на моей спине выступил холодный пот. Прижимая ладонь ко рту, чтобы сдержать истошный вопль, я отполз назад по полу кухни, уперся лопатками в плиту. Что я делаю? Чем я занимаюсь? Почему не звоню в полицию, не пишу явку с повинной?
Вопросы закружились в голове, гудя, как рой мух, вспугнутых с гниющей падали. Кости черепа заныли, как будто сквозь них пошла низкая, срывающаяся в басовитый рокот, вибрация. Мозг стал распухать от ужаса и отчаяния, раздвигая швы черепной коробки. Женька! Это ведь Женька лежала на полу, раскинув руки, в постыдно спущенных до колен трусах, оскверненная этой мерзостью, которую я, как какой-то чертов…
Терпкий, но тонкий аромат коснулся моих ноздрей. Это было как прикосновение мягких пальчиков к коже, невесомое, едва уловимое, заметное только тому, кто знает, что замечать. Вибрация, терзавшая мою голову, не улеглась совсем, но переродилась, превращаясь в пульсацию, скорее приятную, чем болезненную. Разгоряченный мозг получил порцию прохлады, успокаивающей истерику.
Женькин труп перестал казаться чем-то сакральным, как бренная оболочка погибшей великомученицы. Я понял вдруг, что сама по себе моя невеста была именно такой, какой я видел ее в последние дни: пустой и мелочной, глупой, трусливой, склочной. Зато теперь я своими руками сотворил из нее нечто большее. Нечто великое. Нечто, лежащее за гранью человеческого понимания.
Приподнявшись, я с удивлением посмотрел на свои пальцы, потом перевел взгляд на складки мягкой плоти, так естественно смотрящиеся у Женьки между ног. Запах усилился. Я снова всхлипнул, но уже от умиления и восторга. Как могли мои руки, такие неловкие и неумелые, создать нечто столь гармоничное? Как мой мозг, примитивный и медленный, мог додуматься до чего-то подобного? И почему я еще не воздал должного своему творению, почему не принес драгоценный дар? Встав на четвереньки, я пополз вперед, на ходу расстегивая ремень.
Женькина кожа уже стала похожа на плотную резину, натянутую на пластиковый каркас искусственных костей. Ее голова моталась на тонкой шее, не успевшей схватиться трупным окоченением, когда я двигался в ней. В том, что я своими руками ввел в нее. И там, между широко раскинутых худых ног, она была горяча, влажна и податлива, как никогда.
В момент оргазма в моей голове словно вспыхнула, перегорая, лампочка. Вспыхнула – и тут же оставила меня в блаженной тьме беспамятства.
Тьма царила в квартире. Тьма и тишина, нарушаемая лишь сопением и чавканьем. Я лежал на полу, завалившись на бок, и смотрел в темный угол кухни, который впервые видел с такого ракурса. Под окнами промчалась скорая помощь, отбрасывая синие блики на стены и пол. Чавканье прекратилось, пока мертвенный свет мелькал дрожащими бликами.
Я медленно перекатился на спину. В памяти восстанавливались события вечера. Женькино тело на полу. И то, что я с этим телом делаю. Только вот трупа нигде не было. Женька была живой, стояла на четвереньках, все еще голая ниже пояса, и жрала что-то прямо из холодильника. Там много всего было – в последние дни она расстаралась, демонстрируя все свои кулинарные умения. А теперь дорвалась до того, к чему я не притронулся.
Я осторожно выполз из-под стола и сел, держа руку выставленной вперед, чтобы не удариться лбом о столешницу.
– Женька? – голос прозвучал хрипло, в горле пересохло. – Жень?
Что я собирался ей сказать? Что она скажет мне после того, как я впихнул в ее беспомощное тело… то, что впихнул? Да еще и улегся сверху, фактически насилуя мертвое, как я думал, тело. Мне стало дурно. Голова закружилась. Никак не получалось сглотнуть – глотка попросту не желала сокращаться.
– Женя?
Она не отозвалась. Не оторвалась от еды. Вообще никак не среагировала. Неяркий свет, льющийся из распахнутого холодильника, с беспощадной четкостью очерчивал ее фигуру, оставляя загадку только в том, что скрывалось между полукружий ягодиц и чуть расставленных бедер. Нездоровое любопытство укололо меня. Она хоть вытащила из себя… это?
Поддавшись мгновенному порыву, я протянул руку и коснулся ее. Кончики пальцев скользнули по внутренней поверхности Женькиного бедра, и я вздрогнул. Холодная. Она была все такая же холодная, как и на полу, даже холоднее, ведь тогда ее тело едва успело остыть. Сейчас она должна была уже окоченеть, а не жрать, хлюпая и чавкая, крабовый салат из контейнера.
Не переставая жевать, Женька вдруг заурчала утробно, как кошка, довольная вниманием. Она выгнула спину, так что под обвисшей футболкой я отчетливо разглядел раздувшийся живот, и вильнула ягодицами, чуть повела бедрами. Холодными неживыми бедрами.
Тяжелый сладковато-соленый запах поплыл по кухне, и на этот раз я даже толком не сопротивлялся. Все время, что я стоял, фрикциями толкая Женьку вперед, будто пытаясь затолкать ее в холодильник, она не отрывалась от еды.
Финал вышел далеко не таким ярким. Лампочки, лопнувшей в голове, не было, только вошла в затылок длинная тупая игла боли и повернулась, как при лоботомии, заставляя цветные пятна плясать перед глазами. А потом это ощущение схлынуло, оставляя после себя усталость, бесконечную и серую. Я с усилием оторвался от чавкающей Женьки, отполз к стене коридора возле кухни. Хотелось курить, но сигареты остались в джинсах, а джинсы я бросил у плиты, еще когда полз к лежащему на полу телу. Сил двигаться обратно, только чтобы обжечь легкие дымом, уже не оставалось. Истома размягчила мышцы до состояния жиденькой манной каши.
Даже не приводя в порядок одежду, я улегся на пол, вытянув ноги и положив руки под голову. В голую ягодицу впилось что-то маленькое и острое, вроде сухой хлебной крошки, но я даже не поморщился. Я уже спал, когда боль докатилась до мозга по нитям нервных окончаний.
А дальше… Дальше от меня уже ничего не зависело. Никакого контроля над ситуацией не было. Я проснулся, лежа на спине, от того, что Женька сидела на мне верхом. Я уже был в ней, хотя и не думал, что у меня хватит сил на еще один раз. Она двигалась жесткими жадными рывками, едва слышно порыкивая в такт, и я не мог сопротивляться. Потому что и не хотел толком.
А еще потому, что я узнал ее. Узнал, вспомнив наш самый первый раз, когда я с содроганием держал в руках продолговатый теплый предмет, так похожий на гигантский мягкий кокон. То, что сидело на мне, впившись ногтями в плечи, больше не было Женькой. Это была Она – девушка из морока, явившегося мне тем вечером. Я, совершенно не понимая, что делаю, подался