две минуты в жизни.
Кира ( растерянно ). А что я должна была сделать?
Лариска. Перейти к Самусенко.
Кира. Но Самусенко – халтурщик, а Игнатий – педагог.
Лариска. Я не в состоянии тебе объяснить то, что ты не в состоянии понять.
Кира. У тебя свои задачи. А у меня свои. Я хочу быть пианисткой, и все остальное для меня во-вторых.
Лариска. У тебя какая-то этическая глухота.
Кира. Ты хризантема, а я – репей.
Лариска. Ты права. Но ты – не права.
Мимо прошел Игнатий. Лариска напряглась. Забормотала.
Лариска. Не думать, не думать, не думать, не думать…
Кира. Ты сошла с ума?
Лариска. Нет. Это моя гимнастика. Я каждое утро просыпаюсь и повторяю, как молитву: «Мужество, мужество, мужество, мужество…» Раз пятьсот. И перед сном тоже: «Надежда, надежда, надежда, надежда…»
Раздается выстрел. Лариска вздрогнула.
Лариска. Это он.
Кира. Это лопнула шина у грузовика. По-моему, ты сошла с ума.
Лариска. Ну и пусть! Любовь – это и есть умопомешательство. Особенно неразделенная.
Кира. Почему неразделенная? Может быть, у него принципы. Все-таки он – учитель. Ты – ученица. Это безнравственно.
Лариска. Я скажу ему: если он хочет, я брошу училище. Плевать мне на это училище. Сейчас пойду и скажу.
Кира. Я тебя не пущу.
Лариска. Ты пойдешь со мной.
Кира. Это нескромно. Ты бегаешь за ним навитая, раскрашенная. Мужчины ценят скромность.
Лариска. Стой здесь!
Лариска исчезла куда-то и очень скоро вернулась обратно. Волосы у нее мокрые, гладкие, прижатые к темени. Ресницы смыты.
Кира. О! На кого ты похожа! Лариска. Кусочек рабоче-крестьянского движения. Я ведь родом из деревни Филимоново.
Появляется Игнатий. Смотрит с удивлением. С Ларискиных волос на платье стекает вода.
Игнатий. Маркова! Что это с вами?
Лариска. Я люблю вас, Игнатий Петрович!
Игнатий ( растерянно ). Спасибо…
Лариска. Не за что.
Игнатий. Вот именно, что не за что. За что меня можно любить? Я уже старый.
Лариска. Ну и пусть!
Игнатий. Я не свободен!
Лариска. Ну и пусть!
Игнатий. Я выжженное поле, на котором ничего не взрастет!
Лариска. Ну и пусть!
Смотрят друг на друга не отрываясь. Слышна музыка.
Учительская. Педагоги: Гонорская, Самусенко. Включено радио. Передаются последние известия.
Игнатий сидит, углубившись в кресло. За его спиной стоит Лариска. Она существует только в его воображении.
Лариска. Я все время пишу тебе письма, и мне кажется, я с тобой разговариваю. Родной! Любимый! Единственный! Тебе сейчас грустно. Чем я могу тебе помочь? Ничем. Только тем, что я есть у тебя. А ты у меня. Ты должен знать, что ты есть у меня, а я есть у тебя. Любовь – вот высшая заинтересованность. Считай, что мы с тобой – духовные миллионеры…