просто нереально представить, как вообще исторически могло возникнуть представление об отцовстве, если учесть, что между совокуплением и родами проходят целых девять месяцев.
Юмор в том, что эксперименты показывают, как людям тяжело обнаруживать причинно-следственные связи между явлениями, если их разделяет промежуток всего в 10 секунд (Bruner, Revuski, 1961); а тут же временная задержка вовсе исчисляется месяцами. То есть обнаружение того факта, что секс приводит к зачатию — дело очень непростое, явно требующее большой интеллектуальной работы многих и многих поколений, а не какого-то одного случайного раза. Несмотря на это, многие современные представления о рождении института брака (союза мужчины и женщины) основаны на откровенно умозрительной гипотезе, что мужчина (с чего-то вдруг) захотел быть уверенным, что именно он отец детей конкретной женщины, а потому и стал образовывать с ней пару, ограничивая её сексуальные контакты с другими возможными конкурентами. Гигантская брешь данной гипотезы заключена именно в концепции отцовства — откуда конкретный мужчина мог быть в курсе того, что именно мужчины являются причиной появления детей?
Кто-то только разведёт руками и спросит "Да как же? Ведь всё очевидно" — но в том и дело, что всё совсем не очевидно, а как раз наоборот: имеющиеся на данный момент сведения приматологии (науке о приматах, кем является и человек) однозначно указывают, что у всех ближайших нам сородичей-обезьян царит промискуитет — неупорядоченные сексуальные связи. Самец спаривается со множеством самок, самка — спаривается со множеством самцов. Старые наблюдения первой половины XX века вводили учёных в заблуждение и позволяли рассуждать о «браке» у гиббонов, орангутанов, шимпанзе и горилл, но последние десятилетия показали, что это в корне неправильные описания. В реальности промискуитет царит не только у шимпанзе, но и у долго считавшихся «гаремными» горилл (где якобы один самец контролирует нескольких самок) и даже у считавшихся "преданными супругами" гиббонов — у всех них при подходящих условиях самки спариваются далеко не с одним самцом, а самцы спариваются с другими самками (см. подробнее дальше).
Но если у всех ближайших эволюционных родственников человека царят неупорядоченные сексуальные связи, то как вдруг в таких условиях предок человека однажды узнал о феномене отцовства и потому решил удерживать одну конкретную самку рядом с собой? (Зачем ему это понадобилось бы делать, это уже другой и не менее сложный вопрос). Да, никаким обезьянам отцовство неведомо. Поскольку все постоянно и неупорядоченно спариваются друг с другом, то самки однажды просто рожают. Всё. Как в таких условиях можно установить причастность самца к зачатию ребёнка? И речь не об отцовстве конкретного самца, а самца в принципе, то есть речь об отцовстве как институте. Как в условиях промискуитета можно установить, что секс ведёт к зачатию? Это нереально. Беременность и роды в таких условиях выглядят неким естественным или даже мистическим явлением (вероятно, этим и обусловлено повсеместное существование палеолетических венер — древних фигурок женщины с яркими признаками беременности; возможно, тогда роды ещё выглядели загадкой, осмысление которой граничило с религиозным культом). Каким-то образом впихнуть самца в эту схему беременности в реальности очень сложно.
Таким образом, эта популярная в мире гипотеза рождения моногамии (эксклюзивного сексуального доступа к партнёру) наталкивается на заколдованный круг, так как исходит из желания самца (с чего-то вдруг) быть уверенным в своём отцовстве, но при этом сам феномен отцовства открыть в условиях промискуитета невозможно. Проще говоря, либо всё это совсем не так, либо причина и следствие здесь поменяны местами.
Подробнее несостоятельность этой гипотезы будет раскрыта дальше, а сейчас же снова обратим внимание на уже неоднократно упомянутый факт: «отец» и «родитель», по данным лингвистики, долго не пересекались в своих значениях. Даже история отдельных народов демонстрирует нам весьма специфический подход к отцовству: в Древнем Риме биологическое отцовство не играло особой роли, куда важнее был ритуал «принятия» ребёнка — сразу после рождения ребёнка отец должен был на виду у всех поднять его на руки и тем самым показать, что он его принял. Если отец по какой-либо причине не принимал ребёнка, то его просто выкидывали в мусорную кучу. То есть самого факта рождения ещё не было достаточно, чтобы признать появления на свет наследника. "Голос крови" крайне редко звучал в Риме (Вейн, с. 25). В этом смысле «настоящее» отцовство у римлян — это всегда усыновление (даже собственного ребёнка), тогда как биологическое отцовство не играло никакой роли (Зойя, 2017). Поэтому ни в одной цивилизации мира усыновление не получило такого размаха, как в Древнем Риме, где усыновить можно было почти всё, что движется: к примеру, отец мог усыновить даже мужа собственной дочери (Вейн, с. 32), что, правда, автоматически вело к разводу последних, так как они вдруг оказывались братом и сестрой.
У некоторых охотников-собирателей феномен отцовства неизвестен и вовсе по сей день. Точнее, определённый вклад мужчины осознаётся, но весьма специфическим образом. Там считается, что женщина либо беременеет от вхождения в неё духов предков, либо же как бы беременна изначально, с рождения, а мужчина же, дальше совокупляясь с ней, лишь помогает ей кормить ребёнка в утробе (спермой), и тот в итоге начинает расти. Понятия «совокупляться» и «есть» в некоторых языках обозначаются одним и тем же словом, потому что зародыш питается именно в результате совокупления мужчины и женщины — такие представления распространены у многих племён по всему миру (Бутинов, с. 157; Панов, 2017, с. 385). Поэтому мужчина может не считаться непосредственным родителем ребёнка, он лишь помогал его кормить. "Муж должен защищать детей и заботиться о них, "принять их в свои объятия", когда они рождаются, но они — не "его" дети. Таким образом, отец — это любимый, доброжелательный друг, но не признанный официально кровный родственник детей" (Малиновский, 2011, с. 21).
В других культурах подобный взгляд на вклад мужчины в развитие ребёнка получил более специфический окрас — там с женщиной совокупляется не один мужчина, а многие. Якобы это поможет будущему ребёнку получить особые качества от каждого из них, что в дальнейшем ему пригодится. В итоге родившийся ребёнок оказывается обладателем нескольких отцов. Такой взгляд на отцовство получил название частичного отцовства или же разделённого (partible paternity, shared paternity) (Beckerman, Valentine, 2002), и на данный момент обнаружен примерно у 20 сообществ охотников-собирателей (Райан, Жета, с. 135).
Даже для Европы идея, будто совокупление-кормление плода в утробе матери влияет на развитие ребёнка, не должна казаться такой уж странной, если учесть, что ещё в XVIII веке европейцы верили, что грудное молоко нанятой кормилицы передаёт ребёнку некоторые её качества —