Каково же мне было узнать, что «небо не слишком высоко»: Давыдов работает в Институте социологических исследований АН СССР, да и живет неподалеку от нашего дома. В ИСИ тогда работал мой отец; страшно стесняясь и волнуясь, я совершил, пожалуй, самый важный поступок в своей жизни: попросил отца познакомить меня с Давыдовым.
Я до сих пор не могу понять, почему он согласился иметь дело со мной всерьез – на первом этапе, конечно, он просто оказывал любезность коллеге по работе. Я же был совершенно зашоренным типом: ничего не знал и имел абсолютно несообразное представление о тех научных результатах, которых достиг к тому времени. Я хотел быть позитивным ученым, «социологом на предприятии», и на основе исследований открыть какой-нибудь социальный закон. Смущала меня лишь интеллектуальная низкопробность литературы, которую приходилось при этом читать. Я сказал Давыдову, что хочу почитать немецких авторов (у меня был хороший немецкий), «поставить себе мышление», а затем вернуться обратно и продолжить заниматься той же проблематикой, которой я занимался раньше.
Он на это ответил: «Знаете, есть в Германии такой социолог – Луман[2]. У нас им никто не занимается. Вот идите его и почитайте». Выходило так, что он с невинным видом, образно говоря, вывез меня на середину океана, не предупредив о том, что это – океан, и бросил там со словами: «Когда приплывешь, тогда и поговорим».
До этого я занимался теорией общественного мнения, и, увидев, что у Лумана есть статья «Общественное мнение», я решил ее для себя перевести, изучить и раскритиковать со свойственной мне, как мне казалось, гениальностью. Потом, когда я ее перевел и прочитал, я заплакал. У меня буквально были слезы, потому что я вообще ничего не понимал, ни одного предложения. С рукописью своего перевода и мучительной неспособностью что-то спросить я притащился к Давыдову. Он мне прочитал маленькую лекцию, дал какие-то книжки. Так и пошло у нас дальше. Под его руководством я написал курсовую, потом дипломную работу. Когда выяснилось, что университет не соглашается на то, чтобы он был моим руководителем в аспирантуре, я пошел в аспирантуру в Институт социологических исследований. Там мое обучение у него проходило по той же схеме: он советовал литературу, я исчезал на полгода, читал, потому что мне не о чем было с ним говорить, пока я не начитаю литературу.
Я уже упомянул, что жили мы близко друг от друга и часто добирались до работы вместе или вместе возвращались домой, он много ходил и во время переходов рассказывал о себе. Я помню кое-что до сих пор, хотя не поручусь за точность.
Давыдов был очень интересным человеком. В Саратове он закончил исторический факультет, но его больше интересовали философия и литература. Он работал в театре заведующим литературной частью и даже написал пьесу по «Звездному мальчику» Оскара Уайльда. По ней был впоследствии снят фильм, который пользовался успехом и не забыт до сих пор.
Ему не давали заниматься философией в Саратове, и он отправился в Москву, решив для себя, как он говорил, что либо овладеет «Феноменологией духа» Гегеля, либо уедет обратно. Он приехал в Москву, поступил в аспирантуру и каждый день приходил в библиотеку Института философии и читал «Феноменологию духа». Через полгода к нему подошел человек и сказал: «Давай знакомиться. Я – Ильенков[3]». Так Давыдов вошел в среду молодых, ярких людей, которые оказали большое влияние на нашу философию. Конечно, воспоминания – вещь спорная, многие видят одни и те же события по-разному. Но есть и объективные вещи. Если сейчас вы откроете советское 14-томное собрание сочинений Гегеля, то обнаружите интересную вещь: практически все тома вышли в 30-е годы, и только четвертый том с «Феноменологией духа» вышел в 1959 году. Дело в том, что перевод этого текста сделал Г. Шпет, его расстреляли, и соответственно тогда, в 30-е, этот том издан не был. А в конце 50-х, когда выпустить его все же решились, предисловие поручили написать Давыдову, который тогда только закончил аспирантуру. Уже ясно было, что это восходящая звезда, и на первых порах карьера его развивалась стремительно.
Это была особая эпоха – расцвет не только мирового, но и отечественного неомарксизма. Давыдов тогда написал книгу, которая составила ему славу у нас в стране и (после того как ее стали переводить) определенную известность за рубежом, – «Труд и свобода» (1962). Она до сих пор значится во всех больших обзорах неомарксистских концепций отчуждения.
В 1966 году вышла та самая, упомянутая раньше книга «Искусство и элита». В это время он приходит к пониманию того, что социология и социальная философия в его видении сливаются воедино. Он разрабатывает целую программу социологии искусства, и пропедевтикой к ней оказывается книга «Искусство как социологический феномен» (1968).
Когда началось диссидентское движение, Давыдов оказался среди так называемых «подписантов», протестовавших против судебных процессов над диссидентами. Все эти люди потом поплатились карьерой, а для него это закончилось строгим выговором с занесением в учетную карточку. Это было самое суровое, не считая исключения из КПСС, партийное наказание, которое нередко оборачивалось «волчьим билетом» при приеме на любую работу в научные и учебные заведения.
Он уцелел, однако у него произошел поворот в мировоззрении. Незадолго до того он побывал на Западе (если не ошибаюсь, в Западном Берлине). Там он застал студенческие волнения, которые произвели на него тягостное впечатление, беседовал с Адорно[4], который, как я понимаю, тоже не вызвал у него особых симпатий. Пройдя сам через неомарксизм, продумав самостоятельно многое из того, что стало так популярно в те годы с подачи западных неомарксистов, он стал на долгие годы одним из ведущих критиков этого направления. «Критикуя их, – говорил он мне, – я во многом занимаюсь самокритикой». Первый поворот он совершил тогда, когда перестал строить все на Марксе и Гегеле, потому что в какой-то момент понял, по его словам, что «способен объяснить все» (это чувство нередко возникает в результате таких занятий). «Это было ужасно, – говорил он, – это – конец». Поэтому, даже притом что он обладал мощным систематическим умом, Давыдов принципиально отказался от системостроительства в пользу исследования конкретного материала литературы, философии и социологии.
В 1970 году он совершает второй важный поворот – отказывается от «новой левой» ориентации. Сначала он делает важный доклад «Критика „новых левых“». Потом он пишет на эту тему статью, которую, как я понимаю, проклинает вся «прогрессивная» общественность. Отношение к Давыдову в философской среде ухудшается (я сам видел это негативное отношение в начале 80-х). Из Института истории искусств, где он заведовал сектором социологии искусства, ему приходится уйти, он находит место лишь в Институте социологических исследований. Вообще, это трудно себе представить в нынешнее время, но публикации и профессиональную судьбу Давыдова курировал специальный человек в ЦК КПСС (один из так называемых инструкторов, отвечавший за философию и социологию). Впрочем, это не всегда было ему во вред. В 1972 году произошла еще одна неприятная история, которая известна как разгром Института социологических исследований. В то время из института пришлось уйти очень многим, и предполагалось, что уволят и Давыдова. Руководство института хотело, чтобы Давыдов ушел сам, так как формальных причин для его увольнения не было. Поэтому для Давыдова были созданы невыносимые условия труда. Тогда сотрудников иногда отправляли на работу в колхозы и на овощные базы, и по велению руководства Давыдов вынужден был каждый день работать на овощной базе. Однако поскольку судьба Давыдова была в руках людей из ЦК, то в ЦК решили, что увольнять Давыдова не нужно, и он остался. Ему разрешили выпустить книгу, и он наконец защитил докторскую диссертацию. При этом довольно долго ему не позволяли создать свое подразделение. Поэтому, когда я после аспирантуры пришел к нему, у него была только никак не оформленная «группа Давыдова».
Конец ознакомительного фрагмента.
Примечания
1
Имеется в виду один из периферийных районов Варшавы, который носит название «Прага».
2
Никлас Луман (1927–1998) – немецкий ученый, один из выдающихся социологов XX столетия. Он является автором нескольких десятков книг и 250 статей по теории социального познания и системной теории общества, которые переведены на многие языки мира.