— Беретели ранен, — удивленно глядя на меня, сказал Горбик.
— Когда? Где?
— Там... Заменил командира 9-й роты, сам повел роту в атаку.
— Ах ты, черт! Тяжело ранен?
— Не знаю. Остался с ротой.
Автоматчики, перейдя в контратаку, остановили врага на правом фланге. Но слишком неравными были силы. Слишком неравными! И полк начал сжиматься. Оттягивались к деревне пушки. Метр за метром уступали позиции на флангах поредевшие роты. Фашисты атаковали со звериным неистовством. Какое счастье, что в резерве оставался батальон Вергуна! Две роты этого батальона были нашей последней надеждой. Я решил, что пошлю их в бой только в самый последний, в самый критический момент.
— Стоять! — приказывал я комбатам Шеловичу и Жарову. — Стоять!
Гитлеровцы подвезли орудия, выкатили их на холм, открыли огонь. Не прошло и трех минут, как первый снаряд разорвался метрах в пятнадцати от нашего дома, а второй угодил в колодец рядом с крыльцом.
Я отпрянул от слухового окна: надо было менять наблюдательный пункт, и наткнулся на Максименко. Он что-то кричал.
— Уходить! — приказал я.
Максименко, маленький и обычно исполнительный, не уступал дороги. Только тогда я разобрал, что кричит радист. Максименко, не давая выйти, требовал:
— Возьмите наушники, товарищ майор! Скорее! Командир дивизии!
Я бросился к рации, отбросил фуражку, натянул наушники.
— Товарищ полковник! Вы?
В наушниках такой знакомый и такой невероятно спокойный, ласковый голос Краснова:
— Где пропадаешь, блудный сын? Это у тебя шум?
— У меня!..
Как мог, доложил обстановку.
— Понял! — быстро сказал
Краснов, больше по моему тону, чем по докладу догадавшийся, наверное, об истинном положении дел.
— Держись! Минут пятнадцать-двадцать выдержишь?
— Выдержу!
— Тогда все. Мы близко!
Полк выдержал эти двадцать минут. Не подпустил противника к Лазареву, не уступил восточных холмов. Против напиравшего на северо-востоке врага я бросил наконец две роты 3-го батальона. Роты заставили немецкую пехоту отступить метров на двести. Она залегла. Не решались подняться в атаку и вражеские цепи, наступавшие на батальон Шеловича. Но огневой налет усиливался. Возможно, противник решил подавить артиллерию и минометы, чтобы с помощью подоспевших резервов без лишних потерь уничтожить полк...
Наша дивизионная артиллерия открыла огонь неожиданно. Залп следовал за залпом. Снаряды ложились точно в боевых порядках гитлеровцев, на позициях их орудий. На правом фланге мощно и безостановочно застучали пулеметы. В бинокль я увидел, как по лощине, правее оврага, перебегают фигурки солдат. Наши!
Немецкие танки пятились к шоссе. На левом фланге слышалось слабое «ура!».
— Федотов? Живы? — вызвал по рации командир дивизии. — Справа от тебя Поздняков, слева — Зайцев. Поднимай полк в атаку! Чего ты ждешь, черт возьми?!
Капитана Фирсова я нашел в одной из лазаревских изб среди других раненых офицеров, младших командиров и солдат. Он лежал справа от двери, на полу, на шинели. Широкое лицо с грубоватыми чертами осунулось, побелело, волосы спутались, в глазах лихорадочный блеск.
— Ваш голос услышал, — сказал Фирсов. — Ничего, порядок, товарищ майор. Как батальон?
— Батальон цел. Плохо тебе?
— Дышу. В полк я вернусь, товарищ майор.
— Главное — выздоравливай...
— Товарищ майор, я надолго, вы поставьте на батальон Гомолку. Он справится.
— Ладно, ладно, о себе думай.
— О себе думать — скорее помрешь...
Я нагнулся, пожал Фирсову руку, попрощался с ранеными, вышел.
Возле избы на ветхой лавочке, поддерживаемый бойцами, сидел Беретели. На голове — повязка с проступившим сквозь марлю розовым пятном. Черные кудри Беретели торчали из-под повязки неровными кустиками, когда-то яркие губы казались серыми. Шинель не застегнута.
Беретели сделал попытку встать.
— Ваше приказание... выполнил... — заплетающимся языком сказал адъютант. В черных глазах сквозило неистовое напряжение.
Я поцеловал Беретели в лоб, в марлевую повязку.
На наблюдательном пункте меня ждал начальник штаба капитан Янчук. Всю ночь я терялся в догадках, где штаб, почему Янчук, задержавшийся по моему приказу возле железной дороги, не нагнал полк вовремя. Оказалось, после выступления полка Янчуку позвонил начальник штаба дивизии полковник Митрополевский, сообщил, что преследование противника следует начать на два часа позже, и посоветовал задержать полк. Капитан Янчук немедленно выслал вдогонку колонне конного связного. Поскольку связной не возвратился, Янчук решил, что приказ Митрополевского мне передан, а сам, как и полагалось, оставался на месте. Впоследствии Янчук пытался вызвать меня по рации, но безуспешно. Догнать же полк Янчук не сумел, так как три раза сталкивался с противником, вынужден был предпринимать обходные маневры...
Максименко протянул наушники.
— Командир дивизии вызывает...
Полковник Краснов спрашивал о потерях. Я ответил.
— Легким испугом отделался, майор! Счастлив твой бог. Пленных сосчитал?
— Некогда было.
— Сосчитайте. А людям отдыхать. Но только до двадцати ноль-ноль. В двадцать ноль-ноль выступаем. Твоему полку форсировать реку Сож и к исходу 24 сентября овладеть Кощеевом... Приказ понятен?
— Понятен, товарищ полковник.
— Тогда иди и выспись...
Ф. С. Федотов
Встреча единорогов
У этой выставки было довольно обычное название: «Шедевры искусства гобелена XIV—XVI вв.». Организовали выставку два музея: нью-йоркский Метрополитен-артс-мьюзеум и парижский Лувр.
Так попали на одну выставку гобелены «Охота на единорога» из французского города Клюнй и «Дама с единорогом» из Нью-Йорка. Вместе с ними выставлены были еще семьдесят четыре шедевра, вытканных в период 1370—1520 годов, получивший в истории искусств имя «Золотого века гобеленов». Привезли их на выставку из самых разных городов: Гонолулу, Заморы, Бостона, Амстердама, Брюсселя и Ленинграда.
Нас, однако, интересуют только те гобелены, где изображен был единорог.
Средневековые зоологи описывали единорога так: «...Се зверь, коню зело подобный, с копытом раздвоенным, брадою козьею, коего лоб длинным витым рогом увенчан. Быстр он весьма и дик. Охотникам зверя сего схватить никогда не удается. Единый же к сему способ таков: молоденькая непорочная девица, в лесу сев и ласкою к себе неукротимого зверя приманив, положит главу его к себе на колени. Зверь же, ласкою плененный, тут же немедля и уснет. Ловцы тогда им без усилий великих овладевают...»
История не сохранила для нас имен охотников, которым все-таки удалось поймать единорога. Зато описаний этого, очевидно, все-таки никогда не существовавшего животного осталось предостаточно.
«Быстрота и проворство его невероятны. Вы видите, как он нападает на какого-нибудь из своих исконных врагов (льва или слона, например) и страшным рогом своим разносит их на куски. Рог сей к тому же и упруг — окружат единорога охотники у края пропасти, вмиг мощным прыжком взнесется над скалами и вот уж летит в пропасть, выставив рог. Согнется рог и тут же распрямится. Зверь сей мудр, а потому любит одиночество и тишину. Укротить его нельзя, и пищу из чьих бы то ни было рук не приемлет».
В довершение ко всему единорогу приписывали способность распознавать фальшь и зло. А вера в лечебные свойства единорожьего рога пришла в Европу с Востока. (Естественно, что рогом торговали. И конечно же, это был не рог столь невероятного существа, а обычный бивень кита-нарвала — весь витой и длинный — метров до двух.) В начале XVII века процветала в Париже у Нового моста лавчонка, где торговали обыкновенной водой, но в кадку погружен был кусок «единорожьего рога». Вода считалась лекарственной, и ее охотно покупали...
Так что вполне естественно, что единорог был непременным действующим лицом многих средневековых легенд, а также составным элементом в гербах самых знатных домов Европы. Неудивительно было потому обилие гобеленов с изображением единорогов.
Сначала искусствоведы интересовались обычными вещами. Что изображено на гобеленах? Для кого были изготовлены? Кто автор?
Семь гобеленов изображали охоту на единорога — самый обычный оредневековый сюжет. На других шести — дама с единорогом. Было высказано предположение, что гобелены с охотой выткали в качестве свадебного дара королю Людовику XII в 1499 году, когда он собирался жениться на вдове короля Карла VIII Анне. На каждом из гобеленов можно разобрать буквы АЕ — первую и последнюю буквы ее имени: ANNE.
В 1728 году гобелены «Охота на единорога» попали в замок Вертэй. Во время Великой французской революции с них убрали королевские гербы.