Читать интересную книгу Приключения майора Звягина. Роман воспитания - Михаил Веллер

К двум часам ночи он сломался окончательно. Воля иссякла. Он подвел итог, оказалось — жизнь кончена, все, приехали… как быстро!! Как быстро!!

О, если б можно было начать жить сначала! Да не сначала — хоть бы еще немного! Хоть до пятидесяти, да что — до сорока! Еще бы хоть пять лет!..

О, если б ему пожить! Как глупо, как мгновенно все пронеслось! Как хорошо все было, и как нелепо, вдруг, все кончилось! И поздно, поздно, ничего уже больше не будет, ничего!..

Он зарыдал. Ночные страхи терзали его. Ужас смерти леденил сознание. О, он соглашался сейчас на что угодно: всю жизнь провести в одиночном заключении, на зимовке среди льдов, работать по двадцать часов в день, быть глухим, слепым, парализованным, — но жить, жить! Какое это счастье — жи-ить!..

В призрачном рассвете прошедшая жизнь рисовалась ему фантастической и прекрасной сказкой. Сын, жена, друзья, работа, здоровье, деньги… как счастлив он был!

В последний раз заплакал он тихими горькими слезами по своей замечательной и кончившейся жизни, и стал собираться в диспансер.

Долго изучал себя в зеркале: глаза желтые, больные, лицо осунулось. На виске и над ухом блеснули седые волоски — еще вчера их не было… (Были, да отродясь он себя так скрупулезно не разглядывал.)

В регистратуре на первом этаже сестра выдала ему номерок с цифрой кабинета и фамилией врача и сняла телефонную трубку:

— Даниил Семенович, К вам больной. Да, по направлению. Да, оттуда…

Врач обращался с ним равнодушно, как с бревном. Осмотрел бегло, посопел мрачно, что-то записывая в карточке.

— В лабораторию. На анализы. На рентген. Завтра к половине третьего — ко мне.

— Что у меня? — решился выговорить скованный покорным животным страхом Анучин.

— Печень — орган серьезный, — неопределенно и веско сказал врач. Годами он был не старше Анучина, наверное, а полголовы седой — тоже работа у человека… — А у вас еще фактор риска — алкоголизм, так? Оперативное вмешательство необходимо… сначала посмотрим анализы, снимок. Следующий!

Анучин высидел очереди, сделали ему снимок в двух позициях, взяли целый шприц крови из вены…

Более суток не находил он себе места. Выпить врач запретил категорически. О еде он забыл начисто. Мерил шагами ночные улицы, как заведенный, и шептал себе под нос всякое. И считал часы и минуты.

Врач недолго рассматривал его снимки и анализы и отодвинул со словами: «Все ясно».

От этой ясности Анучин оледенел в параличе.

— В понедельник приходите — положим вас, — сказал врач. — Бояться не надо, хирурги у нас хорошие, будем надеяться на лучшее. Положение серьезное. — Казенно и равнодушно звучал его голос. Да он так всем, наверное, говорит, понял Анучин с жутью.

Врач снабдил его двумя склянками таблеток: желтые — по штуке дважды в день, оранжевые — при боли в животе или в подреберье.

…Он пластом лежал на раскладушке, мучительно прислушиваясь к ноющему животу. Лекарство помогало ненадолго. Ночью его вырвало. «Вот оно… Не много осталось…»

Воспоминания и мечты мешались с провалами сна. Ах, если бы произошло чудо, открылась вдруг дверь — и вошла Нина… В ногах бы ползал. Хоть увидеть бы, припасть к ней, хоть на минутку… И при звонке в дверь он вскинулся и побледнел: она! она! пришла!!

Но пришла лишь соседка — проведать, спросить о здоровье, и на лице ее Анучин прочел свой приговор. Соболезновала она, мысленно хоронила его. И все равно полегчало горемыке от человеческого голоса, участия.

Она кормила его ужином, ее муж беседу вел, — Анучин что-то через силу отвечал, слабо понимая; вяло жевал. У них гость сидел, уверенный такой, резковатый, виски седые, одет отлично. Из начальников, преуспевает, равнодушно подумал Анучин, этот небось на здоровье не жалуется. Но находиться среди здоровых, полных жизни и сил людей было отрадно, он немного успокоился, ожил: есть еще где-то на свете нормальная жизнь, рядом с ними казалось, что и у него все не так кошмарно… На миру и смерть красна, да, верно, подумал он.

Постепенно стал доходить смысл вопросов, которые задавал ему гость, Леонид Борисович.

— Найдется у вас несколько свободных дней?

— Найдется… — попытался показать усмешку Анучин.

— На даче кое-что подремонтировать надо. Деньгами не обижу. Жить удобнее там же: постель, питание. Но деньги, естественно, по окончании работы — чтоб не… отвлекаться.

Анучин уцепился с радостью. А куда ему торопиться — в операционную и на кладбище? Он взвесил: лечь в больницу можно и на неделю позже, един толк, уж лучше оттянуть — пожить недельку в человеческих условиях, отвлечься делом, и матери-старухе послать сотню-полторы напоследок… да.

— Завтра и отправимся — подвел итог Леонид Борисович. — Я за вами заеду. На яхте ходили когда-нибудь?

— На яхте?.. — не понял Анучин. — Нет.

— Оденьтесь потеплее.

Анучин не сказал, что утеплиться ему нечем, кроме старой нейлоновой куртки: что не сперли, то загнал… (Не знал, не знал он, кто перед ним сидит, — тот, кто всего-то три недели назад тащил его пьяного домой, а сейчас сминает и лепит его судьбу, как гончар мнет ком глины, создавая сосуд. Не знал, что живот ноет от самовнушения, что тошнота — от волнения и похмелья, что лекарство его — декамевит, невиннейшие поливитамины для беременных; ничего он не знал. А если б знал? Пил бы дальше?)

От Крестовского острова в суете яхт-клуба отошли вечером — пока возились, пока то-сё. Медленно удалялись эллинги со шверботами, лавирующие у берега виндсерфинги, мачта с трещащим флагом.

Красные закатные облака ползли по красному небу. Задувало с Балтики, прохватывало.

— Волну разведет, — сказал Звягин, щурясь, развалившись в корме и пошевеливая румпелем.

— Веселее идти будет. — Друг его, молодой, лохматый, похохатывал, скаля зубы. — Ровнее на руле!

Хмель, застарелый и глубинный, вылетел из Анучина на ветру.

Вышли в залив, оставив позади справа далекие краны порта, береговые сооружения в вечерней дымке.

Медное солнце валилось за черный срез тучи. Волна шлепала в скулу, рассыпаясь брызгами. Чайки пикировали и подхватывались у самой воды с пронзительными криками.

Анучин качался, как на качелях, сидя на решетчатом настиле днища, и глазел по сторонам. Начинало мутить. Крохотная яхта казалась ненадежной, от планширя до шипящей от скорости воды за бортом было ладони две.

Налетел шквальный порыв, всцарапал серую воду рябью.

— Лево держи! — крикнул лохматый, травя шкот, — гик со свистом перелетел на левый борт, яхта резко накренилась, черпая бортом.

— Утонуть решил, Гриша? — гаркнул Звягин.

— Шутите! — заорал Гриша. — Волну разводит!

Пронзительный и чистый холод проникал в Анучина насквозь. В густеющих сумерках яхта плясала на волнах. Ледяная осенняя вода окатывала валом, парус стрелял пушечными хлопками.

— Черпай, чего сидишь! — приказал Звягин, указывая на черпак. — А то пойдем к Нептуну в гости.

Анучин принялся бешено черпать со дна воду и выливать за борт, держась за что попало свободной рукой.

— Жить надоело?! — выругался Гриша, перекладывая гик. — Не зевай! Пригибайся, череп снесет!

Анучин представил, как толстенным реем ему с размаху сносит голову, и содрогнулся.

— Доставай спасательные жилеты! — скомандовал Звягин.

— Да нету жилетов! — отчаянно пропел Гриша. — На пирсе остались, не думал я!..

Темень легла кромешная. В неизмеримой дали чуть светился край неба — зарево над городом. Слал игольчатый проблеск кронштадтский маяк. Черная волна чугунной доской била с маху ныряющую скорлупку, пенный гребень нависал и валился внутрь.

Анучин почувствовал, как крепкие руки хватают его, вяжут под мышки шкерт:

— А то смоет — с концами!

— Вот так в августе «Морская звезда» утонула! — надсаживался Гриша. — Только щепки в камнях нашли!

— Влипли! — подтвердил Звягин, перекрывая свист шторма.

В диком танце волн, в дегтярной мгле, иссекаемый гибельным ветром, Анучин колотился в панике. Звягин и Гриша вопили сорванными глотками, кляня друг друга и споря, куда держать.

— Захлестнет! — орал Гриша. — Назад!

— Разобьет! — гремел Звягин.

Дальнейшее слилось для Анучина в непрерывный и слабо сознаваемый кошмар: он черпал воду, послушно перемещался с одного борта на другой, пригибался от летящего гика, срывал кожу с ладоней шкотами, которые надо было выбирать на ветру: руки горели огнем, содранные до живого мяса.

— Пей! — ему сунули термос с горячим кофе. Он глотнул, но спазм сжал горло: не мог проглотить.

Звягин и Гриша, скорчившись за козырьком кокпита, что-то жевали, запивая из термоса. Руль был закреплен намертво, яхта летела в пучину.

— Помирать — так сытым, — прокричал Звягин, энергично жуя.

Анучин не хотел помирать. Мокрый до ребер, изнуренный холодом и качкой — он хотел жить, как никогда. Смерть в ледяной воде, в штормовую ночь, когда трещит под тобой тонкая перемычка, отделяющая от бездны, когда сокрушен дух непосильной мукой, — страшна такая смерть. Тут даже больница показалась ему желанной: тепло, покой, уход…