Читать интересную книгу Сидр для бедняков - Хелла Хассе

— Я не очень проголодался, — сказал он.

На столике, покрытом грязной клеенкой, кроме тарелки Датье и кастрюлек, была еще куча всякого хлама. Сахарница, газеты, рекламные проспекты, пузырек с пилюлями, чайное полотенце, «Новости дня» и облезлое чучело какого-то грызуна с металлическим углублением в спине, которое должно было служить пепельницей, но Датье складывала туда пуговицы и шпильки.

— Здесь тебе нечего стесняться, Вилли, — сердечно сказала она, подошла к нему и тощими пальцами погладила по волосам. — У тебя такие чудесные темные волосы, мой мальчик. Правда, уже появились сединки. Как же быстро бежит время. А раньше они у тебя вились.

— Никогда они не вились, — возразил Блекер.

— Ну может быть, — согласилась она, расчувствовавшись. — Все равно ты был очень похож на рубенсовского ангелочка. Я говорила об этом твоей матери, но она всегда твердила, что больше всего ты похож на Япи, собаку дяди Тёна. Ее тоже вечно приходилось разыскивать. — Она прикрыла узловатыми пальцами рот и скрипуче засмеялась. — Однажды ей пришлось идти за тобой в полицию. Когда вы оттуда выходили, ты сказал, что полицейские обыкновенные дяди с волосами на голове, хи-хи-хи… У меня сегодня гость, — помолчав, серьезно сказала она, повернулась и пошла к буфету, который раньше в одиночестве красовался у стены, а теперь с обеих сторон был зажат шкафами, стоящими у раздвижной двери. На нем высилась гора чемоданов и старых книг. — А для гостя у меня всегда что-нибудь найдется. Самой-то мне нельзя. — Она осторожно взяла рюмку и вытащила из глубины буфета бутылку. — Я пью только чай. Кофе мне тоже нельзя, только чай. Иногда немного снятого молока или йогурта.

Датье протерла рюмку чайным полотенцем и поставила перед Блекером. Рядом поставила бутылку. Ягодная настойка. Три гульдена девяносто пять центов. Винокуренный завод ван ден Боса. Лучше бы стаканчик пльзеньского, размечтался он. Но Датье, стоя рядом, с радостной улыбкой ждала, когда он выпьет глоточек. От этого сладкого пойла вполне может разболеться живот, подумал он.

— Твое здоровье, — сказала Датье.

— Твое здоровье, — отозвался Блекер.

— Здоровье — это самое главное в жизни, — продолжала Датье. — Вспомни своего отца. Когда твоя мать вышла за него замуж, врач сказал ей: «Сударыня, я обязан вас предупредить. Вы связали свою жизнь с больным человеком». Конечно, не очень приятно слышать такое. Но что ей оставалось? Не могла же она бросить его сразу после свадьбы.

— Не всегда же он болел, — заметил Блекер.

— У него было что-то с головой. Не опухоль, иначе бы он не протянул еще пятнадцать лет. Но временами у него случались припадки, и твоя мать не знала, как ему помочь.

Блекер очень хорошо помнил, как это бывало. Чувствуя приближение припадка, отец ложился в постель. Через несколько минут он начинал сучить ногами, как большой младенец, и кричать во всю мочь. Мать садилась около него на табурет, ловко всовывала катушку ниток между крепко сжатыми зубами и стирала со лба пот влажной махровой рукавичкой. «О Барт», — причитала она и тихо плакала.

— В последние годы он почти не видел, можно сказать, совсем ослеп. Ох-ох-ох. — Датье сокрушенно покачала головой. — А ему ведь только сорок было. Слишком молод, чтобы умирать. Слишком молод.

Мне он всегда казался стариком, подумал Блекер. Странно, ведь через восемь лет ему самому исполнится сорок. Крепким здоровьем он никогда не отличался и, вполне возможно, к тому времени тоже умрет. Уже сейчас с ним что-то неладно. Может, рак в животе, в крови, в костях. Или сужение сосудов, которым часто страдают конторские служащие. Язвой желудка он уже обзавелся, но от нее не умирают.

— Я постоянно твержу об этом Маритье, но что толку, разве она слушает. Сейчас вот тепло, но она и в плохую погоду бегает в тоненьких брючках. Красиво, конечно, я прекрасно понимаю, зато потом всю зиму мается с воспалением мочевого пузыря.

— А что она делает? — спросил Блекер, хотя его гораздо больше интересовало, как она выглядит.

— Ерундой занимается! — воскликнула Датье. — Замуж девчонке пора, да чтоб муж побогаче. А то ей, видишь ли, только дорогие вещи по вкусу. Туфли купила за восемьдесят гульденов. Восемьдесят гульденов на ноги, с ума сойти! Школу бросила. Потом ведь пожалеет. Теперь без бумажки никуда не сунешься. Никуда! Это только евреи могут. Им все нипочем. Если хочешь знать, «Аякс» тоже только для евреев. Этот Маритьин тоже из них. Семья у него с текстилем связана, значит, в тряпье недостатка не будет. Так вот у них дома все болеют за «Аякс».

Если в воскресенье днем «Аякс» играет в Амстердаме, схожу поболею, решил Блекер. Правда, в тот раз, когда они наголову разбили «АДО» на собственном поле, он злорадно посмеивался.

— Сейчас Маритье работает на прогулочном катере, — продолжала Датье. — Но это временно, летом. А потом опять к матери за помощью, на это мать еще годится… И то сказать — не дашь же своему ребенку умереть с голоду.

Она подошла к фисгармонии и взяла фотографию в рамочке.

— Вот Маритье. Тогда она собиралась стать манекенщицей.

Перед ним была плохо увеличенная карточка, лицо сильно отретушировано, локоны, как крылья.

— Да, она красивая девушка, — с гордостью сказала Датье, когда Блекер вернул ей фотографию, улыбнулась, подышала на стекло и вытерла его о живот. — Сделаю ему еще яичницу, — без всякого перехода громко заявила она, ставя карточку на место, и вышла в прихожую, напевая на ходу: — «Мы едем в Зандворт к морю, мы берем с собой бутерброды…». В Зандворт мы не поедем, — перебила она себя. — Уже вечер, нечего там делать.

В комнату проник запах свежей яичницы. Датье определенно доставляло удовольствие ухаживать за ним. Блекер уселся поудобнее и отхлебнул вина. Хотелось курить, но сигареты остались в гаагской конторе на столе и дома на журнальном столике в шкатулке «Сувенир из Валкенбурга».

Петер, наверное, спрашивает, где отец. Только бы Адри не сказала ему, что этот негодяй бросил их и вряд ли вернется. Для мальчика это будет тяжелый удар. С матерью ведь не поборешься, ей неинтересно дарить свои рисунки, на которых одни автомашины.

— Две недели тому назад я ездила в Кастрикюм. — Датье вернулась в комнату и поставила перед ним яичницу с гарниром из моркови. — Там живет одна женщина, мы с ней познакомились в поликлинике. Она лечилась от отека ног, а я ходила туда со сломанной рукой. Опухоль была вот такая! — Датье показала, что правая рука была толщиной в бедро. — Так вот, — продолжала она, — в Кастрикюме мы пошли на пляж. В жизни не угадаешь, что там со мной приключилось. Солнечный удар!

Блекер подцепил вилкой морковку и откусил маленький кусочек. Консервированная, подумал он. Можно сделать мусс, раздавив ее языком о нёбо.

— Теперь это редко случается, — сказал он.

— Да, — согласилась Датье. — Но я четыре раза заходила в море и все без шляпы. К тому же я еще и обгорела. Красная была как рак. Потом меня знобило. Несколько дней провалялась в постели, присыпанная тальком, точно труп, ха-ха-ха! Честное слово.

— Да, ты загорела, — сказал Блекер, не глядя на нее. Он осторожно клал на хлеб растекавшиеся желтки.

— Знать, от старости пожелтела, — пояснила Датье. — Загар от одного-единственного раза уже давно должен сойти. — Она поскребла руку. — Видишь, не шелушится.

Господи, испугался Блекер, сейчас шелуха посыплется на еду. Спасая свой ужин, он незаметно подул над тарелкой в ее сторону.

В десять часов Датье решила, что становится холодно, задернула шторы и включила электрическое одеяло.

— Тебе небось смешно, только ведь ночью может сильно похолодать, — объяснила она. — А я не могу уснуть, если стынут ноги. Мне бы уж давно купить эту штуку. Теперь-то можно признаться, что сначала мне плохо было. «Ну и жара», — подумала я, укладываясь. Ночью вспотела. Решила, что у меня грипп. Встала мокрая как мышь. На следующий день пошла в магазин. «Послушайте, — говорю, — под ним же невозможно спать. Того и гляди уплывешь из кровати». «А разве вы не видели вот этой коробочки? — спрашивает продавец. — Вы же поставили регулятор на девятку». Теперь уж всегда включаю на четверку.

Блекер заметил, что Датье не ждет ответа. Она продолжала болтать, время от времени поглядывая на него. Ни разу она не поинтересовалась, как дела у него дома. Ведь Датье была на его свадьбе. Он вспомнил, что на тетке было фиолетовое платье и большая старомодная шляпа с дырявой вуалеткой. Раз она не забывает всякие пустяки, значит, должна помнить и тот день. Но если она и догадалась о его бегстве, то сумела хорошо скрыть свое любопытство. Более того, она даже не удивилась его появлению без плаща и чемодана.

Да нет, возразил он себе. Не может Датье быть так сообразительна. Слишком много всякой чепухи она тут наговорила. Видно, так и не оправилась от того удара, который ей нанес хозяин.