Известный профессор приходит в клинику два раза в неделю. Меня ему показали, он очень долго с Жуком о чем-то разговаривал. И решение профессора — на лед. А до него мне говорили: кончилось твое фигурное катание, мы тебя положим в клинику, и будешь долго лечиться. Станет, наверное, получше, но ни катания, ни учебу уже не потянешь. Я тогда истерику закатила, заявив, что я лучше помру на катке, но здесь лежать не буду. Если кто не был в Институте переливания крови, то объясняю: там по коридорам ходили тихие люди с потухшим взглядом, с синими губами и с белой кожей.
Этот пожилой профессор (я, к сожалению, не помню его имени) говорит: «Как же вы профессиональную спортсменку хотите на койку положить! Мы тогда ей и сердце загубим. Надо ей давать пока очень маленькие нагрузки». И каждую неделю проверять тромбоциты. Препаратов он мне никаких не выписал. Он сказал: никаких лекарств. Только гречка, укроп, курага и гранат. По сути дела, этот профессор мне спас жизнь. А я даже не знаю его имени. Единственное мое оправдание, что в тот момент мне было вообще ни до чего.
Все это время со мной рядом был Жук. Родители и Жук, который возил меня на все консультации, на все экзекуции, на все анализы крови. Заезжал за мной домой, привозил в клинику, у меня брали кровь, после чего мы ехали на тренировку.
В тот момент, когда врач пришла и сказала, что появились пять тысяч новых тромбоцитов, Лешка вскочил и спросил: «У меня есть гарантия, что она будет кататься, или мне надо искать новую партнершу?» Я помню, врач на него посмотрела, как на ненормального. Она считала, что меня надо положить на койку и наблюдать: жилец я или нет. А у Леши рушилась спортивная карьера. Но его вопрос всех резанул, даже Стаса, для которого профессия всегда была на первом месте, он не хуже Уланова понимал, что остается без чемпионской пары.
Мы потихоньку начали тренироваться. Нагрузок мне никаких нельзя было давать. Это был первый год, когда разрешили выступать с короткой программой на московском декабрьском турнире. Мы только ее и демонстрировали, произвольную я еще не могла физически осилить. Причем мне нельзя было делать даже массаж. Первый раз в тот год я прокатала полностью произвольную программу только на чемпионате Советского Союза. Стас знал, что к соревнованиям я соберусь, а изматывать меня попросту не было смысла.
Когда мы в марте 1971-го поехали в Цюрих на чемпионат Европы, я по-прежнему не могла с полной отдачей катать произвольную программу, у меня на нее не было сил. Но там же все сидят и смотрят, как ты выглядишь на тренировке, а мы даже большими кусками ее показать не могли. И что придумал Стас? Мы начали демонстрировать как бы макет программы: или только с прыжками, или только с поддержками. У нас уже появились сильные соперники — немецкая пара Мануэла Гросс и Уве Кагельман. Поэтому восточные немцы за нами следили вовсю.
Прибегает Жук: «Слушай, они копируют ваши тренировки». Мы показали программу только с прыжками, и они делают то же самое. Мы только с поддержками катаемся, и они катают только с поддержками, без прыжков. Они не понимали, отчего это мы так выпендриваемся, но дублирование шло стопроцентное. На том европейском первенстве мы выступили очень тяжело, но откатали все без ошибок. Наши главные соперники — Смирнова с Сурайкиным — показали не лучшее катание. А немцы для победного результата еще не доросли, были слишком маленькие. Спокойный получился чемпионат Европы, три советские пары на пьедестале, Карелина — Проскурин стали третьими, но главное, мы выстояли. Потом победили на чемпионате мира в Лионе. Хотя там Леша сорвал в короткой программе элемент, и мы после короткой программы стояли на втором месте.
С Людой Смирновой мы жили в одном номере, несмотря на то, что считались соперницами. Но у нас всегда сохранялись нормальные отношения. В соревнованиях по произвольной программе нам отступать никак было нельзя, потому что Смирнова с Сурайкиным подошли к Лиону в хорошей форме. Но зато все могли наблюдать, что мы с Улановым в тяжелом состоянии, поэтому на чемпионате мира между нами возникла настоящая конкуренция. Стас тогда ужасно обиделся на своего друга Писеева, потому что тот в разговоре с ним сказал: мне какая разница, кто выиграет, важно, чтобы у нас было первое место. До этого разговора Писеев перед Жуком стоял буквально на задних лапках. Но мы выстояли, в полном смысле слова выстояли. Когда мы откатали произвольную программу, у меня было единственное желание — снять ботинки, раскрутить бинты, освободить ноги. Я сняла ботинки и босиком стояла на цементном полу, смотрела, как после нас вышли Смирнова с Сурайкиным. У них в прокате проскочили какие-то мелкие помарочки, но явных ошибок не было. Я рванула снова завязывать шнурки на ботинках, потому что надо было выходить на награждение, и у меня заклинило спину. Есть фотография: я стою на пьедестале почета вся такая скорченная. Как шнуровала, так в этой позе и осталась. Мы выстояли — с Лешкиной больной спиной, с моей кровью без тромбоцитов.
Мы стали трехкратными чемпионами, но история с тромбоцитами продолжалась. У меня до сих пор, да и у моих детей тоже, кровь с пониженными тромбоцитами. И до сих пор с ужасом вспоминаю, как мне говорили: рак крови. Таков был, в общем-то, диагноз. Все последующие годы всегда перед стартом или до соревнований кровь у меня проверяли.
Почему очень часто с меня снимали в декабре нагрузки? Декабрь для фигуристов — тяжелый месяц. Я работала до уровня тромбоцитов в шестьдесят тысяч, если ниже — нагрузки снимали. На соревнованиях моя норма была девяносто тысяч при положенных, как я говорила, трехстах-четырехстах тысячах. Все это побудило и Стаса, и врача нашей команды искать для меня какую-то поддержку. Раз кровь перестала выполнять часть своих функций, надо было ее поддержать специальным препаратом. Его для меня нашли, но тогда начали говорить, что Роднина что-то там употребляет. Препарат считался совершенно безобидным и не входил в список запрещенных стимуляторов. Им лечат детей, которые рождаются с асфиксией, то есть с удушьем. Он вводится в кровь и убыстряет кислородный обмен. Мне его кололи перед большими нагрузками на тренировках.
Кстати, для тех, кто не в курсе, что такое тромбоциты. Лейкоциты, понятно, красные кровяные тела. Количество тромбоцитов в крови определяет ее свертываемость. При низком их уровне трудно остановить кровотечение. У меня от всех этих лекарств изменилась пигментация кожи. Я с рождения была очень смуглая, будто сильно загорелая. А стала вся такая побелевшая. Любая царапина у меня неделями держится. Гемофилией это назвать нельзя, потому что вся остальная система свертывания крови осталась в порядке. Только пропали тромбоциты. Реакция на прививку от холеры дала такое странное побочное явление. Кровь мне переливать нельзя.